Генри и Джун
Шрифт:
Иногда я вспоминаю его слова и чувствую прилив чисто женского чувственного гнева, даже не гнева, а возбуждения, как будто меня кто-то неистово ласкает. Я с радостью и наслаждением произношу вслух одно из этих слов. В такие моменты мое тело оживает.
Вчера я провела с Эдуардо тяжелый, напряженный, мучительный день. Он пытался и все время пытается воскресить прошлое. Эдуардо — мой первый мужчина. Он был слаб в сексуальном смысле, и теперь я понимаю, что страдала именно от его слабости. Боль утихла, но, когда мы снова встретились два года назад, она ожила. А потом опять ушла.
Во мне всегда было что-то от мужчины, я точно знала, чего хочу, но сильных мужчин полюбила только после
Теперь Хьюго стал сильным, но, боюсь, это произошло слишком поздно. Во мне укрепилось мужское начало. Даже если бы Эдуардо захотел теперь жить со мной (а вчера он так страдал от бессильной ревности), мы не смогли бы, ведь теперь я гораздо сильнее в творчестве, а этого он не перенесет. Я чувствую радость от того, что, как мужчина, могу управлять своей жизнью, ухаживая за Джун. Я наслаждаюсь смертью, разрушением…
Прошлой ночью, сидя с Хьюго у камина, я заплакала от ощущения раздвоенности: женщина во мне умоляла сохранить ее. В мире существует таинственная животная сила, которая заставляет женщин лгать и помогает грубым мужчинам, подобным Генри, чьей любви я не хочу. Предпочитаю двигаться вперед и выбрать мою Джун — выбрать свободно, как мужчина. Но тогда мое тело умрет — оно слишком чувственно, оно живет, а между двумя женщинами не может быть любви плодотворной.
Только Хьюго поддерживает меня — своим поклонением, спокойной, теплой, человеческой любовью и силой, потому что он самый старший из нас.
Я хочу написать Джун самыми прекрасными словами и потому не в силах написать ничего вообще. Получается ужасное, фальшивое, патетическое письмо:
Я не могу поверить, что ты не выйдешь больше ко мне из темноты сада. Иногда я жду тебя там, где мы обычно встречались, надеясь пережить ту несказанную радость, которую чувствовала, когда ты, отделяясь от толпы, подходила ко мне и я видела тебя совершенно отчетливо.
После того как ты ушла, стены дома начали на меня давить. Мне хотелось остаться наедине с воспоминанием о тебе.
Я сняла небольшую студию в Париже, маленькое убежище, и стала прятаться там на несколько часов в день. Какая у меня может быть жизнь без тебя? Иногда я представляю, что ты рядом, у меня такое чувство, что я пытаюсь стать тобой. Раньше я хотела быть только самой собой. А сейчас мечтаю раствориться в тебе, чтобы мое «я» просто исчезло. Лучше всего я чувствую себя в черном бархатном платье, мне нравится, что оно старое и протерлось на локтях.
Когда я смотрю на твое лицо, мне хочется разделить твое безумие, я ощущаю его в себе как страшную тайну, которую у меня больше нет сил скрывать. Меня переполняет острая, жестокая радость. Так радуешься в ожидании смерти и разрушения, это чувство сильнее радости жизни и творчества.
Март
Вчера в кафе «Ротонда» Генри сказал, что написал мне письмо, а потом порвал его — оно было слишком безумным. Любовное письмо. Я восприняла известие спокойно, молча, без удивления, будто предчувствовала это. В наших отношениях так много тепла. Ничто во мне не дрогнуло, не всколыхнулось. Я боюсь этого человека, будто предчувствую, что придется столкнуться
Я хочу, чтобы любовь Генри умерла. То, о чем я когда-то так мечтала — страстное желание мужчины, — я теперь отвергаю. Наконец-то можно утонуть в чувственности, не любя и не драматизируя, а я не могу.
Генри многого не понимает: его раздражает, что я улыбаюсь, когда он рассказывает, как Джун сначала отвергала все его идеи, а через некоторое время выдавала их за свои. «Такое со всеми случается», — зло говорит он, принимая улыбку за презрение. Мне кажется, он хочет столкновения. Генри привык к грубости, к безжалостности в отношениях, и моя сдержанность раздражает его. Наверное, он считает меня хамелеоном. Я не вписываюсь в его жизнь.
Генри живет в мире насилия, жестокости, алчности и дебоша. Я читаю его записки жадно, с ужасом. За год мое одинокое воображение невероятно развилось. По ночам, в полубреду, я чувствую, как давят на меня слова Генри. Его агрессивное мужское начало меня преследует. Я чувствую вкус его силы во рту, я чувствую его своим лоном. Как будто мужчина прижал меня к земле и овладел моим телом, думая, что я закричу.
В кафе «Викинг» Генри заявляет, что однажды вечером, когда я несколько минут одна танцевала румбу, проник в мою истинную сущность. Он запомнил некоторые отрывки из моего романа и хочет его получить, чтобы иметь возможность перечитывать. Он считает его лучшим произведением, прочитанным за последнее время, говорит о моих фантастических скрытых способностях. Впервые он обратил на меня внимание, когда я стояла в дверях, «такая прелестная», а потом сидела в большом черном кресле, «как королева». Генри хочет разрушить «миф» о моей беспредельной честности.
Я прочла ему то, что написала под впечатлением его записок. Он отвечает, что только так я и могла написать — напрягая воображение и привлекая всю свою изобретательность, потому что сама не пережила ничего. Пережить — значит убить воображение и остроту ощущений; именно это и случилось с Генри.
Вот записка, которую я написала Генри на серебряной бумаге фиолетовыми чернилами:
Женщина всегда, вечно будет сидеть в высоком черном кресле. Я останусь единственной женщиной, которой ты не добьешься. Излишества в жизни подавляют воображение. Мы не будем жить — только писать и разговаривать, чтобы надувать паруса.
Писатели могут полюбить что угодно. Генри приспосабливается к моему образу, пытается стать нежнее, поэтичнее. Он говорит, что легко может вообразить, как Джун скажет: «Я не против, чтобы ты любил Анаис, потому что это — Анаис».
Я воздействую на воображение и Генри, и Джун. А это такая могучая власть.
Я видела, как романтизм побеждает реализм. Я встречала мужчин, которые забывали своих прекрасных любовниц и жалких проституток и помнили только одну — первую и единственную — женщину, которой поклонялись и никогда не могли получить. Женщина, пробуждающая в мужчине романтические чувства, долго не отпускает его от себя. Я замечаю эту тоску в Эдуардо. Хьюго тоже никогда не излечится от меня. А вот Генри не сможет по-настоящему полюбить меня — после своей любви к Джун.