Гений
Шрифт:
— Во-первых, он и не вызывал. Поскольку отношения с богами в религиях всегда построены на чудесах, то никаких гарантий эффективности не требуется. Не пришел дождь, значит народ согрешил, всего делов. Необязательно, чтоб ощущение бога отовсюду перло, достаточно, чтобы хоть где-то чувствовалось. А достаточно сложные общества, чтобы в социальной сфере бог мерещился, уже на заре человечества были, хоть тот же Египет. А если еще жрецы чуть помогут, и будут соглашаться возносить молитву преимущественно тогда, когда по их приметам и так дождь скоро пойдет, то совсем убедительно будет. А, во-вторых, мне, кстати, где-то — приходилось погоду себе заказывать.
— Ну, это ты узлами Гайи в атмосфере интуитивно манипулировал. А у смертных такой возможности нет, уровень доступа
Алина тем временем, аккуратно усевшись в кресле с прямой спиной, активно изображала интерес, но в разговор не вмешивалась. Мартик вел себя куда откровеннее, отвернувшись ко всем даже не столько спиной, сколько задницей, и со вкусом дрых, наблюдая во сне ясно что-то более интересное для него, чем наш разговор.
— А ты что, теорией религий и массовой психологией занимаешься, — поинтересовался я.
— Не, что ты! — махнул рукой он, — Мой конек — универсальная эволюция, в основном, в приложении к людям и обществу. Ну, как тот же пример о грамотности. Есть работа для грамотных — есть грамотные, есть много работы для неграмотных — тут же начинается критика школьной системы и плачи ярославен, что учить читать — это насилие над детьми. Типичный естественный отбор.
Или те же религии — это ж, по сути, мемовирусы в классическом эволюционном окружении — размножающиеся и мутирующие информационные сущности с ограниченным общим ресурсом — человеческими мозгами. Сумел такой вирус-религия заразить одного человека, тут же пытается, управляя им, заразить другие. И ведут себя так же, как и биологические вирусы. Попадет какой новый, где вокруг полно кандидатов в носители, и тогда из его мутаций преуспевают те, которым плевать на носителя, лишь бы новых нагнал. То есть, пусть зараженный хоть помрет, но если в процессе десять новых заразит, то у вируса окажется десять носителей вместо одного. Так и распространяется, как чума. А как заразит всех вокруг, тут потеря носителя — чистый минус, поскольку новых прозелитов взять неоткуда. Поэтому агрессивные мутации начинают вымирать вместе с носителями, а более мягкие занимают их место. У биологических вирусов это кончается тем, что от чумы остаются осенние простуды, а мемовирусы часто мутируют вообще в симбиотические формы, которые укрепляют общество, способствуют росту населения.
— Здорово, — обрадовался я, — Я ведь тоже этим всем увлекаюсь. А еще у меня любимый конек — теория корпоративных паразитов. Рассказать?
— Конечно, — кивнул Андрей, — Впервый слышу о такой.
— Дык, сам придумал. Смотри, — начал я, — любая организация, будь то фирма, госаппарат, армия, политическая партия, с одной стороны, имеет обьявленные цели. Там, «догнать и перегнать», «сделать много денег для владельцев акций» или, там, «патефон в каждую семью». С другой стороны, внутри них типичная эволюционная среда — ограниченный ресурс — фонд зарплат и премиальных, участники — работники, конкурирующие за этот ресурс, причем критерий выживания в этой среде не обязательно совпадает с декларированными целями организации.
— Конкуренция есть, — согласился Андрей, — но для эволюционной среды нужна еще наследственность и мутации.
— Ага, так они тоже там. Во-первых, люди сами меняются, подстраиваются, вот тебе и первый источник наследственности и мутаций. Понятно, что человек похож на себя вчера и меняется не сильно день ото дня. Вдобавок к этому, новых сотрудников обычно нанимают по «клубной системе», когда уже имеющиеся участники среды должны принять и одобрить новичков, что тоже обеспечивает своего рода наследственность, поскольку
— Да, это может сработать. И правда, некоторое подобие наследственности и мутаций, — опять согласился Андрей, — Ну, хорошо, уговорил, внутри фирм — эволюционная среда с конкуренцией за ограниченный ресурс. И что дальше?
