Геологическая поэма
Шрифт:
Сейчас, когда начался наконец-то долгожданный путь, Вегенер вдруг ощутил сильнейшую усталость. Видимо, она долго копилась в теле, в мозгу, и, дождавшись минуты расслабления, предъявила свои права. «Пустое, — успокаивал он себя. — Просто я мало спал в минувшую ночь. Скоро все пройдет». Но в глубине души сознавал, что дело не в бессонной ночи. Все-таки полвека, часы жизни вот-вот отобьют пятьдесят ударов, и тут уж ничего не поделаешь. И никуда не скроешься от подавленной на время, но от этого не менее острой тоски по детям, по милой терпеливой Эльзе, которая вот уже семнадцать лет безропотно ждет начала спокойной жизни «как у всех», по уютному их домику, по зеленому ворсу пахнущих разогретым мёдом лугов в предгорьях Штирийских Альп, по прохладным университетским
От этих ностальгических мыслей его отвлек веселый, крепкий шум — на палубу дружной гурьбой высыпали члены экспедиции. Возможно, причина заключалась в неутихшем еще предотъездном возбуждении, но Вегенеру показалось, что все они, не далее как вчера добропорядочные горожане, обрели вдруг «экспедиционную» раскованность, широту, энергичную точность движений и что голоса их в пронизанном морским ветром воздухе звучат совсем иначе, чем на берегу. Оставаясь незамеченным, он пытливо разглядывал их, будто видел впервые. Примерно так же в тысяча девятьсот шестом году взирал на него самого профессор Мюлиус Эриксен, руководитель датской полярной экспедиции. Тогда, двадцать четыре года назад, перед опытным датчанином стоял малоизвестный в научном мире молодой немец, свежеиспеченный доктор философии, немного поработавший в астрономическом обществе «Урания» в Берлине и Линденбергской аэрологической обсерватории — и только…
Что ж, дорогое отечество оказалось скупым на субсидии, однако светлых голов и бескорыстных любителей научных проблем в Германии всегда хватало. Иоганнес Георги, Франц Лёве, Эрнст Зорге, Карл Вейкен, Курт Вёлкен… Метеорологи, геофизики, аэрологи. У каждого ученое звание доктора. Солидная научная сила. Вот только полярного опыта, а тем более опыта зимовки ни у кого из них нет. Правда, весной прошлого года Георги, Зорге и Лёве совершили вместе с ним рекогносцировочную поездку в Гренландию, на место будущей высадки и базирования, но это, конечно, не может считаться экспедицией в полном смысле. И еще проблема — язык. Он, Вегенер, единственный среди своих спутников мог немного изъясняться с гренландскими эскимосами, бегло говорил по-датски, благодаря чему облегчалось общение с колониальной администрацией на месте…
Вечером девятого апреля море было бурным. Далеко за кормой остался Рейкьявик, где взяли на борт двадцать пять лошадей — мохнатых и крепеньких исландских пони. Переваливаясь среди волн, работяга «Диско» шел курсом на юго-запад. Ему предстояло спуститься вниз почти до шестидесятой параллели, обогнуть мыс Фарвель, эту самую южную оконечность Гренландии, и затем, идя вдоль западного ее побережья, подняться до лежащего за Полярным кругом порта Хольстейнборг.
Капитан Хансен и Вегенер, оба в блестящих от влаги непромокаемых плащах, беседовали на мостике. Хансен, добросовестный служака и человек крепкого практического ума, не первый год плавал в полярных водах. Айсберги и дрейфующие ледяные поля давно уже стали для него привычным зрелищем. Но чтобы земные материки вели себя подобным же образом — это в капитанской голове не укладывалось. Но с другой стороны, к ученым он привык относиться с уважением, а теперешний его собеседник был профессором, да не просто профессором, а еще и немцем, то есть личностью наверняка дотошной, чрезвычайно аккуратной и мало склонной к шуткам.
— Так-так, — кашлянув почти сердито, проговорил капитан. — Значит, господин профессор, Америка со всеми своими Фордами, небоскребами и сухим законом медленно отплывает от нас, как от причальной стенки, правильно я понял?
