Герцогиня-дуэлянтка
Шрифт:
Когда за ними с грохотом захлопнулась решетчатая дверь, Сесиль почувствовала себя запертой в склепе.
– Мишель? – послышался слабый голос из угла, где стояла свеча.
Когда глаза Сесиль немного привыкли к темноте, она увидела священника: он стоял на коленях перед герцогом, и в полумраке их фигуры сливались в одну большую тень.
– Я здесь, э-э… гражданин.
Сесиль съежилась, когда отец едва не проговорился насчет титула узника. Казалось, что, кроме них, здесь никого нет, но они на собственном горьком опыте убедились, что зачастую даже у стен имелись уши.
– Ему осталось недолго, – произнес
Ему хватило ума не надевать воротничок священника, однако пальцы сжимали простые четки. Тусклое пламя свечи освещало его измученное лицо, и Сесиль заметила, как нахмурился священник, когда его взгляд скользнул по ее фигуре.
– Не знаю даже, что и думать. Девочка слишком юна, так что не может быть и речи о…
Отец откашлялся, перебив священника. С его стороны это выглядело довольно грубо и было совсем на него непохоже. Что собирался сказать святой отец? Что-то насчет нее? И почему?..
– Вы знаете причину, по которой мы на это пошли, – горячо зашептал отец. – И вы уже дали свое согласие. И теперь, когда я потратил все до последнего су, вы решили передумать? Вы хотя бы понимаете…
Священник примирительно поднял руки:
– Я не отступлюсь от своего слова. Просто хочу убедиться, что она осознает то, что здесь должно произойти.
Сесиль озадаченно переводила взгляд с отца на священника.
– Папа? Что?..
– Ш-ш-ш.
Отец потянул ее за собой к герцогу, лежавшему на покрытом грязным одеялом соломенном тюфяке. Старик был настолько изможден и бледен, что Сесиль с трудом его узнала.
Отец почтительно склонил голову и неуклюже опустился на колени перед своим бывшим господином, потянув Сесиль за собой.
– Ваша светлость, – прошептал он, наклонившись, чтобы поднести к губам слабую руку старика и запечатлеть поцелуй там, где на коже виднелась вмятина от фамильной печатки. – Для меня честь, что вы обратились в трудную минуту ко мне.
Но взгляд герцога из-под тяжелых полуопущенных век был устремлен на Сесиль, а не на ее отца.
– Ты сказал Манон правду, Мишель?
Сесиль хотелось напомнить всем троим, что она здесь, стоит перед ними, и что теперь у нее другое имя, а не то, ненавистное первое, но это обидело бы отца, поэтому она промолчала.
Мишель Трамбле в нерешительности открыл рот, а потом повернулся к дочери:
– Священник здесь для того, чтобы обвенчать тебя с его светлостью.
У Сесиль едва не отвалилась челюсть. Она хотела что-то сказать, но ничего не получалось.
В промозглой тишине тюремной камеры раздался тихий хриплый смешок.
– Я не могу осуждать тебя за такую реакцию, Манон.
Сесиль была ошеломлена, но ничего не могла с собой поделать. Да, ей было стыдно: она только что обидела умирающего. Этот человек несколько последних лет заботился о них с отцом как о членах своей семьи.
– Простите, ваша светлость. Я не хотела…
– Тише, дитя мое. Мне вряд ли стоило ожидать, что тебя обрадует брак с трупом. – Взгляд выцветших голубых глаз метнулся к священнику и вновь остановился на Сесиль. – Боюсь, у нас очень мало времени. Если не считать дальних, разбросанных по разным уголкам родственников, я последний представитель своего рода, Манон. Когда я умру, все, что у меня есть, перейдет к тем же шакалам, что разоряли меня на протяжении
Отец сжал руку Сесиль, ошеломленно взиравшей на герцога. Она станет герцогиней?
Возможно, когда-то, когда она была совсем ребенком, подобная перспектива пробудила бы в ее душе несказанную радость, но теперь… теперь обладание этим титулом было сродни смертному приговору.
– Не молчи, Сесиль, – сердито прошептал отец.
– Конечно, я согласна. Почту за честь, – пробормотала девочка, когда отец сжал ее руку так сильно, что она поморщилась от боли.
Гордое лицо герцога осветилось такой благодарностью, что Сесиль устыдилась собственного поведения. В конце концов, его светлость пошел на это, чтобы оставить все ей.
Вся их жизнь была исполнена лжи, укрывательства и тайн, так что еще одна тайна ничего не изменит.
Две недели спустя
Ветер дул с такой силой, что флагшток возле ветхой лачуги с закрепленным на нем потрепанным триколором гнулся почти параллельно земле. Сесиль пришлось кричать что есть силы, чтобы отец ее услышал.
– Наверняка он не выйдет в море в такую погоду!
– Он непременно будет здесь, – прокричал в ответ отец, а потом согнулся от очередного приступа кашля, которые за последнюю неделю случались все чаще.
– Папа! Это очень опасно. Давай вернемся в деревню. У нас еще достаточно…
Но отец лишь привычным движением рубанул рукой воздух. Достаточно!
Вздохнув, Сесиль поплотнее закуталась в видавшую виды черную шаль. Отец пообещал, что ей придется надеть этот отвратительный наряд в последний раз. Как ей надоело изображать пятидесятилетнюю старуху, в то время как ей едва исполнилось четырнадцать, прятаться день и ночь…
– Вон там! – Отец указал рукой на утлое суденышко, сражавшееся с волнами в попытке приблизиться к берегу.
Сесиль проследила за его рукой. Лодка напоминала ей один из тех хлипких бумажных корабликов, что она мастерила в детстве.
– Mon dieu! [1] Мы же не можем плыть на этом!
Но отец либо не услышал ее, либо попросту не захотел отвечать, и вместо этого решительно направился к лодке. Его напряженная спина свидетельствовала о том, что он боролся с очередным приступом кашля.
Сесиль поспешила следом и обняла его за плечи, ставшие совсем костлявыми. Отец вообще худел с ужасающей скоростью, а ведь всего месяц назад был еще крепким и свирепым. Мишеля Бланше нельзя было назвать крупным мужчиной, хотя силой он обладал недюжинной. И вот теперь от него осталась лишь оболочка, да и та с каждым днем становилась все тоньше, но упрямство его никуда не делось. Им следовало остаться на берегу. Ведь ему необходимо лечь в постель.
1
Боже мой! (фр.)