Генри Торо
Шрифт:
Столкновение личности и склонного к диктату «коллективизма» крупных собственников приводит, как правило, к стихийному, спонтанному бунту. «Бунт может быть активным и пассивным, внешне откровенно выраженным п скрытым, так сказать, загнанным внутрь личности» (там же, 115). При этом индивидуализм оказывается эффектной, но малоэффективной и недолговременной формой защитной реакции на экономическое и социально-идеологическое давление. С философской точки зрения «защитный», оборонительный индивидуализм основывается на осознании человеком своей автономности по отношению к конкретным материальным условиям жизни. И сам Торо, и его позднейшие последователи неизменно подчеркивали, что, как бы ни была плоха жизнь, в себе самом человек может обрести счастье и успокоение. Богатство внутреннего мира, согласно их убеждениям, с лихвой превосходит все возможные блага внешних обстоятельств. Принцип духовного одиночества соединяется у Торо с анархо-индивидуалистической идеологией. «Я живу, — писал философ, —
В самом широком смысле слова «апелляция к духу» неизбежна для мировоззрения мелкобуржуазного индивидуалиста, ибо только «дух» дает ему какую-то уверенность в завтрашнем дне, в самой возможности этого дня.
4. Генри Торо и Джон Браун — от непротивления к сопротивлению
Третий значительный этап эволюции социально-философских взглядов Торо связан с восстанием под руководством Джона Брауна. Мыслитель решительно встал на сторону повстанцев. В Конкорде он созвал митинг в защиту капитана Брауна, не взирая на протесты членов республиканской партии, считавших этот митинг несвоевременным. Торо обратился к собравшимся с большой речью, которая и была впоследствии опубликована под названием «Речь в защиту капитана Джона Брауна». Тот факт, что активный проповедник непротивления и нравственного самоусовершенствования написал страстную апологию лидера вооруженного восстания, говорит об отходе Торо от прежних сугубо непротивленческих взглядов. Прекрасно понимая, что вооруженное выступление Брауна было апелляцией не только к внутреннему миру человека, но и к внешним политическим средствам, Торо все же недвусмысленно признал за Джоном Брауном право на бунт, ибо руководитель повстанцев выполнял, по мнению Торо, тройственную задачу: будил людей от летаргической спячки, демонстрировал презрение к правительству и осуществлял все это на личном примере высокого героизма (см. 72, 66).
Еще в «Долге гражданского неповиновения» Торо высказал мнение, что даже один человек может всколыхнуть огромную страну. В лице Дж. Брауна философ увидел не только выдающегося героя, но и мессию трансцендентного добра. Во всяком случае Дж. Браун представлялся философу примером идеальной личности: «Человек редко встречающегося здравого смысла и удивительной прямоты поведения; трансценденталист в высшей степени, человек идей и принципов — вот кто такой Джон Браун» (10, 4, 413).
В «Речи» встречается немало мыслей, родственных идеям «Долга…». Дж. Браун, по словам Торо, «имел мужество встать на пути страны, когда она пошла по неверному пути» (там же, 411). «Единственное правительство, которое я признаю… — добавляет он, — это сила, устанавливающая справедливость» (там же, 430). «Разве такое невозможно, чтобы индивид был прав, а правительство при этом не право?» (там же, 437). Эссе в целом свидетельствует о попытках Торо примирить в теории принципы трансцендентального морализма с преклонением перед мужеством бесстрашного повстанца.
Еще в своем очерке «Рабство в Массачусетсе» Торо с горечью писал о трагической утрате веры в социальную справедливость: «Я жил весь последний месяц… охваченный чувством неизмеримой утраты. Я сперва не мог понять, что со мной. Наконец понял: я потерял свою страну» (там же, 405). Раздвоенность мировоззрения стала постепенно преодолеваться Торо, когда он оказался свидетелем самоотверженного поступка Брауна. И сколь бы ни были убедительными теоретические доводы в пользу того, что «Речь» полностью продолжает линию «Долга гражданского неповиновения», налицо заметное смещение акцентов: в «Речи» повышается роль социально-политических оценок. Философ-трансценденталист не только восхищается бесстрашием Дж. Брауна, но и разделяет его социальные взгляды. «…Это была, — писал Торо, — его (Дж. Брауна. — Н. П.) собственная концепция о том, что человек, желая освободить раба, имеет полное право силой вмешаться в дела рабовладельца… Я согласен с ним» (там же, 433). Но это согласие было продиктовано Торо чрезвычайными обстоятельствами. В идеале же революция, по мнению философа, все-таки должна быть бескровной. В записке, переданной друзьям перед казнью, повстанец писал: «Я, Джон Браун, теперь вполне убедился, что только кровь смоет великое преступление этой греховной страны. Я думаю, что напрасно тешил себя мыслью, что этого можно достичь без кровопролития». Быть может, эти слова адресовались и Торо.
