Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 6-7
Шрифт:
Под конец обеда Васковский спросил, не хочет ли Марыня увидеть папу римского, потому что через три дня прибудут паломники из Бельгии и можно к ним присоединиться. Свирский, у которого была куча знакомых в Риме, в том числе из высшего духовенства, прибавил, что это легко устроить.
— Вы здесь родились? — взглянув на него, спросил Васковский.
— Живу с шестнадцати лет.
— Ах, вот как…
Боясь показаться навязчивым и смущаясь от этого, но желая все-таки знать, кто этот симпатичный человек, Васковский спросил, пересилив робость:
— Вы с Квиринала родом… или из Ватикана?
— Из Погнембина, — нахмурясь, ответил Свирский.
Обед кончился, а с ним и
Была тихая теплая ночь, и ни души близ Форума и Колизея, как, впрочем, нередко и днем. Неподалеку от церкви Санта Мария Либератриче кто-то играл у открытого окна на флейте, и в тишине отчетливо слышалась каждая нота. Передняя часть Форума была в глубокой тени от Капитолийского холма и храма на нем, но задний план заливал яркий зеленоватый свет, и Колизей казался в этом освещении серебряным. Экипаж остановился под аркадами исполинского цирка, и общество направилось к центру арены, обходя громоздящиеся у стен обломки колонн, фризов, груды камня, кирпича и торчащие там и сям низкие цоколи. Тишь и безлюдье невольно побуждали к молчанию. Через своды внутрь проникали снопы лунного света, сонными бликами озаряя арену и стену напротив, высвечивая выемки, трещины, серебря покрывающие ее мох и плющ. Терявшиеся в таинственном мраке остатки стен вдали напоминали черные разверстые пасти. Из низко расположенных куникулов веяло духом запустения. В лабиринте стен, арок, чресполосице света и теней терялось ощущение реальност. Развалины гигантского здания казались чем-то призрачным — вставшим в тишине и лунном сиянии грустно-величавым видением мучительного и кровавого прошлого.
Свирский первым нарушил молчание.
— Сколько слез, сколько страданий видело это место, — сказал он, понизив голос. — Какая безмерная трагедия! Что там ни говорите, а есть в христианстве некая сверхчеловеческая сила, этого не приходится оспаривать. — И продолжал вполголоса, обращаясь к Марыне: — Вообразите себе римскую державу: целый мир, миллионы людей, жестокие законы, сила, не виданная ни до, ни после, образцовая, не сравнимая ни с чем организация, величие, слава, сотни легионов, огромный город — властелин этого мира, а вон там — Палатин, властитель города. Казалось, нет такой мощи, которая сокрушила бы все это. И вот являются два иудея, Петр и Павел, и побеждают — не оружием, а словом; взгляните: кругом развалины, Палатин — в руинах, Форум — в руинах, а над городом — кресты, кресты и кресты…
Снова воцарилась тишина, только со стороны Санта Мария Либератричс доносились звуки флейты.
— И тут тоже был крест, — указал на арену Васковский, — но они его снесли…
Поланецкий задумался над словами Свирского, которые меньше поразили бы его, если б не продолжавшаяся исподволь душевная борьба.
— Да, в этом есть что-то сверхчеловеческое, — сказал он, следуя за ходом своих мыслей. — Тут истина светит, как эта вот луна.
Они медленно направились к выходу. Снаружи затарахтел экипаж, потом в темном проходе, ведущем к арене, послышались шаги, и из темноты выступили две высокие фигуры.
Одна — в сером платье, отливавшем в лунном свете сталью, — приблизилась, желая разглядеть посетителей.
— Добрый вечер! Ночь такая чудная, что мы тоже выбрались в Колизей. Какая ночь!
Поланецкий сразу узнал по голосу Основскую.
— Я скоро начну верить в предчувствия, — протягивая руку, сказала она ему голосом томным, как флейта, певшая у Санта Марии. — Что-то мне подсказывало: я непременно здесь встречу
ГЛАВА XXXIV
Возвратясь в гостиницу, Поланецкие нашли визитные карточки Основских — и удивились: ведь им как молодоженам полагалось бы нанести визит первыми. Не ответить на такую любезность было нельзя, и они на другой день поспешили отдать визит. Навестивший их перед тем Букацкий, хотя совершенно больной и еле державшийся на ногах, не преминул съязвить, по своему обыкновению, оставшись наедине с Поланецким:
— Она с тобой будет кокетничать, но ты не воображай, что она влюбится. Это, знаешь, как бритва, она в ремне нуждается, чтобы ее правили, вот ты и послужишь таким ремнем, не больше.
— Во-первых, ремнем я быть не собираюсь, а во-вторых, об этом вообще рано говорить.
— Рано? Значит, ты оставляешь для себя такую возможность?
— Нет, просто у меня сейчас совсем другое на уме, и потом я с каждым днем все больше люблю Марыню, так что «рано» означает в этом смысле уже и «поздно», и если я разохотил пани Основскую, боюсь, как бы ее охоты, наоборот, не притупить.
Поланецкий не кривил душой: голова его действительно была занята другим, и вообще помышлять о ком-либо, кроме жены, было не ко времени.
И он был настолько уверен в себе, что даже не прочь был подвергнуть себя испытанию. Иными словами, с удовольствием поводил бы Основскую за нос.
Позавтракав, Поланецкие поехали на сеанс к Свирскому, но продолжался он недолго: художник был членом жюри какого-то конкурса и спешил на заседание. Через четверть часа по возвращении к ним явился Основский.
После разговора со Свирским Поланецкий испытывал к нему нечто вроде пренебрежительной жалости. Но у Марыни он возбуждал живейшую симпатию. Все услышанное о его доброте, деликатности и привязанности к жене расположило ее к нему. И ей казалось, что все это написано у него на лице, довольно привлекательном, хотя и угреватом.
— Я к вам с предложением, по поручению жены, — поздоровавшись, сказал Основский с непринужденностью, отличающей людей хорошего круга. — С визитами вежливости меж нами, слава богу, покончено, хотя за границей вообще бы можно этим пренебречь. Так вот, мы хотим вам предложить поехать сегодня вместе к святому Павлу, а потом в Тре Фонтане. Это уже за городом. Там старинный монастырь, и оттуда чудный вид открывается. Мы бы очень рады были, если б вы составили нам компанию.
Марыня, большая любительница прогулок, особенно в приятном обществе, вопросительно взглянула на мужа в ожидании его решения. Поланецкий видел, что ей хочется, а к тому же подумал: «Захотелось щелчок по носу получить — пожалуйста».
— Я бы с удовольствием, но что скажет моя высочайшая повелительница?
«Повелительница» не вполне уверена была в искренности своего верноподданного, но, видя его улыбку и хорошее настроение, решилась наконец вынести и свое суждение:
— Большое спасибо, боюсь только, это вам доставит лишние хлопоты…
— Не хлопоты, а радость, — возразил Основский. — Итак, решено! Через четверть часа заезжаем за вами.
И четверть часа спустя они отправились в путь. Раскосые глаза Основской светились удовлетворением и торжеством. В лиловом фуляровом платье и мантильке, затейливой, как восьмое чудо света, она выглядела настоящей русалкой. И как уж это получилось, но прежде чем они доехали до монастыря, Основская, не обмолвясь ни словом, сумела дать своему новому знакомому понять: «Жена твоя мила, но провинциалка, а мой муж вообще не в счет. Только мы с тобой можем разделить и оценить наши обоюдные впечатления».