Герцог Бекингем
Шрифт:
Тут уж Оливарес оказался прижатым к стене. Он опять сослался на решение королевских богословов: брак может быть заключен после того, как прибудет разрешение нового папы, но принцесса останется в Испании до весны. Для Карла (но не для Бекингема, которого подобное решение не удивило) это стало крушением иллюзий. Его одурачили, унизили! Он объявил о своем отъезде: он покинет Мадрид 29 августа.
Неисправимый Оливарес вновь попытался (по привычке?) продлить переговоры. Но Бекингем внезапно поднял вопрос о Пфальце: да или нет, собирается ли испанский король требовать восстановления государства и наследственных титулов Фридриха, которого в Англии, вопреки здравому смыслу, по-прежнему называли «королем Богемии»? Оливарес встал на дыбы: ответ может быть только отрицательным! В ярости он даже проговорился: да будет Бекингему
Обстановка в Мадриде накалилась. Оливарес и Бекингем чуть не подрались. Произошел также неприятный инцидент, который мог привести к тяжелым последствиям. Один из слуг Карла заболел и, будучи при смерти, пожелал перейти в католичество. Он попросил позвать священника, но на того накинулись протестанты-приближенные принца. Карлу пришлось вмешаться лично, дабы защитить виновных от суда инквизиции и наказания за святотатство {204}. Все уже понимали, что пора заканчивать эту историю.
И тогда было разыграно самое необычное, самое барочное действие этой пьесы. После стольких месяцев дипломатических ходов и уверток, притворных уступок, дискуссий для отвода глаз все вдруг стало выглядеть решенным делом. Карл, поскольку он не может оставаться в Испании долее чем до начала сентября, вступит в брак по доверенности, как только прибудет новое папское разрешение. Его супруга приедет к нему в Англию весной и привезет с собой приданое. Процедура отмены законов против католиков будет к этому времени начата королем Яковом. Что до Пфальца, то следует договориться с императором о возможном компромиссном решении этого вопроса, например, о передаче курфюршества королю Англии до тех пор, пока сын Фридриха не достигнет возраста, когда сможет вступить в права владения.
Все это было вилами на воде писано, но Карл согласился. Он дал Бристолю доверенность на проведение церемонии бракосочетания и 28 августа подписал контракт. Оставалось только организовать ритуал отъезда принца и Бекингема.
Следует заметить, что на этом этапе испанцы упорно изображали согласие на брак. Верили ли они в него на самом деле? Трудно сказать, учитывая, что до сих пор они лишь умножали требования и не добились полного удовлетворения ни одного из них. Было ли это последним спектаклем, последним дипломатическим маневром? Возможно, хотя им было бы нелегко выпутаться после получения папского разрешения. Ходили слухи, что инфанта в глубине души решила в последний момент сказать свое решающее «нет» и удалиться в монастырь. Но то были лишь слухи, и впоследствии им было дано формальное опровержение. В любом случае, современники, и в первую очередь Бристоль, считали взятые обязательства решающими. Такова одна из тайн – и не единственная, – связанная с этими необычными переговорами.
Что касается Карла, то мы вряд ли когда-нибудь узнаем, считал ли он себя в эти последние дни августа 1623 года действительно супругом инфанты. Во всяком случае, он вел себя как таковой. 29 августа он простился с королевой Испании и своей невестой, которой подарил «ожерелье из двухсот пятидесяти жемчужин, бриллиант неописуемой ценности и две пары удивительно крупных серег» {205}. Стороны обменялись роскошными подарками. Карл получил восемнадцать испанских жеребцов, шесть арабских скакунов, шесть кобыл, двадцать жеребят. Все они были покрыты бархатными красными попонами, обшитыми золотом. Сбруя была украшена жемчугами. Невеста подарила принцу меха, рубашки из тонкого батиста и диковинные духи. Бекингем же получил в подарок, помимо прочего, двадцать лошадей с попонами из дамасской ткани с золотыми кружевами и шапочками, украшенными бриллиантами {206}.
