Генералы подвалов

Рыбин Алексей Викторович

Потом был еще один магазин, заглохший — может, и кстати — как-то сразу. Так что Барракуда, а так прозывался Миша еще со старых фарцовочно-стремных времен, хоть потерял, но не все на неудачливой точке. Наконец ему удалось открыть тот самый подвальный, уже по-настоящему нормальный магазин — «Рокси», что в переулке Чехова. Повезло и с бухгалтером — Людкой Грачевой, или иначе Вороной, прошедшим огонь и воду специалистом. Черный нал болтался, конечно, как без него в России работать — невозможно ведь. Но найти его, вычленить из облагаемых всеми мыслимыми и немыслимыми налогами общих сумм она могла весьма умело.

А если и случались ревизионные

проверки, большого ущерба от них не было, тем более что проверяющими присылали каких-то юношей, у которых, кроме непомерных амбиций и очень умеренных знаний бухгалтерского дела, ничего и не было. Так что совали им мелкие взятки, и «все было тихо и набожно», как любил говаривать Барракуда.

Деньги он уже почти отдал. Ремонт сделал. Снова занял и снова отдал. Вообще все шло как по маслу, но эти календари... Вбухал двадцать пять штук, чужих, конечно, взятых под проценты, а отдачи пока — ни на копейку... Производители как были совками, так и остались. Работали через пень колоду. Барракуда заказал полумиллионный тираж календарей с изображениями рок и поп-звезд. Звездам даже этим самым заплатил за использование их изображений, разумеется, черным налом — им-то, звездам, в самый раз: меньше налогов платить. Расписки только взял со всех. Вот теперь разве что в сортир ходить с этими расписками.

Барракуда понимал, что, даже если он продаст «Рокси» со всеми потрохами, ему тем не менее не хватит денег, чтобы расплатиться по старым и новым долгам. А эти суки — Бром с Крюгером — в его магазине уже как дома себя чувствуют.

— Как делишки, Миша? — прервал его размышления Крюгер, тихонько прокравшийся в бухгалтерию.

Продавцы даже и не подумали его у прилавка тормознуть, хозяина позвать. Свои, дескать, чего там.

— Нормально...

— Слушай, тут ситуация так выстраивается, что бабки нужны. Ты как, готов?

— Все? — спросил Барракуда, чувствуя, как пол уходит у него из-под ног.

— Все! Что там с календарями твоими?

— Обещали через неделю весь тираж сделать.

— Ха... Через неделю. Ну, ладно. А продавать кому?

— Ну, есть оптовики...

— Оптовики... Оптовики, это хорошо. Так бабки-то, значит, в порядке. Чего Турку сказать, когда ему заехать? Завтра или сегодня?

— Сегодня нет. Я же их здесь не держу. Сам понимаешь, надо съездить туда-сюда. В один присест не собрать. Я тебе позвоню на «трубу».

— Ну, тогда сегодня вечером жду звонка. Все, будь, Миша.

Крюгер повернулся и зашагал к выходу. Он шел через зал уверенно, не сторонясь редких покупателей, это они расступались перед его мощной, затянутой в черную кожаную куртку фигурой. Хозяин идет...

Барракуда вернулся в бухгалтерию. Он и сам не заметил, как оказался в зале, провожая бандюгу. Нехорошо это. Что за подобострастность... Не так мужчина должен встречать неприятности...

Он сел за стол и начал «гулять» пальцами по клавишам телефонного аппарата. Надо найти кого-то, кто бы пособил в беде. Хотя надежды мало... Кто ему даст весьма солидную сумму? Это только в детективных западных фильмах герои легко манипулируют сотнями тысяч и миллионами долларов, таскают их в кейсах, увозят за кордон. Кино, одним словом! А здесь... Черт возьми, что же все-таки делать?

По тону и словам Крюгера Михаил понял, что на этот раз хаханьки кончились. А отсрочка ему если и будет, то на жутчайших условиях, предполагающих полную потерю бизнеса. Если бы еще только бизнеса...

