Герцогиня и «конюх»
Шрифт:
– Что это с князем Алексеем Долгоруким? Смотрите, как он бледен и расстроен!.. – слышались тихие голоса.
Князь Дмитрий Голицын, беседовавший с Алексеем Долгоруким, тоже не мог не заметить его расстроенного вида и тихо спросил:
– Что с тобой, князь Алексей? Ты взволновался, гляди: у тебя даже руки ходуном ходят.
Какая-то судорога пробежала по лицу всесильного вельможи, и он ответил:
– Я думаю, что и ты, князь Дмитрий, не вполне спокоен.
– Я? И не думаю волноваться!.. – усмехнулся Голицын. – Через час все будет окончено. Она станет императрицей, но править
– Слушай, князь Дмитрий, – начал шепотом Долгорукий. – Слушай! Тяжелое предчувствие мучает мою душу. Сердце ноет, словно беду слышит.
– Что это ты, князь Алексей, в бабьи приметы веровать стал? Стыдись, – улыбнулся князь Голицын.
– Ах, князь Дмитрий, ты вот все шутки шутишь, а я зорко ко всему приглядываюсь.
– Ну и что же ты увидел?
– Большую перемену в ней. Вот уже несколько дней, как она голову подняла, на меня поглядывает насмешливо, вроде бы с издевкой. Это, помяни мое слово, неспроста.
– Что же тебя, князь, удивляет? Ведь она императрицей себя чувствует.
– Нет, не то это. Чудится мне, что за нее Остерман работает.
– Да разве он – не наш?
– А кто его знает? Кто разгадает эту хитрую немецкую лисицу?.. – продолжал высказывать свое беспокойство Долгорукий. – А вот сейчас приехали во дворец Бирон и какой-то таинственный синьор Джиолотти. Анна удалила меня и вела с ними какую-то беседу. О чем? Кто их знает! А только одно скажу: не к добру это, князь Дмитрий. Ах, вон, гляди, вон он, этот таинственный иноземец!
Дмитрий Голицын поглядел и побледнел не менее, чем Алексей Долгорукий.
– Господи! Какой диковинный… какой страшный!.. – прошептал он, хватая руку Долгорукого.
– Я говорил тебе… Этот человек, похожий на антихриста, несет нам несчастье!
Суеверный ужас застыл на лицах обоих князей.
Джиолотти, в своем диковинном для москвичей костюме великого магистра, в фиолетовом плаще, со сверкающей таинственным сиянием цепью на шее, шел гордо, важно, величественно. Общее изумление овладело всеми.
– Кто это? Смотрите, смотрите: он направляется прямо к трону! Кто этот дерзновенный смельчак? – послышался шепот.
Джиолотти действительно подошел к трону и остановился около него, по правую сторону.
Появление «страшного» незнакомца особенно поразило митрополита. Он обратился к сонму высшего духовенства, стоявшему позади, и довольно громко произнес:
– Кто сей человек? Кто смеет подходить столь близко к священным ступеням трона помазанников Божиих? По лику его вижу, что человек он иного племени, басурман, еретик, едва ли не жидовин.
Что ответили близстоящие митрополиту, неизвестно, так как в зале произошло сильное движение благодаря появлению двух лиц. Это были Остерман и Бирон.
Бирон в парадной форме обер-камергера подошел к дверям внутренних покоев императрицы и остановился как вкопанный. Его поза была надменна, горделива. В ту же минуту Остерман подошел к Дмитрию Голицыну и Долгорукому.
Лица тех просияли. Засверкали взоры и их приспешников. Все кончено: раз Остерман, сам Остерман открыто присоединился к группе верховников-заговорщиков, значит, победа на их стороне. «Великий оракул», вовремя заболевающий, всегда вовремя и выздоравливал.
– Мы
– Да, кажется, что так, – заскрипел тот зубами.
И все те, кто стоял за самодержавие Анны Иоанновны, поникли головами.
Остерман со своей непроницаемой улыбкой любезно беседовал с Голицыным и Долгоруким.
– Ну, ваше превосходительство, сейчас конец? – спросил Остермана Долгорукий.
Великий дипломат вынул свою знаменитую «луковицу» и, поглядев на время, произнес:
– Да. Сейчас конец неопределенному положению, князь. Сейчас выйдет ее величество, подпишет – уже официально – ограничительную грамоту, и тогда… тогда мы провозгласим ее императрицей всенародно…
Сказав это, Остерман еще раз поглядел на «луковицу».
– Что это вы на часы все глядите? – подозрительно прищурился Голицын.
– Не надо затягивать окончание нашего действа, – улыбнулся знаменитый дипломат.
В это время к Бирону подошел князь Иван Долгорукий. Он с явной насмешкой окинул своим орлиным взором фигуру «конюха» и нахально спросил:
– Что это вы здесь торчите у покоев императрицы, любезный господин Бирон?
Бирон вспыхнул и громко ответил:
– Торчать, любезный господин Долгорукий, могут только чучела и пугала, а люди обыкновенно стоят.
– Так-с!.. – еще задорнее оглядел Иван Долгорукий Бирона с ног до головы. – Ну, так скажите: чего вы здесь стоите?
– Я не обязан отдавать вам отчет в своих поступках и действиях! – надменно ответил «конюх».
– Берегитесь! – злобно прохрипел Иван Долгорукий. – Вы забываете, любезный, что кроме Курляндии и Московии России принадлежит еще и Сибирь, в которой хватит места и для вас.
– Вы правы, любезный Долгорукий. Но еще большой вопрос: кто первый из нас попадет туда… Но я скажу больше: помимо Сибири существует еще и плаха. [57]
57
Эти слова Бирона оказались пророчески-вещими: впоследствии Ивана Долгорукого четвертовали, а другим его родственникам отрубили головы и били их батогами. Даже тех людей, которые были с ним знакомы, ссылали в Сибирь.
В тронном зале появилась Анна Иоанновна. Миг – и все низко, чуть не до земли поклонились ей. Анна Иоанновна в своем великолепном царском одеянии медленно шла к трону. Впереди шел Бирон; по бокам – справа и слева – Остерман, князья Голицыны во главе с Дмитрием, и князья Долгорукие, во главе с Алексеем.
Несмотря на естественное волнение, выражавшееся то во внезапной бледности, то во вспыхивающем румянце, лицо Анны Иоанновны в общем было спокойно. Холодная, надменная улыбка как бы застыла на ее губах. Это была не жалкая, приниженная улыбка захудалой, затравленной герцогини Курляндской, которая унижалась не только перед венценосными родственниками, но и перед «презренным рабом» Меншиковым. Нет, это была улыбка императрицы, сознающей всю мощь своей власти над миллионами верноподданных рабов. Но сколько ненависти и злобы сверкало в ее глазах!