Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 5
Шрифт:
Бася, собираясь ехать в мужском седле, оделась надлежащим образом: на ней были жемчужно-серые бархатные шаровары — широченные, ниспадающие наподобие юбки и заправленные в желтые сафьяновые сапожки — и кунтушик, тоже серого цвета, подбитый белой крымской овчиной, с нарядною оторочкой по швам; довершали наряд маленькая серебряная патронница тонкой работы, легкая турецкая сабелька на шелковой перевязи и пистолеты в кожаных кобурах. На голове у Баси была шапочка с верхом из веницейского бархата, украшенная пером цапли и обшитая рысьим мехом; из-под шапочки выглядывало открытое, розовое,
В таком наряде, верхом на гнедом бахмате, резвом, как косуля, и, как косуля, кротком, Бася походила на гетманского сынка, который под опекою старых вояк впервые отправляется на урок ратного искусства. И опекуны любовались ею; Заглоба с Мушальским толкали друг друга локтями и время от времени то один, то другой чмокал собственный кулак в знак чрезвычайного восхищения. И оба, вторя Володыёвскому, уговаривали ее не волноваться из-за того, что задерживается отъезд.
— Ты в военном деле ничего не смыслишь, — говорил маленький рыцарь, — вот и опасаешься, что мы тебя доставим на место, когда все уже будет кончено. Пойми: одни хоругви напрямик идут, а другие должны крюк сделать, чтобы перерезать дороги, — и потом только начнут потихоньку сходиться, зажимая неприятеля в кольцо. Вовремя приедет, без нас ничего не начнется — все по минутам рассчитано.
— А если неприятель спохватится и между хоругвей проскользнет?
— Враг наш, конечно, хитер и ухо держит востро, но и нам такая война не в новинку.
— Поверь Михалу, — воскликнул Заглоба, — он в этом деле собаку съел. Злой рок вражьих детей сюда пригнал.
— В Лубнах я совсем еще молокосос был, — сказал пан Михал, — и то мне подобные дела доверяли. А теперь, чтоб перед тобой не осрамиться, я особо тщательно все продумал. Хоругви разом объявятся неприятелю, разом закричат и разом на него бросятся — тот и глазом моргнуть не успеет.
— И-и! — пискнула от радости Бася и, привстав в стременах, обхватила маленького рыцаря за шею. — А мне можно будет со всеми, да? Можно, Михалек? — спрашивала она с загоревшимся взором.
— В самую сечу я тебя не пущу: в сумятице нетрудно беде случиться, не говоря уж о том, что лошадь споткнуться может, но я распорядился, чтобы после разгрома оставшихся в живых на нас погнали, — вот тогда мы дадим скакунам волю, и ты сможешь две-три головы осечь, только помни: за кем бы ни погналась, заходи всегда с левого боку — беглецу не с руки будет ударить, а ты его наотмашь хватишь.
На что Бася:
— Хо! Хо! Я нисколечко не боюсь! Ты сам говорил, что я саблей уже куда лучше, чем дядюшка Маковецкий, владею; никто со мной не справится, никто!
— Смотри, поводья крепче держи, — вмешался Заглоба. — Головорезы эти тоже не лыком шиты, может и так случиться: ты за ним припустишь, а он возьмет да поворотит коня и осадит на месте, и ты с разгону пролетишь вперед, а он тем временем тебя и достанет. Бывалый солдат без надобности скакуну воли не дает.
— И сабли никогда высоко не подымай, чтоб легко было уколоть, если не получится ударить, — добавил Мушальский.
— Я на всякий случай буду рядом, — сказал маленький рыцарь. — В бою что самое трудное?
— Только мне не помогай и людям прикажи, чтобы без нужды на подмогу не бросались.
— Ну, ну! Еще поглядим, не затрясутся ли у тебя поджилки, когда горячо станет! — ответил, улыбаясь, маленький рыцарь.
— И не спрячешься ли ты кому-нибудь из нас за спину! — закончил Заглоба.
— Поглядим! — с возмущением воскликнула Бася.
Так переговариваясь, они достигли местности, там и сям поросшей густым кустарником. До рассвета осталось совсем уже немного, но пока что сделалось темнее, так как зашла луна и от земли начал подниматься легкий туман, заслоняя отдаленные предметы. В этой легчайшей мгле и сумраке маячившие поодаль заросли разгоряченному Басиному воображению представлялись живыми существами. Порой ей казалось, что она явственно видит людей и лошадей.
— Михал, что это? — спрашивала она шепотом, указывая пальцем на призрак.
— Ничего, кусты.
— А я думала, всадник. Скоро мы приедем?
— Часа через полтора все начнется.
— Ух ты!
— Боишься?
— Нет, только сердце ужасно колотится от нетерпенья! Бояться — еще не хватало! Ни капельки не страшно! Погляди, какой иней лежит… Хоть и темно, а видно.
Они как раз въехали в ту часть степи, где длинные высохшие стебли бурьяна были покрыты инеем. Володыёвский глянул и сказал:
— Вон там Мотовило прошел. Не дальше чем в полумиле, должно быть, затаился. Уже светает!
И вправду начало светать. Сумрак поредел. Небо и земля стали серыми, воздух сделался прозрачен, верхушки деревьев и кустов словно подернулись серебром. Открылись дальние заросли, точно кто-то сдернул скрывавшую их завесу.
Вдруг от ближайшей купы кустов отделилась фигура верхового.
— Мотовиловский? — спросил Володыёвский, когда казак осадил возле него коня.
— Так точно, ваша милость!
— Что слышно?
— Гости перешли Сиротский брод и на рев волов повернули к Калюсу. Волов взяли и сейчас на Юрковом поле стоят.
— А где пан Мотовило?
— За холмом, а пан Меллехович со стороны Калюса зашел. Где другие хоругви, не знаю.
— Ничего, — сказал Володыёвский, — я знаю; скачи к пану Мотовило и вели замыкать кольцо. И пусть между собой и Меллеховичем людей поодиночке расставит. Давай!
Казак почти лег на седло и так припустил с места, что у лошади екнула селезенка; вскоре он скрылся из виду. А маленький рыцарь со спутниками поехали дальше — еще бесшумней, еще осторожнее… Тем временем совсем развиднелось. Туман, на рассвете поднявшийся было от земли, рассеялся, а на восточной окраине неба появилась длинная, розовая и сверкающая полоса, и это розовое сверкание передалось воздуху и окрасило холмы, склоны далеких оврагов и верхушки деревьев.