Геологическая поэма
Шрифт:
— Ну-ну, «академка», — кивнул Роман.
— А они затевают что-то другое. Какой-то «сочинский», ускоренный.
Роман неприязненно хмыкнул:
— Обдираловка…
— Я, конечно, быстренько сориентировался и… В итоге, Мишуля залетел у меня рублей на девяносто, а начальник милиции — на сто тридцать. Оба жутко заводные, вот и погорели… И ведь заставили взять деньги — я уж не рад был, что сел с ними… Через несколько дней Мошкин опять зовет к этому другу. Отыграться захотелось. Но тут уж я отказался. Подумал, к черту это — начинать работу в своей экспедиции с таких подвигов…
— Зарекся?
— В общем-то, да. Но не в тот раз, а позже… Москвич одобрительно
— Молодец, сынишка! Сильная личность. Умел пить — говорил же, спирт кружками вмазывал, — бросил. Играть умел — бросил. Что бы тебе еще-то бросить? Геологию, разве?
— Я ему брошу! — весело пригрозил Субботин. — Так мы играем, что ли? Или закруглимся?
— Пусть наши враги закругляются! — отвечал на это Роман.
Валентина что-то не тянуло в свою палатку, сыровато-знобкую и нежилую по сравнению с этой. Он медлил уходить. От нечего делать занялся походным радиоприемничком «Турист». Аляповато-розовый, в мраморных разводах, с окантовкой, как говорят, из самоварного золота, он выдавал похвальное желание его творцов создать нечто «изячное». В прошлом сезоне, будучи новым, он еще кое-как работал, но потом бесповоротно замолчал: выдохлись родные, еще с магазина приложенные батарейки, а достать другие не удалось — как выяснилось, они были большой редкостью. «Лучше б я завез на базу тот старый свой ящик! — не раз кипятился Субботин. — По крайности, хоть раз в месяц слушали бы радио!» Валентин на это лишь пожимал плечами: забрасывать в тайгу на современнейшем МИ-4 допотопный приемник «Родина-49» с полуторапудовым комплектом питания — как хотите, но в этом было что-то противоестественное…
— Брось, Данилыч, на леченом коне далеко не уедешь, — на миг отвлекся от карт Василий Павлович.
Валентин предпринимал очередную безуспешную попытку оживить «Турист» с помощью элементов от геофизической аппаратуры.
— Шесть в бубях! — объявил прораб.
— Вист! — тотчас отозвался Роман.
Начальник задумчиво пожевал губами и тоже завистовал. Москвич сокрушенно помотал головой.
— Эх, лечь бы надо — мы б ему сделали бледный вид и тонкую шею.
Василий Павлович с сомнением покосился на мощную красную шею Самарина.
— Этому бугаю-то? Не знаю, не знаю… Прораб меж тем бормотал, разбирая карты:
— Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд…
— Что, четыре дамы пришло? — поднял брови начальник. — Любит тебя женский народ!
— …Сарафанами помашут — только ичиги шуршат, — Самарин вздохнул, сделал ход.
Валентин насторожился, вскинул голову. Уже некоторое время он подспудно ощущал некое изменение в окружающем мире, а теперь вдруг до него дошло: иным стал шум дождя. Приподнявшись, он выглянул наружу. Нет, на глаз дождь моросил, как и раньше, однако туго натянувшаяся от влаги крыша палатки, подобно чуткой мембране, отмечала: дождь тишает.
— …Да кто ж так ходит? — раздавался за спиной возмущенный крик Романа. — Это ж не по-игроцки!
Василий Павлович добродушно похохатывал:
— Нам не до огурцов, нам бы хоть рассольчику…
— Я остался без одной, а могли б его подсадить! Как выпить взять!.. За такие дела — бронзовой канделяброй по голове!
— А бутылкой из-под мальвазии не хочешь? — со смешком отвечал Субботин. — Своя рубаха, знаешь…
Самарин гудел вполголоса, утешая экспансивного москвича:
— Карта, Рома, не кобыла — к утру повезет…
Но «не кобылой» оказалась погода — она наладилась уже к вечеру.
