Гений Зла Муссолини
Шрифт:
«Фашизм, — сказал Муссолини, — нуждается в людях, на которых можно положиться».
Эти люди его и в самом деле поддержали — но не бесплатно. В ноябре 1942 года генерал Де Боно был смещен со своего поста шефа итальянской полиции[57] — и заменен на Итало Балбо.
Шаг был опасным — Муссолини отдавал полицию в руки очень способного и очень честолюбивого человека, но делать было нечего. По-видимому, он надеялся отыграться позднее.
Дело в том, что Бенито Муссолини пришел к выводу, что само по себе наличие парламента становится ему нежелательным. Действия сквадристов по устрашению всякой
Его сжигала жажда признания и престижа.
Анатомия диктатуры
I
30 декабря 1924 года все префекты Италии получили циркуляр из Рима, обязывающий проследить, чтобы депутаты парламента, разъехавшиеся на рождественские праздники по домам и пребывающие ныне в подотчетных префектам городах и весях, непременно вернулись в столицу. Ибо 3 января 1925 года премьер-министр намерен произнести важную речь, и необходимо присутствие всего парламента.
Вряд ли циркуляр был так уж необходим — слухи о «важной речи» уже широко разлетелись. 2 января — совершенно неофициально — было сообщено, что Муссолини ровно в 9.00 утра встретился со специалистом по Данте.
Оказывается, глава правительства каждое утро непременно читает какое-нибудь «Canto»[58] великого поэта Италии — а вот 2 января он изменил своему обыкновению, потому что ему припала охота поговорить о прозе Данте — о ее глубине и элегантности. Для особо непонятливых пояснялось, что в исторической речи, намеченной на 3 января, дуче народа Италии взял стиль Данте за образец.
Речь началась с сурового осуждения депутатов-социалистов, бойкотирующих заседания парламента. Далее оратор, охарактеризовав себя как «человека достаточно разумного, уже неоднократно доказавшего и свою храбрость, и полное презрение к материальным благам», сказал, что если бы он захотел учредить всякие там «сека», то он давно бы это сделал — честно и открыто.
Конечно, делать ничего подобного он и не помышлял, но сейчас, в присутствии всей ассамблеи и всего итальянского народа, он заявляет, что берет на себя всю моральную, политическую и историческую ответственность за все, что произошло в Италии, и за все, что происходит сейчас.
Потому что все происходящее есть результат сложившегося в стране нового политического климата, а климат этот создан фашистским движением. Следовательно, будет только логично, если Бенито Муссолини, вождь и основатель этого движения, примет тяжкий груз ответственности на свои плечи.
И добавил:
«Когда две непримиримые силы сталкиваются в борьбе, единственным решением тоже является сила».
Слова не разошлись с делом.
Уже 12 января король Виктор Эммануил одобрил новый состав кабинета. Собственно, согласно конституции у него и не было другого выхода — но конституция теперь трактовалась вполне произвольно, и на свет появлялись совершенно удивительные комбинации.
В принципе, случалось, что премьер-министр, формируя кабинет, брал себе и еще какой-нибудь портфель — скажем, министра иностранных дел.
Но в январе 1925 года Муссолини побил
Он стал премьер-министром Италии, министром иностранных дел Италии, военным министром Италии, министром Военно-морского флота Италии, а уж заодно — и министром авиации Италии.
Потом окажется, что и это не конец: в 1926 году Муссолини возьмет себе Министерство корпораций, в 1928-м — Министерство колоний, а в 1929 году — Министерство общественных работ. К этому надо прибавить и пост министра внутренних дел, который после короткого перерыва он вернет себе в 1926 году. Но это все — дело будущего. А сейчас, в январе 1925-го, имелись куда более насущные дела, чем коллекционирование должностей.
Надо было задавить прессу.
II
Официально цензура введена не была и никакие газеты не запрещались — даже коммунистическая «l’Unita»— «Единство». Но полиция конфисковывала выпуски газет — например, та же «l’Unita» в течение 13 дней — с 3 по 16 января 1925-го — изымалась из обращения 11 раз. По непонятной причине — видимо, с целью соблюсти видимость беспристрастия — забирались выпуски и мелких фашистских газет, таких, как «Impero», но главным результатом было то, что из обращения исчезло 4 миллиона экземпляров ежедневных газет.
Остались только те 300 тысяч, которые издавались фашистами.
Короля потом упрекали в том, что он ничего не сделал, но упреки, право же, были напрасны. Обвинять следовало не короля, а уж скорее всю Италию. 16 января в парламенте было выдвинуто предложение осудить происходящее, но «за» проголосовало только дюжины три отважных депутатов, решившихся на столь безнадежное дело.
Правда, среди них были такие авторитетные люди, как бывшие премьер-министры Саландра, Нитти и даже Джолитти, но их уже никто не слушал. Причем «не слушал» — в совершенно буквальном смысле слова: свист и шум в палате стоял такой, что речей освистываемых было уже и не слышно.
Муссолини проигнорировал оппозицию. Он сказал, что она бессильна, и в качестве наглядного доказательства этого факта предложил парламенту утвердить единым блоком 2364 декрета правительства. Что и было проделано — и не то что без обсуждения, а даже и без формального представления текстов.
Читать их было все равно некогда.
Парадоксальная вроде бы мысль — «парламент — не место для дискуссий» — как-то незаметно показалась самоочевидной.
В феврале 1925 года последовало назначение Фариначчи на пост секретаря фашистской партии. Человек он был бессовестный и жестокий, и потому-то Муссолини его и назначил. Требовалась «чистка рядов» — из партии изгонялись все, кто сомневался, и оставались те, кто признавал «железную дисциплину военных траншей» и не обсуждал приказы вождя.
В порядке компенсации влиятельные фашисты получали государственные посты.
Делалось это обычно так — человек вроде Итало Балбо получал назначение на пост заместителя министра в то министерство, где министром значился сам Муссолини. Таким образом, на назначенного ложилась вся повседневная деятельность по управлению целой отраслью бюрократической машины страны, с немалой властью, прекрасным жалованьем, изрядной свободой в увеличении этого жалованья, в придачу к прямому доступу к дуче — но без официального министерского титула. И всякому было понятно, что заменить зам. министра куда легче, чем сместить министра.