Генофонд нации
Шрифт:
Нет, по части сценических эффектов Гольдони ничем не мог его поразить!
Зато его легко поразил в самое сердце высокий московский чиновник Починюк, имевший звание главного государственного советника налоговой службы.
Строчки его директивного письма буквально маячили перед глазами Токмакова, молоточками стучали в виски: «Министерство по налогам и сборам Российской Федерации, обращая внимание на неудовлетворительную исполнительскую дисциплину и отсутствие в письме № 03–04/13136 оснований для отказа в возмещении сумм НДС по экспортным поставкам ООО «Фонд содействия
Отсутствие оснований для отказа в возмещении НДС… Эти строчки напрочь перечеркивали всю работу оперативно-следственной бригады в Саратове. Перечеркивали смерть Глеба Черных и Костомарова и того нелепо подвернувшегося под пулю ребят из уголовного розыска компьютерщика, причем Токмаков подозревал, что на компьютерщике дело не кончится. Напрасными были долгие часы, проведенные в банке над документами, запросы в десятки инстанций, вдумчивая работа с коммерческим директором Саратовского алюминиевого завода, скрепя сердце подтвердившем, что алюминий высшей марки и чистоты на заводе уже давно не производят.
Все эти бесспорные материалы разбились, словно брызги об утес, о позицию господина Починюка. Правда, еще оставался нерасшифрованный диск…
Токмакову было жалко не своего потраченного впустую труда. Не эти чертовы десять миллионов долларов, которые вот-вот уведут из государственного кармана. Ему было жаль Кирюху Стерлигова, подрастающего в стране, где воровством и наглостью все еще можно загребать миллионы.
На сцене благородные кавалеры бренчали золотыми цехинами. А отдельные из них даже выхватывали шпаги, – их жестяной блеск не шел ни в какое сравнение с голубоватым мерцанием клинка шпаги «Попрыгуньи» проткнувшей своего хозяина Стреляного.
Вадим Токмаков чувствовал себя так, будто любимый человек заболел сильно, безнадежно. Хотя любимых и близких возле него как раз и не было. Отец был убит в Чехословакии в 1968 году. Мать умерла давно – и как-то тихо, незаметно. Еще вечером он говорил с ней по телефону – в ее отделении был телефон-автомат, а через несколько часов она умерла. Вадим тогда учился в Москве. Он до сих пор не мог простить себе, что не провел с ней последние недели.
Теперь у него оставалась разве что Маша Груздева, пребывавшая в настоящий момент в Германии. И то под большим вопросом. Потому что достойный родитель Маши оказывался сейчас основным обвиняемым по уголовному делу, возбужденному следователем Жанной Милициной в отношении Фонда содействия оборонной промышленности.
Хотя эпизод с алюминием пока подвис, оставались другие, в первую очередь с пресловутой установкой по сохранению генофонда нации, где умысел в незаконном возмещении НДС из бюджета доказывался легко.
Поскольку выяснить, кто был истинным закоперщиком всей этой «темы» Токмакову пока не удалось, а Константин Ириньевич Груздев молчал как партизан то он и шел по этому делу «паровозиком». Ему светило до семи лет.
Естественно, все это не прибавляло теплоты отношениям Вадима
Театральный занавес с шумом упал, отсекая Токмакова от бурных страстей вокруг прекрасной трактирщицы. Он почти не заметил, как пролетело первое действие.
В антракте Непейвода отвел его в театральный буфет. Было странно видеть женщин в декольте и пыльных кринолинах за пластиковыми столиками в современном интерьере. А «трактирщица» за стойкой выглядела ничуть не хуже своей коллеги из ХУШ века.
– Что будем? – спросил Непейвода.
Токмаков не знал здешнего ценника:
– На что хватит.
– Нет, ребята, так дело не пойдет! Нашему Дворцу культуры в этом году 60 лет, так что прошу за здоровье юбиляра!
Токмаков обернулся. Непейвода сказал:
– Знакомься, мой друг и тезка: Виктор Анатольевич Левков, директор сего Храма культуры!
Директор Левков – крупный мужчина с обожженным лицом – оказался человеком понимающим. Он не ошибся в напитке и дозе: коньяк, по «полтинничку» для затравки, по второму – за знакомство, по третьему – за укрепление боевого содружества сотрудников правоохранительных органов и служителей муз.
Разговорились. Непейвода вскользь упомянул о недавней командировке в Поволжье, Левков к слову заметит, что артисты Саратовского театра оперы и балета приезжают завтра в Питер на гастроли. Несколько концертов дают и во Дворце культуры. Первый – в понедельник.
И тут Вадим Токмаков, наконец, понял, чьи это черные с поволокой глаза гипнотизируют его последние четверть часа: с красочной афиши на него пристально смотрела примадонна Елизавета Заболоцкая. В ее волосах была чайная роза. Пышный бюст вызывал неодолимое желание опустить на него голову.
– Вездесущая особа, – заметил Токмаков, кивнув на афишу. – Она и в самом деле хорошо поет?
– Голос действительно редкий – колоратурное сопрано, а как актриса никудышная. Да в чем дело, приходите на ее сольный концерт, послушаете и определитесь. Правда, завтра она не у меня выступает, на другой площадке, но я все устрою в лучшем виде!
– Я завтра в Москву уезжаю.
– У нее гастроли в Питере две недели.
– Спасибо за приглашение! У вас очень здорово, правда. Только боюсь, мне и двух недель будет мало, чтобы до начальства достучаться, – сказал Токмаков.
– Значит, ты все же решил ехать? – посмотрел на него Непейвода.
– Я же говорил. А когда я говорю, то, значит, делаю.
– Упрямый осел, вот ты кто! – в сердцах сказал Непейвода, высматривая, что бы еще выпить. – Думаешь, так тебя в Генеральной прокуратуре и ждут? Ну доложишься ты в приемной дежурному клерку, а что дальше?
– Дальше буду ждать, пока он доложит начальству повыше.
– И дождешься строгача, если не увольнения! Кто тебе командировку в Москву выпишет? День-два я тебя прикрою, а дальше – извини! И вообще, не пори горячку, Вадим! Напишем по всей форме справку…