30 августа Карл и Бекингем вместе с королем Филиппом и Оливаресом выехали из Мадрида в Эскориал. Два дня они охотились в близлежащих лесах в то время, как английская свита принца продвигалась по дороге на север, к Сантандеру, где стоял в ожидании английский флот.
Отношения Бекингема с Оливаресом в эти дни окончательно разладились. Почувствовав свободу, англичанин бросил своему собеседнику
Так, в нескольких лигах от Эскориала, среди камней сьерры Гуадаррамы, завершилось пребывание английского наследного принца при испанском дворе. В память об этом событии была воздвигнута колонна. Оставалось лишь подождать, пока из Рима прибудет разрешение, а затем сыграть свадьбу.
Глава XII«Неблагоприятное соединение светил»
«Одураченный глупец»?
Покидая Испанию, Карл Стюарт еще раз торжественно пообещал жениться на инфанте Марии по доверенности, данной послу Бристолю, как только в Мадрид прибудет папское разрешение. Итак, на этот раз договоренность была достигнута.
Однако перед самым отъездом из Мадрида принц и Бекингем написали «дорогому папе» письмо, дабы уберечь его от разочарования впоследствии: «Сегодня [30 августа] мы прощаемся здесь со всеми и завтра отправимся в путь. Поскольку папа римский болен, он все еще не подписал разрешение, о котором есть договоренность, а богословы считают, что без него брак не может состояться, хотя некоторые утверждают обратное. Я, Ваш бэби, оставил доверенность Бристолю, и он воспользуется ею, когда из Рима придет разрешение. Что до Пфальца, то испанцы говорят, что это дело может быть решено лишь в том случае, если ваш внук [44]женится на дочери императора и будет воспитан при императорском дворе. В этом случае император согласится передать [пфальцские] земли и титулы Вашему внуку, но он не собирается восстанавливать в правах его отца» {208}.
Это звучало не особенно обнадеживающе относительно будущего Фридриха и Елизаветы, но, судя по письму, ни Карл, ни Бекингем не считали, что нерешенный вопрос о Пфальце может помешать браку с инфантой.
Тем не менее на пути между Эскориалом (2 сентября) и Сеговией (3 сентября) явно что-то произошло, поскольку Карл послал оставшемуся в Мадриде Бристолю странное письмо, в котором исход дела ставился под вопрос.
То, что произошло, мы можем с уверенностью приписать Бекингему. Стини уже давно с трудом переносил Испанию и испанцев. Пока принц упорствовал в своем желании жениться на Марии и продолжал афишировать свою любовь к белокурой дочери Габсбурга (к которой он несомненно питал искреннее чувство), Бекингем понял – и намного раньше своего друга, – что этот брак невозможен. У него все время звучали в ушах слова Оливареса о том, что ни Филипп, ни его отец не намеревались всерьез выдать инфанту замуж за протестанта (а между тем, на глазах у всех, в Мадриде продолжалась подготовка к свадьбе…).
Известно, что Карл был впечатлительным. Теперь, когда он с каждой милей все больше удалялся от Оливареса, от богословов святого Иеронима и от прекрасных глаз инфанты, антииспанские доводы Стини все сильнее поражали и убеждали его. Его гордость была оскорблена. Он припоминал мелочи протокольного этикета, в которых, как ему теперь казалось, с ним обошлись не в соответствии с его рангом, например, когда не позволили англиканским священникам пройти в его покои. Задержка с разрешением из Рима, отказ испанцев отправить инфанту и ее приданое раньше весны – все стало казаться ему предлогом, уловкой, хитростью (возможно, так оно и было, несмотря на показную искренность испанской стороны). Наконец Бекингем обратил его внимание на слухи, будто инфанта собирается стать монахиней, лишь бы избежать этого брака. Эта мысль поразила принца, он испугался беспрецедентного унижения, которое постигло бы его, случись это на самом деле.