Генофонд нации
Шрифт:
Но продолжения Маша никак не хотела. Как, впрочем, и расставаться с Европой, только вкусив от всех ее прелестей. Так что в известном смысле они с Левой были в одинаковом положении. В положении осла, которому показали аппетитную морковку, чтобы тот двигался определенным курсом.
Но решать предстояло Маше. И не далее как через пару часов. Лева ждал ее в студии, откуда они должны были поехать в «Мексиканский ресторанчик». Маша его помнила. Там подавали куриные крылышки столь термоядерно перченые, что отведавший их привставал со стула с выпученными
Маша подумала, что с нее достаточно полетов, как во сне, так и наяву! Даже получается некий перебор. И глупо не воспользоваться поводом, чтобы…
– Слушай, Дим Димыч, ты не будешь против, если я тебя покину? Чего ради нам мерзнуть тут вдвоем! Возьму тачку, и …
– Я-то не буду, – перебил Сулева. – За полгода ты мне и так надоела. Но вот шеф захочет узнать, куда ты делась. Ведь ты едешь не на студию, угадал?
Маша предпочла не вдаваться в подробности:
– Я отзвоню ему на мобильник. А на студии мы с тобой встречаемся завтра. Часиков… в …надцать, с учетом разницы в часовых поясах.
Сулева недоверчиво хмыкнул, но тоже воздержался от комментариев. Они научились понимать друг друга без слов.
Маша ехала по темному городу в клубах морозного пара и гари из выхлопных труб разномастных тачек, сплошным потоком забивших все улицы, набережные, магистрали. Скрип тормозов, глухие удары столкнувшихся машин.
Февраль. Вечер. Час пик.
Измайловский проспект переметала нескончаемая снежная поземка.
– Здесь, пожалуйста!
Такси остановилось у большого четырехэтажного дома старинной постройки, выходящего фасадами на проспект и Фонтанку.
У подъезда вырастал из снега гранитный столб коновязи. Пережив революцию и войны, ветеран напоминал, что в XVIII–XIX веках здесь были солдатские казармы и квартиры господ офицеров лейб-гвардии Измайловского полка. В одной из них, как манны небесной ждущей своего покупателя и расселения коммуналке, жил Вадим Токмаков.
Старый друг. Больше, чем друг. К которому, однако, не подходило пошлое словечко любовник. И еще меньше – молодежное бой-френд.
Проходя во двор под низковатым каменным сводом, Маша, имевшая филологическое образование, вспомнила подходящее словечко из галантного XVIII века: конфидент. Но мигом отвергла и его. В лексике, которой пользовался Вадим, конфидент могло означать только «конфиденциальный источник». Следовательно, тоже не подходило.
Войдя в забитый машинами двор, Маша сразу выкинула из головы филологические изыскания. Во дворе происходило нечто более захватывающее. Вокруг дерева за автомобильной стоянкой собралась небольшая толпа, напоминавшая кружок любителей астрономии. Люди стояли, задрав головы вверх. А там, среди переплетения черных ветвей был человек. Впрочем, сейчас он напоминал скорее паука в центре сплетенной им паутины. Паука, который неуклонно приближался по тонкой ветке к отчаянно мяукавшей белой кошке.
Маша разглядела на шее испуганной твари пышный белый бант. Рядом подвывала старушенция в потертом пальто:
– Муся,
– А что ж ты за ней не следила, старая ведьма? – неласково поинтересовались в толпе зевак.
– Да как у вас язык поворачивается такое говорить! Она мне единственная родная душа!
Коротко хрустнула подломившаяся ветка.
– Гляди, сорвется парень – пенсию будешь ему платить! По инвалидности.
Сверху долетел короткий смешок.
– Ой, мне и самой-то не хватает. А Муся, деточка, собаки испугалась, да как порскнет на дерево, я и не удержала. И тогда этот молодой человек…
Стоявший рядом мужичок бомжеватого вида дернул Машу за рукав дубленки:
– Слыхала, мать? Вот вы все нудите: мужики – пьяницы, а мужик взял да пожалел старуху! Высоко, блин, скользко… Уж я-то знаю – мы с корешем как-то лазили за сорочьими гнездами…
– И не стыдно вам птичьи гнезда разорять? – робко сказала хозяйка Муси. – Взрослые люди, и такое озорство.
– Чего ты гонишь, какое озорство! Бизнес называется! В сорочьих гнездах – латунь, цветные металлы, их птицы туда натаскали, сдать можно. Но сейчас я б туда и за пузырь не полез!
– А жаль – одним уродом могло стать меньше, – прокомментировал спасатель, спрыгивая на землю.
Кошка прильнула к его груди, явно не желала расставаться. Маша подумала, что на ее месте поступила бы точно так же. Дело в том, что она давно и прекрасно знала спасателя. Настолько хорошо, что от одного предвкушения его губ и рук захватило дух. Хотя, скорее, причиной был мороз и дым скверных сигарет, которыми отравлял окружающую среду ханыга, воровавший у птиц цветные металлы.
Это ж надо додуматься! Маша окончательно поняла, что она в России.
Вадим Токмаков тоже давно приметил в толпе Машу, чья оранжевая дубленка европейской выделки светилась как апельсин на снегу. Подошел и объяснил свой героический поступок:
– Привет! Как ты понимаешь, жалко мне было не бабку, а кошку. Уж если взял животное – так заботься о нем!
– Каждый из нас в ответе за тех, кого приручил, – мгновенно вспомнила Маша знаменитую фразу Сент-Экзюпери и с намеком посмотрела на Вадима своими выразительными карими глазами. В каждой тележурналистке живет нереализованная актриса. Но вздох, сопровождавший эти слова, вышел непритворным.
Однако Вадим пропустил его мимо ушей. Такой он был человек. Не человек, а оперативный сотрудник. И доброе отношение к животным определялось, скорее всего, тем, что четвероногие друзья тоже служили в его неласковой конторе: вынюхивали наркотики и взрывчатку, сторожили арестантов.
Хотя, как известно по историческим примерам, даже самые большие душегубы неравнодушны к животным.
Когда они отошли в сторонку, Вадим первым делом поинтересовался, почему с ней нет Джульбарса – крохотной белой болонки. Полгода назад она, как и Маша, предпочла безалаберной жизни с Токмаковым теплую Европу. Но, видимо, осталась в сердце спасателя кошек. Это вселяло надежду.