Герда
Шрифт:
Утром на траве еще оставалась роса, холодная и вкусная, ее можно было собирать языком, фыркая от цветочной пыльцы.
Вода по утрам, конечно, холодная, но при этом какая-то мягкая и спокойная, лучше, чем днем, можно бухнуться сразу, почти с разбега. Я забирался по шею, упирался пятками в дно и ложился на течение, погружаясь в невесомость и глядя в небо, на еще не погасшую бледную луну. Смотреть на луну из текущей воды – совсем особая штука, неожиданно начинаешь чувствовать расстояние и пространство, и бег планет, и притяжение, и еще что-то непонятное, наверное, то, что
Герда поступала по-другому – забегала вверх по течению, входила в воду, выгребала на несколько метров от берега, после чего замирала, задрав морду к небу. Медленная вода плавно закручивала ее по часовой стрелке, а Герда смотрела на луну, и плыла, не шевелясь, как неживая.
Мне кажется, она тоже любила луну.
Мы купались, наверное, час, пока я не почувствовал холод в ногах. Вылез на песок. Он был холодный, я сел на бревно, стал дышать в ладони. Герда, видимо, тоже замерзла, выскочила из воды и стала бродить вдоль берега, вылавливая из воды камни, коряги, и в, конце концов, выловила сеть. Толстый капроновый шнур, Герда вцепилась в него и потянула, и из воды тут же полезла сеть, довольно крупноячеистая такая.
Сеть шла не очень. То есть, она выбиралась на определенное расстояние, метра на два, после чего течение начинало уводить ее обратно в глубину. Герда упиралась лапами, тянула на себя, рычала, снова тянула. Но сеть была сильнее, и заканчивалось все одинаково – Герда оступалась, плюхалась в реку, тонула, всплывала, выбиралась на берег со шнуром в зубах, отряхивалась, начинала сначала. С тупым упорством. Раз за разом.
Не представляю, сколько бы это продолжалось, если бы не появились коровы. Стадо. А я и не знал, что у нас тут коровы водятся… то есть пасутся, конечно. И стадо такое приличное, видимо, с нескольких окрестных деревень сразу собранное, это стадо упрямо продвинулось сквозь кусты, высыпало на берег, потянулось к водопою.
И тут коров увидела Герда.
Герда бросила сеть и через пять минут все коровы оказались в воде. Сбились в кучу на отмели, мычали и вертели головами в поисках спасения. А Герда победоносно на них порыкивала и скалила зубы.
Пастух заорал. Матом, само собой. Кто слышал, как ругаются матом прорабы, – тот ничего не слышал. Пастухи ругаются в четыре раза круче, видимо, только так можно направить крупный рогатый скот в правильную сторону. А еще он выволок из-за плеча кнут и шагнул было ко мне, намереваясь, видимо, сказать мне все, что он думает… Но тут вступила Герда. Она поднялась от воды, отряхивая лапы, привлеченная новым запахом, мокрая и хмурая.
Пастух остановился. На лице у него промелькнуло странное выражение, испуг, даже нет, пожалуй, что ужас. Пастух перестал пялиться на меня, забыл о кнуте, теперь он смотрел только на Герду, а Герда шагала к нему…
Зазвонил телефон.
– Привет, – сказала Саша. – Слушай, ты можешь помочь? Тут у меня опять одно дело, а у Юльки обострение как раз.
– Обострение? – спросил я. – Опять морковь?
– В этот раз хуже. Ночью пошла попить воды и случайно заглянула в холодильник. Короче, у нее жестокий заворот кишок, а мне надо коробки потаскать.
–
– Увидишь. Или ты занят?
Я был не занят, я кликнул Герду, та оставила пастуха.
– Тут еще дело – у вас же есть дома фотик? – спросила Саша.
– Ну да…
– С оптикой хорошей надо.
– Есть и с оптикой.
– Можешь взять?
– Могу, – сказал я.
– Тогда возле автовокзала тебя подхвачу, ладно?
– Ладно.
Отвел собаку домой, поручил ее Альке, сказал, чтобы присматривала – ворота сломались и автоматически до конца не закрывались. Взял аппарат. Года два назад мать увлеклась фотографией, с тех пор осталось. Тяжелый, пыльный, очень профессиональный.
Поехал на автовокзал.
Саша меня уже там дожидалась, сидела, свесив ноги из кабины «Газели»-фургона, ела лапшу быстрого приготовления пластиковой вилкой. Рядом прохаживался злобный пузатый дядька, курил и, кажется, ругался, водила, кажется, газелист.
– Опаздываешь, – сказала Саша.
– Всего на семь минут, – ответил я.
– Шучу. Запрыгивай.
Я запрыгнул в «Газель», захлопнул дверь.
Машина оказалась под потолок забитой картонными коробками без надписей, свободными оставались только два сиденья рядом со злым водителем.
– Едем, – велела Саша. – Улица Отдельная, дом сорок четыре. Отдельная, знаете такую?
Водитель кивнул.
– Отдельная – это где? – спросил я. – Там вообще что? Куда едем-то? В вашу штаб-квартиру?
– В интернат, – ответила Саша. – Отдельная на выезде в сторону Москвы.
– Куда?! – не расслышал я. – В детский дом?
Я едва не рассмеялся. Но я понимаю, что будучи сыном инициативной матери, всегда стоящей на рубеже, я просто обречен встречаться с сирыми и неимущими, но чтобы в таком количестве и со всех сторон… Интересно, а как часто обычный нормальный человек попадает в детский дом? Вряд ли очень часто. Вряд ли он вообще в него попадает. А я так раз в три дня просто. Теперь еще и Сашка. Ей-то что там надо? И вообще, интересно у нас с Сашей дружить получается – то крышу чиню, то в детский дом, осталось спасти Юлю от крокодила.
– В интернат, – уточнила Саша. – Детский дом и интернат – разные вещи.
– И в чем же разница? – осведомился я ехидно. – В детском доме икра красная, в интернате баклажанная?
– Примерно так, – сказала Саша. – Если в двух словах – в детском доме только живут, а учатся, как правило, в обычных школах, ходят в обычные секции, ну, так примерно. А интернат – это все вместе. И икра там действительно баклажанная по большей части. И вообще… Сам увидишь.
– А тебе-то что там надо? – не понял я. – Ты там что делаешь?
– По общественной части, – ответила Саша. – Дружина направила. У нас программа активной социализации…
– Дружина направила? – удивился я. – Это «Булат», что ли?
Саша кивнула.
– Ага.
– А сама ты?
Саша поморщилась.
– А что так? – спросил я. – Добровольно к сироткам не хочешь в гости?
Ехидно опять спросил, иногда во мне просыпается идиот. Такой зловредный, тупой-тупой, примерно как Громов. Редко, правда.