Геральт (сборник)
Шрифт:
Трепещите, ибо близок Тот, Кто Уничтожит Народы. Земли ваши истопчет он и веревкою их отмерит. И разрушены будут города ваши и пустынны. Нетопырь, ворон и филин поселятся в домах ваших. И змей угнездится в них.
Командир отряда остановил лошадь, снял шлем, прошелся пальцами по редким, слипшимся от пота волосам.
– Приехали, – повторил он в ответ на вопросительный взгляд трубадура.
– Что? Как? – удивился Лютик. – Почему?
– Дале
Солдаты, беспокойно осматриваясь, остановились позади. Ни один не слез с коня. Лютик заслонил глаза рукой, поднялся на стременах.
– Это где ж ты реку увидел?
– Внизу, говорю. Спускайтесь по яру, сразу попадете.
– Проводите хотя бы до берега, – возразил Лютик. – Покажите брод…
– Ну да! Было б чего указывать. С мая ни капли. Жаришша вонна, вот она, вода, сталбыть, и опала. Замелела Ленточка-то. В кажном месте конь перейдет…
– Я показывал вашему начальнику письмо от короля, – насупившись, сказал трубадур. – Он ознакомился, и я собственными ушами слышал, как он велел вам проводить меня до самого Брокилона. А вы хотите бросить меня здесь, в этой чащобе? А если я заблужусь?
– Не заблудите, – угрюмо буркнул подъехавший к ним солдат, который до сих пор молчал. – Не успеете заблудить-то. Сперва вас-то духобабья стрела отышшет.
– Ну и трусоваты же вы, – съязвил Лютик. – Ну и нагнали же на вас страху дриады. Ведь Брокилон только на том берегу Ленточки начинается. Ленточка – граница. Мы ее еще не пересекли!
– Ихая граница, – пояснил, оглядываясь, командир, – доходит дотудова, откудова ихие стрелы летят. Стрела, пушшенная с того берега, ежели крепко пустить, долетит аж до опушки, да ишшо и такую силу имет, штоб кольчугу продырявить. Вы-то уперлися, штобы туда иттить. Ваша шкура. А мне жизень мила. Я дале не пойду. Надыть мне башку в шершнево гнездо сувать-то?
– Я же вам объяснил, – Лютик сдвинул шапочку на затылок и выпрямился в седле, – что еду в Брокилон с миссией. Я, можно сказать, посол. Дриад не боюсь. Но прошу вас проводить меня до берега Ленточки. А вдруг да на меня в этих зарослях разбойники нападут?
Второй солдат, угрюмый, вымученно улыбнулся.
– Разбойники? Тута? Ясным днем? Ну, господин, днем тута духа живого не встренешь. Остатние времена духобабы пушшают стрелы в кажного, кто на берегу Ленточки кажется, а то, быват, и далеко на нашу сторону запушшают. Не-а, разбойников-то вы не бойтеся.
– Правда твоя, – подтвердил командир. – Шибко глупым должон быть разбойничек-то, штобы днем до Ленточки иттить. Да и мы-то не дурни. Сам-друг едете, без латов и оружия и на вояка, прошшенья просим, не смотритеся, за версту видать. Ну так вам, может, и пошшасливицца. А вот ежели духобабы узрят нас, конных, да с оружием, не видать нам солнца за стрелами-то летучими.
– М-да, трудное дело… – Лютик похлопал коня по шее, глянул вниз, в пойму. – Стало быть, еду один. Ну, бывайте, солдатики. Благодарю за сопровождение.
– Не тыркайтесь
– Что?
– В тумане-то выстрел понеуверенней. Ежели к вам судьба будет ласковой, промажет духобаба-то. Токмо что они, господин, редко мажут.
– Я ж говорю вам…
– Ну, ну, говорили, не забыл. Дескать, с мисьей к им едете. Но я вам кой-чего другого скажу: с мисьей ли, с процесьей, им все едино. Пустят в вас стрелу, и конец.
– Нанялись, что ль, пугать меня? – снова надул щеки поэт. – За кого вы меня принимаете, за городского писаку или как? Я, господа хорошие, видел больше битв, чем вы все, вместе взятые. И о дриадах тоже знаю побольше вас. Хотя бы то, что они никогда не стреляют без предупреждения.
– Было так-то, правда ваша, – тихо сказал командир. – Упреждали. Пустят стрелу в ствол либо на стежку, сталбыть, где энта стрела – тама и рубеж, дале – ни шагу. Ежели человек быстро заворотит, мог уйти целехоньким. Токмо ныне все иначей. Ныне они сразу шьют так, чтобы забить.
– С чего бы такое ожесточение?
– Вишь ли, – буркнул солдат, – оно вона как. Когда короли мир с Нильфгаардом заключили, то взялися сильно за эльфовы банды. Видать, здорово их прижали, потому как не проходит ночи, чтобы недобитки не сбегали через Бругге, в Брокилоне шукая схоронения. А когда наши эльфов гонют, то часом, быват, и с духобабами разделываются, которые из-за Ленточки на помочь идут. А бывало, и наше войско с разбегу в лес заглянет… Понятно?
– Понял. – Лютик внимательно глянул на солдата, покивал головой. – Преследуя скоя’таэлей, вы переходили Ленточку. Убивали дриад. И теперь дриады отвечают вам той же монетой. Война.
– Точно, господин. Война всамделишная. Всегда это была драка не на живот, а на смерть, но теперича-то уж и вовсе паршиво. Меж ними и нами – ненависть. Ишшо раз говорю: ежели нет нужды, не ездите туды.
Лютик сглотнул.
– В том-то и дело, – он выпрямился в седле, с большим трудом изобразив на лице воинственную мину, – что есть нужда. И я еду. Сейчас. Вечер не вечер, туман не туман, надо двигаться, коли долг призывает.
Годы тренировок взяли свое. Голос трубадура звучал красиво и грозно, сурово и холодно, звенел железом и мужеством. Солдаты взглянули на него с неприкрытым изумлением.
– Прежде чем двинетесь, – командир отстегнул от седла плоскую деревянную фляжку, – глотните первачу, милсдарь певун. Глотните…
– Легчей помирать будет, – угрюмо добавил другой, неразговорчивый.
Поэт отхлебнул из фляжки.
– Трус, – гордо возвестил он, как только перестал кашлять и отдышался, – умирает сто раз. Мужественный человек – лишь однажды. Но госпожа Фортуна благоприятствует смелым, трусов презирает. Так сказать, смелого стрелы боятся, смелого меч не берет.
Солдаты взглянули с еще большим восхищением. Они не знали и не могли знать, что Лютик цитирует слова известной в его стороне боевой песни, к тому же написанной не им.