Три цвета, не сливаясь, господствовали в сумеречный час: тяжелый пурпур — в стороне заката, чернота
К ужину весь отрядный люд дружно собрался у костра — сидеть целыми днями в палатках всем основательно, по выражению Романа, «остогидло». Даже пес Арапка, у которого хоть в какой дождь, естественно, не возникало проблемы сырой одежды и обуви, вертелся тут же с самым восторженным видом.
— Рад, холера, по хвосту видно, — хмыкнул, поглядывая на него, прораб.
— А погоду по его хвосту нельзя определить? — мигом прицепился Роман.
— Можно, — отвечал Самарин. — Переменная облачность, без осадков.
Субботин в наброшенной на плечи любимой телогрейке задумчиво прихлебывал чаек. Вздыхал, уставясь в костер.
— Да-а, полевая жизнь уже не для меня, — вдруг тихо проговорил он, не глядя на сидящего рядом Валентина, однако обращаясь именно и только к нему. — Почему, думаешь, я игру-то затеял? Шибко уж кости разнылись — вот и надумал отвлечься… Хоть немного… — Помолчал; молчал и Валентин. — Видно, последний свой лист снимаю. Вот так… Дальше, парень, действовать будешь сам…
Валентин протестующе шевельнулся, но ни слова не проронил.
— Летят года, летят… — после недолгой паузы продолжал Субботин. — На то и жизнь… Вот и отец твой тоже… Когда сейчас на базу выйдешь, не забудь по рации запрос сделать насчет отца.
— Конечно.
— А вообще-то, как он там? Доктора что говорили?
— Фронтовой друг его лечит. Старый друг по фронту. Ничего, говорил, вылечим.
— Вылечим… — Субботин все теми же невидящими глазами глядел в огонь. — От болезней-то есть лекарства… от смерти нет… — Спохватившись, виновато посмотрел на Валентина. — Ты это… не бери в голову — это я так, по-стариковски…
Насупясь, он поднялся от костра. Сделав несколько шагов, остановился, по-хозяйски обозрил небо, землю. Поразмыслил и с полнейшей уверенностью выдал прогноз на завтра:
— Маршрутный будет денек… Кто как, а я пошел спать, — чуть отойдя, обернулся — Подъем будет ранний, учтите!
Однако очень уж хороша была подступающая ночь, чтобы тотчас отправляться в глухую темень палатки. Поздняя заря, сжавшись в узкую каемку над мрачной массой западных хребтов, все тлела, тлела и не могла никак погаснуть. Картина эта перевернуто, но с ясностью необыкновенной повторялась в озерной глади, по-особенному черной и по-особенному зеркальной, будто озеро, безжалостно иссеченное трехсуточным дождем, наконец-то вкушало глубокий долгожданный сон. И ступившему на кромку береговой террасы это раскинувшееся почти прямо под ногами небо являлось с такой внезапностью, что тот на миг останавливался, ошеломленный.
Спустившись умыться перед сном, Валентин обнаружил на берегу Романа и Асю. Студентка сидела, обхватив руками колени, а москвич пробовал босой ногой воду и нерешительно поеживался.
— Вот думаю, искупаться или нет, — встретил он Валентина.
— Попустись, — посоветовал Валентин. — Лучше утречком, перед маршрутом.
Роман с видимым облегчением отошел от воды и присел рядом с Асей.
— О, глядите! — вдруг проговорил он с удивлением. — Свет-то идет из озера, замечаете?
И в самом деле, и на них самих, и на всех предметах близ берега лежала — точнее, не лежала, а была легчайше обозначена — исходящая от воды сумеречная подсветка. Охлажденное бестеневое полуосвещение делало лицо Аси странно и тревожно нежным, а физиономии Романа придавало столь чуждую ему печальную серьезность. Видимо, оно же невольно настраивало на меланхолический лад и самого Валентина.