Геологическая поэма
Шрифт:
Лёве ответил не сразу. Приподнявшись со спального мешка, разжег примус, поскольку в палатке, где они остались вдвоем, быстро похолодало.
— Успеем, — проговорил он. — До двадцатого успеем. Ну, а если и нет, то они нам встретятся по пути — линия флажков одна, от нее Георги с Зорге не отклонятся.
— А туман? Снегопад? В таких условиях, знаете ли, можно легко разминуться, потерять флажки… да мало ли что может произойти и происходит на Щите!.. Но вас не удивляет, почему я не стал уговаривать наших гренландцев?
Лёве отвел глаза от туго гудящего синеватого пламени
— Нет, — голос его был простуженно хрипловат, спокоен. — Нынешняя цель наша такова, что ехать на шести упряжках вовсе необязательно. Управимся вдвоем. Смею надеяться, я научился обращаться с собаками. — Он вдруг улыбнулся весело, озорно. — Что тут самое главное? Почувствовать себя унтер-офицером, разумеется на гренландский лад. Ассут! — быстрей, живей! Унипток! — стой! Эу! Илле! — налево, направо!
Вегенер засмеялся:
— Черт побери, Франц, под такие приказы не только собаки, но и я сам готов бежать хоть до края света!.. — Он глухо покашлял и, опять становясь серьезным, продолжал — Насчет гренландцев… Я не чувствую себя вправе призывать их делать то, что кажется им пустой блажью. В гренландском языке нет таких слов и такого понятия, как научное исследование…
— Не к чести Дании, владеющей этим островом, — усмехнулся Лёве.
— Не к чести человечества, частью которого гренландцы являются. Впрочем… — Вегенер хмыкнул, поскреб бороду. — Под всеми широтами люди в общем-то одинаковы. Вот если б мы с вами отправились на Щит за медвежьими шкурами, Дитлиф это вполне понял бы.
— Да! — кивнул Лёве. — Да. Люди не любят непонятного и бесполезного. Оно их раздражает.
— Полезное, бесполезное… — Вегенер устало прилег на наброшенную поверх спального мешка оленью шкуру. — В свое время меня сильно угнетало прохладное отношение к идее дрейфа континентов. Любопытная игра ума — это я слышал от многих и многих, к сожалению… Потом я понял, что это неизбежно и что так будет и дальше, если… если только дрейф не станет делом практической геологии… Например, выяснится, что им обусловлено пространственное размещение месторождений. Только когда это случится?
Входные полы палатки тихонько приоткрылись.
— Это я, — произнес тонкий голос.
— А, Расмус, заходи! — Лёве сделал приветственный жест.
Опустившись на колени, Расмус протиснулся в узкую щель и там же притулился, у входа. Откинул капюшон. Застенчиво шмыгнул носом. Худенький, как подросток, он занимал совсем мало места.
— Что тебе? — задал вопрос Лёве.
— Мы говорили, Дитлиф и другие… Я сказал… — Расмус умолк, теребя опушку своих поношенных рукавиц.
— Говори, Расмус, мы слушаем тебя, — подбодрил Вегенер.
— Я сказал, — нерешительно, по-прежнему потупясь, заговорил тот. — Краслунаки — как дети. Они идут на Сермерсуак, Большой Лед, им будет очень плохо… У Расмуса нет женщины и маленьких детей… У Расмуса есть старый отец, есть брат, но брат — большой, он найдет пищу для старого отца… Я сказал: я пойду с краслунаками на Большой Лед… Вегенер изумленно привстал, глянул на не менее удивленного Лёве, потом — на Расмуса.
— Ты… ты согласен идти с нами?
Расмус кивнул все с тем же застенчивым
— Идти будет трудно, я выберу крепких собак, — пробор мотал он и с видимым облегчением выскользнул наружу.
«Км 151. 6 октября 1930 г.
Любезный Вейкен!
Мягкий и глубокий снег сильно уменьшил скорость нашего продвижения… От этого наша программа опять рухнула. Мы отсылаем обратно троих гренландцев. Я обещал каждому экспедиционные часы, если они выдержат до двухсотого километра. Поскольку мы теперь отпускаем их сами, то я прошу выдать им обещанные часы и позаботиться, чтобы они были приготовлены и для Расмуса, который идет с нами дальше…»
Свеча, приспособленная у изголовья, горела неохотно. Язычок пламени хрупко вздрагивал и выглядел смертельно озябшим. Пар от дыхания клубами набегал на него, и тогда он, окружаясь арктически радужным ореолом, делался окончательно чуждым простому горячему огню. Лёве спал, глубоко уйдя в недра мешка. Снаружи было тихо. Вегенер подышал в трудно гнущиеся от холода и затвердевших мозолей ладони, энергично подвигал пальцами и снова взялся за карандаш.
«…Пусть мы не везем ничего, но сейчас главное в другом — перехватить Георги и Зорге или на станции «Айсмитте», или в начале их обратного пути. Иначе они войдут в зону максимальных снегопадов, застрянут там и, вероятнее всего, погибнут…»
В очередной раз отогревая дыханием руки, Вегенер подумал, что было б хорошо зажечь примус — воздух в тесном пространстве палатки нагревается очень быстро, но увы, сейчас это непозволительная роскошь. Литра керосина хватает на восемь часов работы примуса, вот только литров-то этих осталось ничтожно мало, поэтому беречь их надо, беречь. Сразу же явилась и другая мысль, не раз уже возникавшая в предыдущие дни: вся их поездка вылилась, по сути, в безнадежное состязание со временем, которое здесь, на Щите, действует с особенной быстротой и неотвратимостью. В середине ноября начнется девятинедельный период без солнца, уже сейчас закат наступает почти сразу вслед за восходом. Темнота и холод вынудят сокращать суточные переходы. Длинные стоянки, когда человек не согревается хотя бы в движении, повлекут больший расход топлива — и это при дальнейшем усилении морозов. Продолжительность жизни станет измеряться количеством керосина. Таков Щит…
Представшая картина была безрадостной, и скорее для собственного успокоения Вегенер стынущей рукой добавил в письмо строки о том, что все идет хорошо, обмороженных нет и они надеются на благополучный исход. Мысль о предстоящей девятинедельной ночи с новой силой вызвала у него тревогу за тех, кто остался на базе. Разумеется, те находились сейчас в несравненно лучших условиях, чем они с Лёве, однако полярная ночь будет для них первой. Хотелось бы надеяться, что сам он к тому времени успеет вернуться к Шейдеку, но все же следовало как-то предостеречь их от излишней беззаботности в круглосуточной арктической тьме.