Герцог Бекингем
Шрифт:
Итак, 3 сентября Карл тайно послал из Сеговии своего секретаря Эдварда Кларка с секретным письмом к Бристолю: «Бристоль, Вы помните то, что я Вам сказал. Боюсь, что когда я уеду и придет разрешение из Рима, инфанта уйдет в монастырь, чтобы не допустить нашего брака. Король, мой отец, и все остальные сочтут меня тогда одураченным глупцом (a rash-headed foot). Поэтому я велю Вам не пользоваться моей доверенностью до тех пор, пока Вы не получите от меня соответствующего приказа, ибо я не хочу, чтобы какой-то монастырь похитил у меня жену. Рассчитываю на то, что вы в точности все исполните. Карл R[ex]» {209}.
Каковы бы ни были причины, побудившие принца так резко изменить свою позицию, его поступок был совершенно неожиданным. Кроме всего
Карл и сам сознавал это, потому что велел Кларку отдать записку Бристолю только после того, как сам он уже покинет Испанию. Однако случайное недомогание и боязнь опоздать заставили Кларка поспешить, и Бристоль получил приказ принца, когда тот еще находился на испанской земле.
Ни минуты не сомневаясь, посол возложил ответственность за отступление принца на Бекингема. Он сразу же написал Карлу: «Милорд, мистер Кларк только что передал мне письмо Вашего Высочества, на котором не указана дата. С Божьей помощью, я сделаю все так, как велит мне Ваше Высочество, дабы избавить Вашу душу от любых сомнений…» {210}Однако чуть позже, когда Карл взошел на корабль в Сантандере, Бристоль уже позволил себе упрек: «После отъезда Вашего Высочества здесь [в Мадриде] распространился слух, будто Ваша любовь к инфанте остыла, и Ваше намерение отпраздновать свадьбу все чаще ставится под сомнение, хотя я могу уверить Вас, что сама инфанта не проявляет никаких признаков сомнения или недоверия к Вашему Высочеству. Она всегда говорит о Вас с большим уважением и с такой любовью, что ее окружение изумляется. […] Графиня Оливарес говорила с ней о возможности того, чтобы она посвятила себя религии, однако инфанта рассмеялась и ответила, что никогда этого не желала. Она уверяет, что, выйдя замуж за Вас, станет хозяйкой своих поступков, и ни король, ее брат, ни богословы не смогут принудить ее к действиям, противоречащим ее воле. Я каждый день вижу ее у королевы, и каждый раз она передает мне для Вас пространные приветствия, исполненные любви. Я молю Бога дать Вам счастье с такой супругой, ибо воистину не существует в мире принцессы более добродетельной и достойной восхищения. Поэтому я прошу Ваше Высочество как можно скорее прислать мне инструкции…» {211}
Бристоль оказался в очень двусмысленном положении. Он прекрасно понимал, что для Карла опасение, будто инфанта уйдет в монастырь, – лишь предлог. Он также знал, что, стоит принцу вернуться в Англию, отсрочка, вызванная необходимостью сообщить в Лондон о прибытии папского разрешения, и ожидание в Мадриде позволения воспользоваться доверенностью окажутся столь значительны, что свадьба станет невозможной, поскольку разрешение, согласно традиции, действительно лишь в течение десяти дней. Двусмысленность позиции Карла было тем более трудно оправдать, что испанские власти, со своей стороны, не давали ни малейшего повода к осуждению: к проведению брачной церемонии все было готово. Между королевским дворцом и церковью даже была построена крытая галерея, по которой предстояло проследовать кортежу инфанты в тот момент, когда она будет провозглашена принцессой Уэльской.
