Гений из Гусляра
Шрифт:
Река Гусь текла между зеленых берегов, поражая хрустальной чистотой воды. Тому способствовали не только осетры. Уже месяц, как руководители гуслярских предприятий, пораженные сказочными результатами эксперимента, перестали сбрасывать в реку нечистую воду и прочие отходы.
Директор автобазы, ранее главный враг чистоты, а ныне почетный председатель общества охраны природы, встретил комиссию у реки. Он на глазах у всех зачерпнул стаканом воды и поднял к солнцу. Искры засверкали в стакане.
— На пять процентов
— Хорошо, — сказал председатель комиссии. — Отлично. А где же ваши так называемые осетры?
На лице директора отразилась растерянность, но он был правдивым человеком, поэтому честно ответил:
— Осетры вас не дождались. Уплыли.
Профессор Минц грустно засвистел на свирели.
— Значит, раньше были, а теперь уплыли? — сказал председатель комиссии.
— Позавчера последнего видели, — сказал директор автобазы. — Понятное дело.
— Непонятное.
— Им же жрать нечего! Чего им тут делать? Скоро настоящих запустим.
— Так, — сказал председатель комиссии, глядя в голубую даль. — Были и нет...
— Их надо теперь в Северной Двине искать, — сказал директор автобазы. — Мы туда уже предупреждение послали, чтобы не вылавливали.
— А с Марсия содрали шкуру, — непонятно для всех, кроме Грубина, сказал профессор Минц.
— Значит, мы ехали, теряли время... — в голосе председателя комиссии послышалась угроза. — И что увидели?
— Результаты успешного эксперимента, — сказал Минц. — Настолько успешного, что кажется, будто его и не было...
— Но вода-то чистая! — воскликнул директор автобазы.
— За это вам спасибо!
Наступила пауза. Все поняли, что надо прощаться... Что тут докажешь?
И в этот момент послышался приближающийся грохот лодочного мотора. Директор автобазы нахмурился. В Великом Гусляре недавно было принято постановление о недопустимости пользования моторами на чистой реке.
С моторки увидели людей на берегу, и лодка круто завернула к ним. Нос ее уперся в берег.
— Доктора! — закричал с лодки приезжий турист в панаме и джинсах. — Мой друг отравился!
— Чем отравился? — спросил Минц.
— Мы вчера рыбку поймали. С утра поджарили...
— Большую рыбку? — спросил Минц у туриста.
— Да так... небольшую... На удочку.
— Осетра?
— А вы откуда знаете? — турист вдруг оробел и двинулся к носу лодки, намереваясь, видно, оттолкнуться от берега.
— Длина полтора метра? — спросил сообразительный директор автобазы. — Динамитом глушили?
— Ах, разве дело в частностях! Человеку плохо!
— Чтобы не почувствовать бензино-кислотного запаха, — задумчиво сказал Минц, — следовало принять значительное количество алкоголя.
— Да мы немного...
— Так вот, уважаемая комиссия, — сказал тогда директор автобазы. — Я приглашаю
— Там только голова осталась, — в растерянности пролепетал турист. — Мы ее в землю закопали.
— Головы достаточно, — оборвал его директор автобазы.
Члены комиссии колебались.
Марсий спокойно играл на свирели.
— Не надо туда всем ехать, — сказал Саша Грубин. — Не надо.
Он показал пальцем на расплывшееся бензиновое пятно за кормой лодки.
И тут все увидели, как огромная рыбина с длинным, чуть курносым рылом, широко раскрывая рот, забирает с воды бензин. Радужное пятно уменьшалось на глазах...
— Ну что? — спросил Грубин, зайдя вечером к профессору. — Не содрали шкуру?
— В следующий раз снимут, — философски ответил Минц.
Духовой оркестр — слабость Льва Христофоровича Минца. Духовой оркестр в Великом Гусляре отличный, он получил диплом на конкурсе в Вологде.
По субботам, когда оркестр выступает на открытой эстраде в парке, профессор Минц откладывает все дела, идет в парк и слушает музыку, которая напоминает ему времена молодости. Порой к нему присоединяется Саша Грубин или старик Ложкин, тоже поклонники солидных вальсов и танго об утомленном солнце.
В ту субботу Минцу с Грубиным не повезло. В городе была небольшая эпидемия гриппа, из-за чего оркестр временно лишился барабанщика и кларнетиста. Этих специалистов пришлось позаимствовать в джазовом ансамбле, игравшем обычно в ресторане «Великий Гусляр». Молодые люди, вторгшиеся в оркестр, нарушили консервативную традицию, они спешили, сбивали с толку тубу и литавры, отчего вальс «На сопках Маньчжурии» приобрел оттенок синкопированного легкомыслия.
Разочарованные ценители отошли от эстрады и присели на голубую скамейку неподалеку от пивного ларька. Высокие столики для пивохлебов, как неуважительно называл их старик Ложкин, отделялись от скамейки кустами сирени.
Минц и Грубин молчали, думали о науке, о смысле жизни и других проблемах, когда за кустами послышались голоса.
Басовитый, значительный голос произнес:
— Ты пей, Тюпкин, не стесняйся. Сегодня у меня большой день.
— А что, Эдуард, мысль есть или удача пришла?
— Мысль.
За кустами помолчали. Видно, тянули пиво.
— И какая? — раздалось через полминуты. Голос у Тюпкина был негромок и деликатен.
— Радикальная, — ответил Эдуард. — Задумал я переправлять материю на расстояние. Скажем, в Саратов.