— Да, — кивнул Вегенер. — Вот, скажем, хорошо знакомый вам мыс Фарвель…
— Да уж знаем, — проворчал Хансен. — Этакий свиной пятачок на носу Гренландии…
— Вот он, мыс этот, отдаляется от Шотландии, например, метров
Капитан засопел и после некоторого раздумья доброжелательно хмыкнул:
— Бог вам судья, господин профессор, но вы хотите внести в наши лоции большой беспорядок. Если за десять лет фарватеры будут сдвигаться на двести метров в сторону, я спишусь на берег. А какой убыток судовладельцам!
— Столь значительные перемещения, дорогой капитан, далеко не везде. И их еще предстоит доказать!
— Думаете заняться этим там? — капитан указал кивком в сторону невидимой отсюда Гренландии.
— Это одна из наших задач, — Вегенер устремил взгляд в сумрачную графитно-сизую даль. — Тщательные астрономические определения долготы в некоторых точках острова. Через год, дорогой Хансен, я вам точно скажу, куда и с какой скоростью плывет Гренландия.
— Да вы, профессор, заправский штурман! — засмеялся капитан. — Штурман континентов, так бы я сказал.
Сумерки сгущались, море мрачнело, удары волн делались все тяжелее. Качка усиливалась. Пенные брызги дождем летели на палубу. С той стороны, где помещались лошади, донеслось тоскливое ржанье, странное и неестественное здесь, над растревоженным простором моря, в грохоте волн.
— Да-да, я уже сказал, чтобы за ними присмотрели, — проговорил Вегенер, опережая беспокойное движение Хансена. — Там Вигфус Сигурдсон, он знаток лошадей.
— Это из тех, что сели в Рейкьявике?
— Самый старший. Мы с ним знакомы еще по экспедиции Коха…
Капитан достал трубку и жестом предложил закурить. Некоторое время оба молчали, попыхивая трубками.
— Выносливость исландских пони потрясающа, — задумчиво сказал Вегенер. — Они шли с нами по Ледниковому щиту… Восемнадцать лет минуло. Наверно, они так и лежат там, засыпанные снегом…
— Да, там не сгниешь, — буркнул капитан.
Со стороны носа донесся мощный глухой удар — так и чувствовалось, как волна всей своей огромной массой влепилась в скулу корабля. Он содрогнулся от киля до кончиков мачт. Отдалось в ступни ног, как случалось на фронте при близком разрыве артиллерийского снаряда.
Хансен проворчал, не вынимая изо рта мундштук:
— Оплеуха господа бога! — Из трубки вылетел шлейф искр. — Я потомственный моряк, господин профессор, среди моих предков, говорят, были викинги. Иногда мне кажется, что бог должен жить не на небе, а в море.
— Что ж, это было бы справедливо, — серьезно отозвался Вегенер. — В море зародилась жизнь. Древние считали, что океан безграничен, а земля — всего лишь некая нашлепка на спине черепахи, плывущей неведомо… неведомо…
Он вдруг замолчал, разом ухнув в какие-то свои мысли, начал кончиком мундштука вычерчивать в воздухе замысловатые фигуры. Хансен с любопытством глядел на него, ждал.
— Послушайте, капитан, а эти древние были неглупые люди… Я долго думал о механизме передвижения континентов. Что там? — Вегенер указал пальцем вниз, туда, где в недрах корабля невидимо, но ощутимо работал двигатель. — Каков там мотор, вал, передаточные ремни? Сейчас мне пришла вдруг мысль… Образ черепахи… Это я вам потому, что вы не геолог… следовательно, можете спокойно выслушать любую еретическую мысль…
Хансен осторожно посипел трубкой.
— Так вот о черепахе… Жесткий панцирь, кожа, мышцы… Допустим, я уподобляю континенты этому панцирю, понимаете? Тогда под ним должна располагаться кожа, способная сжиматься и растягиваться. В строении планеты ей будет соответствовать некий вязкий подвижный слой, несущий на себе материки — то есть передающий им движение расположенного глубже двигателя, мышц, так сказать. Что тут главное? — Причина деятельности этих мышц — что их питает? Внутрипланетное тепло? Ведь там тысячи градусов, Хансен, тысячи! Можно удивляться, как это наш шарик до сих пор не взорвался! Значит, эта исполинская энергия тратится там же, в глубинах земли, поскольку рыба в океанах еще не сварилась! Предполагаем: идет круговорот разогретого вещества, подобный восходящим и нисходящим потокам воды в кипящем чайнике, и энергия глубин уходит именно на это, как вы полагаете?