Герберт Уэллс
Шрифт:
«Литературный журнал? — Уэллса прямо трясет от негодования и презрения. — Что за ребяческая идея? Какое мне до этого дело?»
Список моих сотрудников он изучает с необыкновенной тщательностью. По поводу каждого имени ему непременно приходит в голову что-нибудь такое миленькое: «Хаксли — дурак! Бенеш — полнейший неудачник!» Сострадательная улыбка при имени «этого старого бедняги Стефана Цвейга» выглядит еще более уничтожающе, чем гневный жест, которым он сопровождает имена своих бывших соотечественников Одена и Ишервуда: «Они же — конченые люди! Они покинули свою страну! Им никогда больше не вернуться в Англию!»
Так как
Я радостно подхватываю: «О! Это верно! Самую большую глупость немцев даже вы еще не оценили. Ведь некоторые из них доходят до того, что всерьез принимают Баха и Бетховена!»
От таких слов смеется даже этот мрачный старик.
Ему не удается меня спровоцировать, и он внезапно становится очень мил.
Я сижу у него целый час. Интересный разговор о необходимости единого Мирового государства после войны. Идея Империи представляется этому английскому патриоту давно отжившей. «Вообще, — уверяет он меня, — никакой Империи давно уже не существует. Есть рыхлая федерация Государств, которую легко можно будет включить во Всеобщий союз государств. Так называемая Империя давно перестала быть реальностью, она всего лишь воспоминание, сон».
На прощание он становится лукавым и ищущим примирения. Я стою у дверей, когда он кричит из-за чайного столика: «Этот ваш Гёте, из которого вы, немцы, делаете невесть что… Ну, может, он и не так уж бездарен!.. А что касается вашего дурацкого журнала, молодой человек, что ж, посмотрим… Если найдется у меня какой-нибудь не пристроенный пустячок… Посмотрим, посмотрим… Но вообще-то, запомните, идея ваша — бредовая… Литературное обозрение! Это надо же такое вообразить!..»
Уэллс разочарован.
Годы ушли, а он так и не нашел героя.
Десятки лет ушли, а он так и не нашел человека, на которого можно было бы положиться в построении Единого мирового государства. Не Кэйвор же это, и не артиллерист из «Войны миров», готовый сдать марсианам всё человечество, и не отчаявшийся человек-невидимка, и уж, конечно, не жестокий вивисектор доктор Моро или милые, но недалекие создатели «пищи богов». И не мистер это Льюишем с его, признаемся, мелочными заботами, и не Киппе с Бертом Смоллуейзом, и не развеселый мистер Полли. Тогда, может, мистер Бритлинг? Или мистер Уильям Клиссольд? Или мистер Парэм, организатор новой жесткой системы? Или создатель новейших миноносцев Джордж Пондерво? Вряд ли. У мистера Пондерво отношения с родиной так и не сложились, а мистер Блетсуорси навсегда увяз в ужасах своего туманного острова, а Бэлпингтон Блэпский заплутался в узком пространстве между реальностью и воображением.
Кто же построит единое Мировое государство, если Гитлер — сумасшедший, Сталин — диктатор, а Черчилля Уэллс на дух не выносил? Немцев, как уже говорилось, он считал недалекими, сентиментальными и бесчувственными людьми, которые любят горланить хором, жрать сосиски с капустой,
Хомо Тьюлер
Итоговым для Уэллса стал роман «Необходима осторожность: очерк жизни 1901–1951» («You Can’t Be Too Careful: A Sample of Life 1901–1951»). Это история вполне ординарной жизни еще одного британца, которому с детства отец объяснял, что книги читать незачем. «Только портишь себе глаза, особенно при теперешней экономии электричества и всего прочего. А что эти книги тебе дают? Идеи. А что в идеях толку? Жизнь требует от человека характера. А какой может быть у человека характер, если он вожжается с идеями?»
Уэллс с детства ненавидел мелких лавочников, их ограниченность, их невежество, их чрезмерную осторожность. Никогда не дразни собак — иначе они тебя укусят, заразят бешенством, и ты взбесишься и тоже будешь бегать и кусаться. И кошек трогать не надо: лапки у них мягкие, но в них прячутся коготки; к тому же кошки заносят в дом корь. К лошадям тоже не следует подходить близко, особенно сзади. Даже овца может наподдать рогами. Вот разве что белочки… Они такие милые… Их можно покормить орешками… Но нет, черт побери, и они полны блох!..
Вот и вырастает Эдвард-Альберт Тьюлер, наш герой — бледный, пучеглазый.
И все его представления о мире связаны, прежде всего, с тем, что всегда и везде следует соблюдать осторожность. Даже на Уилтширской ферме у родственников. «Там были луга, на которых паслись большие коровы; они пучили глаза на прохожего, продолжая медленно жевать, словно замышляя его уничтожить, и от них некуда было укрыться. Были лошади, и как-то раз на закате три из них пустились вдруг в бешеную скачку по полю. Эдварду-Альберту потом приснился страшный сон об этом. Были собаки без намордников. Было множество кур, не имевших ни малейшего понятия о пристойности. Просто ужас! И невозможно было не смотреть, и было как будто понятно и как будто непонятно. И не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил, что ты смотришь».
А еще там был юный Хорэс Бэдд, десяти лет, румяный крепыш. «Я обещал маме не бить тебя», — сказал он. Но вот это как раз устраивало Эдварда-Альберта. Он никогда ни с кем не дрался, у него был свой способ безопасного общения с миром — всякие мечты, туманное чудесное воображение, как когда-то у Бэлпингтона Блэпского. Ему нравилось быть для всех (втайне, конечно) загадочным и молчаливым… Тайным Убийцей… Мстителем… Рукой Провидения…
Эдвард-Альберт Тьюлер — венец творения.