Геологическая поэма
Шрифт:
Они торжествовали. Победительный лязг гусениц, хлесткий топот парадно марширующих батальонов, напористый лай команд — вот что явственно слышалось в коротком сообщении, хотя наши газеты выдерживали подчеркнутую бесстрастность. Объективность. Факты. Никаких эмоций. Так было нужно тогда…
«Берлин. Германское информационное бюро передает следующее сообщение ставки верховного главнокомандующего вооруженными силами Германии: «… французская, английская, бельгийская и голландская армии потеряли пленными свыше 1 200 тысяч человек. К этому следует прибавить не поддающееся учету число убитых, утонувших и раненых… Германия владеет всем восточным и южным побережьем Северного моря и
Да, они торжествовали: «Германия владеет…» Слово было сказано. Слово было высокомерно и нагло предъявлено миру. С ним они через год пойдут на нас. Далеко пойдут. Почти до самой Москвы, почти до самой Волги, где нам — и мне в числе других — придется вразумлять их тому, что владеть французским побережьем есть все же право французов, а бельгийским — бельгийцев…
«Рим, Париж, Лондон! Следующим будет Нью-Йорк, только наш фюрер нас туда приведет!» — по-русски, невероятно залихватски, на мотив популярной «Розамунды» кричала их пластинка, найденная вместе с патефоном в одном захваченном нами блиндаже среди печальных лесов Польши.
Но до этого еще предстояло дожить, а пока что британское агентство Рейтер сообщало о полном нескрываемой тревоги выступлении Черчилля четвертого июня в палате общин. Премьер признавал, что «Гитлер имеет план вторжения на Британские острова» и что они, острова эти, могут быть покорены врагом. Однако остальная империя, заверял Черчилль, «будет продолжать борьбу до тех пор, пока не наступит время, когда Новый Свет со всей своей силой и мощью не выступит для освобождения и спасения Старого Света». Подумать только, это надменные-то бритты — бритты с их гимном, возглашающим, что «Никогда, никогда англичанин не будет рабом!» И ведь столетиями так оно и считалось: все прочие, мол, вполне могут быть рабами, а вот они — никогда. И вот дожили: последним упованием «владычицы морей» стала гадательная подмога из-за океана…
У нас, слава богу, продолжалась мирная жизнь, но все заметно построжало — так, во всяком случае, мне показалось, когда я обратился ко вторым и третьим полосам газет. Тут заметки шли под заголовками «Подготовка к призыву в РККА», «Выше бдительность при приеме в партию». В кинотеатрах демонстрировались фильмы «Линия Маннергейма», «Поколение победителей», «Юность командиров».
В Тбилиси готовились к торжествам, посвященным столетию со дня рождения великого грузинского поэта Акакия Церетели, и узнать об этом было неожиданно приятно.
Исполнялось пять лет со дня смерти Мичурина, в связи с чем известный академик, «последователь и продолжатель великого преобразователя», давал бой мракобесам-морганистам…
Я вышел на привокзальную площадь, начал было пересекать ее и тут вдруг увидел, как с подъехавшей пролетки спрыгнул изящный и ловкий в движениях человек. Он был виден мне со спины, однако что-то в нем сразу же показалось очень знакомым. Не помню точно, что почувствовал я в тот момент. Может, меня окатило жаром. Или обдало холодом. Но одно осталось в памяти — несколько долгих мгновений я словно бы висел в петле…
На работу я приехал где-то в половине девятого. В воздухе еще присутствовал утренний румянец и чувствовалось некое подобие прохлады. Пока я, осторожно сдавая назад, загонял свою машину в промежуток между прикрытым брезентом разлапистым, как танк, вездеходом и новеньким трехосным грузовиком, во двор въехал заляпанный «газик». По всему судя, он совершил за эту ночь солидный пробег: над его капотом плывуче дрожали воздушные струи. Из машины, устало распрямляя спины, полезли молчаливые парни в пыльных сапогах, в клетчатых рубашках под грубыми куртками. Коллеги, еще одно поколение геологов. Племя младое, незнакомое.
Молодые коллеги мельком, чуть снисходительно взглянули на моложавого, смею надеяться, старика, со скопидомской аккуратностью запирающего свою подержанную «Победу», и отвернулись. Жуликоватый снабженец, крыса со складских дворов — так, возможно, подумали они обо мне. Я видел это по их лицам. И они двинулись прочь, чуть волоча с ленивой грацией ноги, через плечо — полевые сумки. Колумбы, черт меня побери, молодые боги, обутые в ботфорты! И кто их, интересно, научил с подобным шиком носить обыкновенные кирзовые сапоги? Признаться, мы так не умели.
В коридорах стояла до озноба пустынная тишина, какая приживается только в служебных зданиях и брошенных домах. Лестничные марши на каждый шаг отзывались сдержанным железобетонным гулом. Откуда-то издалека, точно с того света, взахлеб строчила пишущая машинка. Оно и понятно: лето, все партии в поле, большинство камеральных помещений пустует и заперто на ключ. Разумеется, в разгар дня и сейчас немало людей мелькает в коридорах, но это далеко не то, что зимой. Нет, летом геологу не место в городе. Надо как-то вырваться в поле, хотя бы на месяц, а то и зачахнуть недолго. Мой старший геолог уже третью неделю уточняет какой-то разрез на Витимском плоскогорье. Остальные тоже под разными предлогами поразъехались кто куда. Теперь в камералке сидим мы двое — я, доканчивая отчет, да временно прикрепленная чертежница — оформляет наш графический материал.
Рабочий день начался, и был он самым обычным. До обеда я успел просмотреть кипу старых отчетов и сделать из них кое-какие выписки, нужные для моей статьи. Опасаясь, не напутала ли чего чертежница, внимательно изучил готовую металлогеническую карту. Потом поднялся на пятый этаж к палеонтологам и битый час проспорил с ними относительно возраста одной довольно-таки смутной гнейсовой толщи [14] в Восточных Саянах. Когда вышел от них, время близилось к двенадцати.
14
Гнейсовая толща — пласт гнейсов определенной мощности (толщины); гнейс (от славянского «гнус», «гноец» — гнилой) — полосчатая горная порода, образовавшаяся в результате метаморфизма (изменения) осадочных и вулканических горных пород.
Спускаясь по лестнице, я обратил внимание на необычный вид облаков — во все эти дни рыхлые, белые, явно «проходные» по облику, сейчас они круто курчавились, выглядели плотными и как бы закипающими изнутри. Неужели наконец-то собирается дождь? Показалось даже, что и духота-то стоит особенная, какая бывает только перед грозой.
Навстречу мне, шагая через две ступеньки, спешил начальник съемочной партии Семен Ратманов, тоже горемыка, загорающий в городе из-за отчета.
— Привет, Даниил Данилыч! — он уважительно отступил к стене, пропуская меня. — Новость слышал?