— А дальше классическая проблема управления эволюционной средой — твои цели, как ее владельца, одни, а критерий выживания внутри другой. Представь, у тебя лужайка перед домом, удобрил, посеял красивую траву, посадил тюльпаны в цветнике с краю, а тут ветер нанес семян одуванчиков, а кроты и белки начали жрать луковицы тюльпанов. Почему? Да потому что критерий выживания на этой лужайке не имеет никакого отношения к твому идеалу подстриженной зеленой травки и красивых цветов. Сорняки выживают лучше, а белкам и кротам твоя красота по фигу, а вот питательные луковицы — очень даже по делу, даже если и горчат немного. Так и в любой фирме, люди будут вынуждены приспосабливаться к критериям выживания в ней, а вовсе не к ее великой цели. И чем ближе их удастся совместить, тем эффективнее будет фирма в достижении своих целей, а если нет — то она быстро засорится паразитами, которые будут уметь в ней выживать без особого вклада в зарабатывание фирмой денег, или там что у этой организации в целях. Попросту говоря, вместо того чтобы растить цветы, будут жрать импортные луковицы. Это в общих чертах. Как звучит?
— Звучит интересно, — задумчиво ответил Андрей, задумался и, допив чай, отставил чашку на столик, — Слушай, давай в лабораторию и там серьезно на эту тему поговорим.
— К Укантропупычу? — уточнил я.
— Зачем? — удивился он, — У меня своя есть. В лабораторию к Сету я только для погружений хожу, что тоже нередко, но говорить лучше у меня. Атмосфера там более подходящая. Алина, не возражаешь, если я твоего уведу до вечера? А то похоже, что хорошая идея, черт его знает, может очень интересно получиться.
— Разумеется, Андрей Яковлевич, — с видом пай-девочки тут же согласилась Аля, которая явно уже начала скучать, — Вы же знаете, что я вообще считаю, что делом надо заниматься на работе, а не дома!
— Ну, давай показывай, куда перемещаться, — добавил я, задумавшись над этим «твоего», и почему у нее надо спрашивать разрешения… Но долго размышлять над этим не пришлось, поскольку Андрей показал картинку, и мы прыгнули к входу в его лабораторию.
Но долго размышлять над этим не пришлось, поскольку Андрей показал картинку, мы прыгнули к входу в его лабораторию и оказались на гранитной набережной тихого канала, наполенного серой водой. За нашими спинами пятиэтажное желтое здание в стиле неоклассицизма с элементами барокко было зажато между серобурозеленоватым пятиэтажным домом в стиле неоренессанса и другим, салатного цвета домом, в стиле чистого классицизма. Такую картину легко было представить в любом европейском городе, где работали итальянские архитекторы 17–18 веков, включая, разумеется, такие города как Рим или Венеция. Небо было, правда, отнюдь не итальянское и, скорее, навевало мысли о Питере или Сиэттле, отражаясь двумя тысячами оттенков серого в свинцово-серой воде канала.
— Красиво, правда? — спросил Андрей.
— Угу, — откликнулся я, скользя взглядом по набережным из красного гранита и каменному же мосту в чугунными перекрытиями и узорной решеткой ограждения, — Слушай, а чего вы с Алиной не поделили?
— А-а, это? — отмахнулся он, — Да просто дистанцию держит.
— А зачем?
— Понимаешь, я если к женщине обращаюсь на ты, это всегда звучит, как будто я за ней ухаживаю, даже когда ни сном, ни духом. На меня даже бывало мужики обижались, не то, что женщины, хотя сам понимаешь, у меня и в мыслях ничего такого не было. Просто стиль общения такой. А Алина таких вольностей с собой не позволяет.