* * *

— Ну, Костян, как он там? —

Бром сидел за рулем черного «мерседеса», заворачивавшего на Литейный.

— Все путем! Нет у него бабок. Поэтому парнишке с крючка не соскочить.

— Я не пойму только, на хера столько возни с ним? Может, нам просто взять все у него, и кранты?

— Турок, понимаешь, хочет все официально провести. Ему магазин нужен с бухгалтерией. Ну да ты в этом не сечешь, братан. Рули давай.

— Чего бухтишь-то?

— Ладно, ладно! Ты, видно, прав. Ведь если этот пидор бабки найдет, что, мочить его, что ли?

— Мочить... Посмотрим. Не найдет он. Я вижу — зрак у него бегает, трясется весь. Денег у него нету. Я ему срок назначил до вечера. Ты, Боря, не ерепенься. А насчет Турка, это все-таки его дела. Ты не парься, Боря.

— Парятся на нарах, а я не хочу херней заниматься. Давно бы отобрали все, меньжуемся, как целки в проруби, блин.

— А как целки в проруби меньжуются, Боря, объясни?

— А вот как мы сейчас. — Бром надавил педаль газа, и «мерс» рванул налево, проскочив перед самым носом трамвая. Затем, пролетев на красный свет и едва не зацепив какого-то зазевавшегося пацана, переходившего улицу на перекрестке, Бром погнал машину вперед, к Волкову кладбищу.

— Е-мое, — чуть ошалел Костян-Крюгер. — Ты прямо Гастелло. Чего вибрируешь-то? Расслабься.

— Расслабляться в гробу будем, — хмуро ответил Бром.

— Накаркаешь, мудак.

— За мудака ответишь.

— Да пошел ты. — Крюгер отвернулся и стал смотреть в окно.

* * *

Толстый отшатнулся, когда черная глыба бандитского «мерседеса» пронеслась в каком-то сантиметре от него. «Суки, — подумал Толстый. — Гады... Убил бы...»

Он ощутил, как все тело начала колотить крупная дрожь, лоб вспотел, в коленях появилась слабость. Заставив себя перейти на другую сторону улицы, он свернул в подворотню и сел на холодную ступеньку. Уже неделю Толстый чувствовал себя плохо. И с каждым днем неведомая болезнь все глубже залезала внутрь, расползалась по его маленькому телу, клонила голову к земле. Он не мог ни о чем думать. Последние два дня с трудом понимал окружающих. Когда к нему обращались, он машинально кивал головой, не улавливая смысла сказанного, но делал все, что от него хотели. А куда деваться? Жить-то надо.

Толстый сунул руку в карман, вытащил несколько мятых купюр. От Лиговки до проспекта Металлистов на такси... Двадцатника хватит за глаза. Боров ждет, надо спешить. Это Толстый понимал хорошо. С Боровом шутить не стоит. Боров побить может. А может и вовсе прибить. На то он и Боров. Для того и приставлен...

Толстому было двенадцать лет, и когда-то мать с отцом называли его Пашкой. Или Павлушкой. Но он очень редко об этом вспоминал. Некогда было...

Боров так закрутил их с Любкой, что сейчас Пашка и не представлял себе другой жизни. Вернее, хотелось бы ему, конечно, закончить с этой тошнотворной работой, которую подсунул Боров, но сделать это не было никакой возможности. Любка «торчала», все деньги, которые попадали к ней, улетали в трубу, да и у Пашки она частенько отбирала заработанное или, если не отбирала, воровала. Боров снимал для них квартиру, обеспечивал всем — одеждой, едой... Одни бы они уже подохли, думал иногда Пашка. Точно бы подохли. Где-нибудь в подвале. Это быстро происходит. Видел он такое. Ребята «слетали с катушек» за пару месяцев... А он этого не хотел. Вот бы выздороветь только... Совсем что-то никуда...