Generation Икс

Коупленд Дуглас

ДЕТИ ПРИРОДЫ:

молодежь, отказавшаяся от употребления мяса и рыбы, предпочитающая хиповый стиль в одежде, легкие наркотики и стереосистемы Hi-Fi. Это серьезные люди, но им часто недостает чувства юмора.

* * *

Став «подвальным человеком», ты выпадаешь из системы. Ты (как в свое время и я) вынужден отказаться от своей наземной квартиры вместе со всеми дурацкими черными матовыми предметами в ней, равно как и от бессмысленной минималистской живописи в прямоугольных рамах над диваном овсяного цвета и почти экологически чистой шведской

мебели. Апартаменты «подвальных людей» – в подвалах: воздух на уровне человеческого роста – для среднего класса.

Я перестал стричься. Стал потреблять бездну крошечных чашечек убойного, как героин, кофе в маленьких кафе, где шестнадцатилетние юнцы и девушки с серьгами в носу ежедневно изобретали новые заправки для салатов, выбирая специи с особо экзотическими названиями («О-о-о, кардамон! Попробуем-ка ложечку!»). Я обрел новых друзей, без умолку трещавших о южноамериканских новеллистах, которых вечно недооценивают. Ел чечевицу. Ходил в шерстяных пончо с изображениями лам и курил крепкие маленькие сигаретки («Националь», помню – итальянские). Короче, я был обновленным.

«Подвальная» субкультура живет по строгим канонам: гардероб преимущественно состоял из застиранных выцветших маек с портретами Шопенгауэра, Этель или Юлиуса Розенбергов вкупе с растафарскими фенечками и значками. Девушки, все как одна, казались свирепыми рыжеволосыми лесбиянками, парни же были бледны и кислы. Никто, похоже, ни с кем не спал, и сэкономленная энергия уходила на споры о социально ориентированном труде и выработку наилучшего, наиболее туманного маршрута самой политически корректной поездки (в долину Нама в Намибии – но лишь затем, чтобы взглянуть на маргаритки). Фильмы были черно-белыми и часто – бразильскими.

Пожив в этом «подвальном» стиле, я стал понемногу пропитываться им. Я окунулся в трущобную романтику – брался за работу, настолько не соответствующую моим способностям, что люди, бывало, взглянув на меня, говорили: «Боже мой, конечно же он способен на большее». Попадались и культовые занятия, высшей формой которых была посадка деревьев как-то летом во Внутренней Колумбии, не такой уж неприятной была мешанина кадок, насекомых и автомобильных гонок на пари в старых битых «чевеллях» и «бискайнах», раскрашенных из балончиков с пульверизаторами.

ЭТНОМАГНЕТИЗМ:

стремление части молодежи жить в районах с преимущественно эмигрантским населением, где принят более свободный и раскованный стиль общения. «Тебе этого не понять, мама, там, где я сейчас живу… там люди обнимают друг друга!»

Все это ради того, чтобы попытаться стряхнуть порчу, оставленную на мне занятием маркетингом, который слишком просто позволял ощущать себя человеком, контролирующим свою жизнь, и в некотором смысле привившим мне чувство недовольства собой. В сущности, маркетинг сводится к тому, чтобы доставить в ресторан говно столь молниеносно, чтобы там посчитали, что получили первосортные продукты. Это в общем-то не созидание, а воровство, но кто признается, что ему нравится воровать?

По существу же мое бегство в иной жизненный стиль не удалось. Я лишь использовал подлинных «подвальных людей» для своих нужд – подобно дизайнерам, эксплуатирующим художников для создания своих прибамбасов. Я ощущал себя мошенником и в конце концов почувствовал себя так плохо, что со мной приключился «кризис

пост-юности». Вот тогда-то, когда я дошел до точки, дело приняло «фармацевтический» оборот, и любые утешения оказались напрасными.

КРИЗИС ПОСТ-ЮНОСТИ:

духовный и интеллектуальный крах, наступающий после двадцати лет, часто вызванный неспособностью функционировать вне школы, вне четко заданных, упорядоченных отношений, вкупе с осознанием своего одиночества в мире. Характерная особенность – привычка к глотанию таблеток, даже если ничто не болит.

В ТРИДЦАТЬ УМЕР, В СЕМЬДЕСЯТ ПОХОРОНЕН

Вы когда-нибудь замечали, как трудно разговаривать после трапезы на свежем воздухе в жару? После хорошего жаркого? Дрожащие очертания пальм растворяются вдалеке. Я рассеянно смотрю на лунки своих ногтей, размышляя, достаточно ли в моей пище кальция. История Дега продолжается. Она занимает мои мысли, пока мы едим.

К тому времени наступила зима. Я переехал к своему брату, Мэтью, сочинителю джинглов. Дело было в Баффало, Нью-Йорк, в часе езды к югу от Торонто, в городе, который, как я как-то прочел, был окрещен первым «городом-призраком» Северной Америки: в один прекрасный день в начале семидесятых вся его деловая элита собралась – и была такова.

Помню, я несколько дней наблюдал из окна квартиры Мэтью, как замерзало озеро Эри, и думал, что природа передразнивает меня. Мэтью часто уезжал из города по делам, а я сидел на полу посреди его гостиной с кипой порнухи, бутылками джина «Голубой сапфир», рядом с ревущим стерео, и думал про себя: «Оба-на, каков праздник!». Я был на «колесной» диете – полный стол седативов и антидепрессантов. Они помогали мне бороться с черными мыслями. Я был убежден, что у всех людей, с которыми я когда-то учился, были идеалы, а у меня – нет. В их жизни было больше радости и смысла. Я не мог заставить себя отвечать на звонки; мне казалось, я не способен достичь того животного счастья, что присуще людям на телеэкране, и потому бросил смотреть телевизор; зеркала меня раздражали; я прочел все книги Агаты Кристи; как-то мне почудилось, что я утратил свою тень. Я жил на автопилоте.

Я стал бесполым и чувствовал, что мое тело вывернуто наизнанку, покрыто фанерой, льдом и сажей, подобно заброшенным торговым центрам, мукомольням и заводам по очистке нефти возле Тонаванда и Ниагарского водопада. Сексуальные сигналы приходили отовсюду, но были мне отвратительны. Случайный взгляд продавщицы в киоске оказывался исполненным отталкивающего смысла. В глазах всех незнакомцев я читал вопрос: «Не ты ли мой спаситель?». Алкая ласки, страшась одиночества, я думал: может быть, секс – просто предлог, чтобы глубже заглянуть в чужие глаза?

УСПЕХО-БОЯЗНЬ:

опасение, что достигнув успеха, ты станешь чересчур серьезным и забудешь все, о чем мечтал в детстве.

Я начал находить человечество омерзительным, расчленив его на гормоны, бедра, соски, различные выделения и неистребимую вонь метана. По крайней мере, в этом состоянии я чувствовал, что вряд ли остаюсь перспективным потребителем. Если в Торонто я пытался жить двумя жизнями, считал себя человеком раскованным и творческим, и вместе с тем исполнял роль добропорядочного офисного трудяги, то теперь уж точно расплачивался за все.