Последний этап эволюции мировоззрения Торо показывает, что, несмотря на трансценденталистскую подоплеку взглядов философа, сила его демократических убеждений была необычайно велика. Она заставила его в момент нарастания революционной борьбы американских негров и фермеров встать на их сторону. Развитие социальной борьбы оказало на философа решающее влияние. Приверженность Торо к непротивленчеству на ранних этапах своей эволюции не в последнюю очередь объяснялась отсутствием реальных общественных сил, способных изменить социальный уклад. Но когда эти силы заявили
При всей сложности и противоречивости социально-философского мировоззрения Торо его ведущей тенденцией, всякий раз заявлявшей о себе и пробивавшей себе путь, оказывалась тенденция демократическая. Она часто вступала в конфликт с трансцендентализмом Торо, и это служило причиной идейной непоследовательности и компромиссности тех или иных решений философа, но в исторической перспективе Торо и сегодня все же предстает как один из поборников традиции, выросшей из революционной борьбы американского народа за независимость и предворявшей леворадикальную идеологию второй американской революции — Гражданской войны 1862–1865 гг.
Вместо заключения. Торо в меняющемся мире
Почти полностью игнорируемый своими согражданами как писатель и философ, Торо еще при жизни стал одной из «достопримечательностей» Конкорда: молва издевательски славила полоумного чудака, презревшего каноны американского здравого смысла и отдавшего все свое время бессмысленным прогулкам в лесу. За ним навсегда закрепилась слава вольнодумца, что вызывало ненависть обывателей. По свидетельству жителей Конкорда, где похоронен Торо, до самого последнего времени на кладбище Сонной лощины приходила дряхлая старушка. Положив цветы на могилы Эмерсона и Готорна, она поворачивалась к надгробному камню на могиле Торо и, потрясая сухонькими кулачками, кричала: «И ничего тебе, грязный безбожник!» С легкой руки бывших соратников и товарищей Торо по Трансцендентальному клубу его имя в течение полувека ассоциировалось в сознании американцев с писателем-пейзажистом весьма ограниченного таланта и уж во всяком случае сугубо регионального значения. Действительно, «нет пророка в своем отечестве»: зарубежная слава Торо — в Англии, Германии и России — намного опередила его признание на родине.
В этой связи весьма интересным и важным для истории философии представляется то обстоятельство, что на творчество Торо обратил внимание Лев Николаевич Толстой. Со свойственной для него пытливостью русский писатель и философ постоянно знакомился с новейшими достижениями западной культуры. В начале 90-х годов XIX в. он прочитал эссе Торо «О долге гражданского неповиновения» и указал В. Г. Черткову на необходимость перевода этого произведения на русский язык (22, 64), что и было сделано [12] .
12
Публикация данного произведения Генри Торо была предпринята в Англии (см. 3). Издание было осуществлено на средства Л. Н. Толстого. В Россию оно попало в незначительном количестве (на границе тираж был конфискован) и по этой причине не получило достаточной известности. До этого, в 1887 г., на русский язык был частично переведен «Уолден» и напечатан в «Новом времени» под заглавием «В лесу».
Интерес Л. Н. Толстого к произведениям Торо со временем стал более глубоким. В лице американского мыслителя Лев Толстой увидел своего философского единомышленника. Об этом говорят и частые упоминания Торо в переписке Толстого, и многочисленные цитаты из его произведений, включенные Толстым в сборники афоризмов великих людей «Круг чтения», «Путь жизни», «На каждый день».
Идейная близость Толстого и Торо — предмет большого и самостоятельного исследования, пока еще никем не осуществленного. В данном случае можно ограничиться лишь самыми общими замечаниями. Бесспорно, что, познакомившись с идеями Торо, русский писатель прежде всего обратил внимание на теорию ненасильственного сопротивления, которая во многом, если не во всем, совпадала с его собственным учением о непротивлении злу насилием. В силу этого Толстой выделял из всех произведений Торо «О долге гражданского неповиновения». Романтический натурализм американского философа, по-видимому, оставил Толстого совершенно равнодушным. Эйльнер Моод — англичанин-толстовец, несколько раз беседовавший с русским писателем, — так передает оценку Торо Л. Н. Толстым: «Лучшим из произведений Торо Толстой считает его „Этюд о гражданском неповиновении“… Великая заслуга автора этого этюда заключается в том, что он с большой ясностью указал на право человека отвергать и отказываться каким-либо образом поддерживать правительство, которое поступает безнравственно… Торо не чувствовал никакой склонности к занятиям политическими вопросами, но в равной степени не чувствовал склонности поддерживать правительство, которое он осуждал… „Этюд о гражданском неповиновении“… может служить источником могущественного протеста против войны и других зол, насильно навлекаемых правительством» (цит. по: 16, 104).