Когда рассматриваешь уловку Карла – или, точнее сказать, его отступление от данного слова – сквозь призму времени, то она кажется столь же необдуманной и не поддающейся пониманию, как и принятое им за семь месяцев до того решение ехать на поиски невесты на манер странствующего рыцаря. Король Испании получал в случае разрыва тем больше оснований возложить ответственность на Англию, что, одновременно с известной нам запиской Бристолю, Карл отправил своему будущему шурину письмо, недвусмысленно подтверждающее взятые им обязательства: «Государь, я имею решимость выполнить все, что пообещали мой отец и я, а Ваше Величество одобрили. Я сделаю все, что в моих возможностях, дабы укрепить узы братства и искренней дружбы с Вашим Величеством. Даже если весь мир сговорится разрушить наше взаимопонимание,
«Ангельский образ»
Пока несчастный Бристоль метался между противоречивыми указаниями английского принца и любезностями испанского двора, пока в Мадриде шли приготовления к свадьбе, жених инфанты и Бекингем двигались по пути в Англию.
Испанцы, безупречно игравшие свою роль, устроили принцу триумфальные проводы. Карла сопровождал эскорт, состоявший из знатных вельмож и слуг. В каждом городе, который он проезжал, алькальды давали торжественные обеды; на пути следования устраивались развлечения. Карл, хотя и горел нетерпением, строил хорошую мину. Тем не менее в Вальядолиде, сославшись на усталость, он отказался присутствовать на организованной в его честь корриде. Вполне можно предположить, что подобное зрелище, которым он пресытился в Мадриде, ему как истинному англичанину было неприятно.
Иногда его раздражение давало себя знать в свойственном ему специфическом юморе. Когда однажды, в особенно знойный день, некий испанский дворянин предложил заменить занавески его кареты на более свежие, принц ответил: «Я не посмею принять такое решение без согласия богословов хунты». Вряд ли присутствующие смогли по достоинству оценить подобную остроту.
Нетрудно представить себе, какие словечки отпускал в адрес Испании, испанцев, Оливареса и богословов святого Иеронима Бекингем в те изнурительные дни, когда они с другом ехали под палящим солнцем, покрытые дорожной пылью Кастилии. Чем больше увеличивалось расстояние до Мадрида, тем быстрее заволакивался дымкой образ инфанты и брак с ней начинал казаться фантазией, если не безумием.
Английский флот из десяти кораблей под командованием графа Рутленда, тестя Бекингема, стоял в Сантандере уже несколько дней. Наконец 12 сентября, после десятидневного путешествия, Карл и Бекингем увидели, что навстречу им движется посланный Рутлендом небольшой английский отряд. Им командовал молодой красавец Джон Финнет, придворный, которого принц хорошо знал. «"Клянусь честью, – воскликнул Карл, – мне кажется, я узрел ангельский образ!" – и на радостях подарил Финнету кольцо с бриллиантом, сняв его со своей руки» {213}.
В Сантандере внезапно ухудшилась погода. Приближалось осеннее равноденствие, а всем известно, какие бури случаются в Бискайском заливе. Городские власти встречали Карла и Бекингема под дождем, с трудом сопротивляясь порывам ветра, но колокола звонили и пушки палили. Море было слишком неспокойно, чтобы сразу подняться на флагманский корабль «Принц» («The Prince»), стоявший на якоре в нескольких кабельтовых от берега. Путешественники провели ночь на корабле меньшего водоизмещения – на «Бросающем вызов» («The Defiance»), – а на следующий день перебрались на «Принца» в лодке, которую сильно раскачивали опасные волны. По иронии судьбы, принца разместили в пышно украшенной каюте, предназначавшейся для инфанты.
«Принцу» пришлось простоять в порту еще пять дней, пока 18 сентября небо не посветлело и не позволило наконец поднять паруса.
Виноват ли Бекингем?
Едва стало известно о том, что мадридские переговоры потерпели фиаско, многие заговорили о том, что в этом виноват Бекингем.
Мы уже видели, как на него – безосновательно – сваливали вину за поездку Карла в Испанию. На этот же раз действительно имелись свидетельства о промахах, которые он допустил, пребывая в Кастилии, и о их досадных последствиях. Следует, однако, отметить, что если с испанской стороны эти промахи ставились в вину главному адмиралу, то в Англии они скорее принесли ему популярность, о чем мы еще будем говорить.