Герман Геринг — маршал рейха
Шрифт:
А Геринг забрался в свой «мерседес» и поехал в Веймар, где надеялся свиданием с одной актрисой поднять упавший дух.
Прорыв к власти
В 1932 году Герману Герингу шел сороковой год, и он был в лучшей физической форме, чем когда-либо за последние девять лет. Правда, были у него два недостатка, с которыми он не мог справиться: Геринг страдал от ненасытного аппетита, который пытался сдерживать Строгой диетой, но подчас не выдерживал и как следует «набирался» вкусной еды и вина, и от бессонницы, так что редко спал, не просыпаясь, больше двух часов. Диетические пилюли помогали ему сдерживать вес, а снотворные иногда давали возможность проспать
Чем он был наделен в избытке и чему завидовало большинство людей, так это огромная, кипучая энергия и неукротимая бодрость духа. Это были дни, когда он ни разу не впал в уныние надолго из-за возникающих политических заминок, всегда был готов успокоить и ободрить более мрачного и озлобленного Гитлера и проявлял такой открытый и неподдельный оптимизм в отношении будущего партии, что его товарищам, равно как и нетоварищам, оказывалось трудно не поддаться его настроению. Из Геринга получался хороший мастер интриги, потому что он казался человеком открытым и к тому же идеалистом. При этом он не знал усталости, успевая и здесь и там, встречаясь с лидером то одной партии, то другой, выискивал союзников, заключал тайные соглашения и шаг за шагом пододвигал нацистов к легальному вхождению во власть, что теперь стало главной целью его существования.
Но в часы отдыха рядом с ним больше не было его надежного милого друга. Некоторое время после смерти Карин он предавался грусти в номере отеля «Кайзерхоф» и лишь по настоянию Пилли Кёрнера неохотно перебрался на квартиру на Кайзердамм. Там одну из комнат он заполнил портретами Карин, ее ракушками и камешками, поставил ее фисгармонию, ее статуэтки викингов и троллей и эскимосские сапожки, вместе с вечнозелеными венками с ее гроба. Как говорили многие из побывавших там, комната напоминала музей.
Если мы мимоходом коснемся его отношений с женщинами вообще, то тут Геринг мог бы сам выступить в роли своего рода музея. Молодым человеком он всегда с большим энтузиазмом вступал в близкие связи с девушками, и если во время первой мировой войны его отношения с Марианной Маузер так и не получили естественного продолжения, то он с избытком компенсировал свое временное воздержание во время отпусков в Мюнхене и Берлине. Нет также никаких оснований предполагать, что его жизнь с Карин была лишена нормальных сексуальных отношений (исключая, разумеется, период сразу после Пивного путча), либо делать такой вывод на основании того, что у них не было детей. Томас фон Кантцов в беседе с одним из биографов Геринга рассказал, что он сам появился на свет в результате преждевременных родов, и врачи объявили Карин, что она больше не сможет иметь детей. Ее последние слова Томасу перед смертью были:
— Герман обещал, что всегда будет относиться к тебе, как к своему сыну. Но ты должен сказать ему: я надеюсь, придет день, и он найдет себе ту, которая принесет ему ребенка, которого не смогла дать ему я.
Но, не считая этой проблемы, Карин, по всей видимости, была вполне нормальной и раскованной шведкой и в ее письмах (особенно к сестре Лили) имеется несколько указаний на то, что данный аспект замужней жизни доставлял ей удовольствие. Думать, будто болезненные люди не могут получать удовольствие от сексуальных отношений, значит разделять распространенное заблуждение, и Томас фон Кантцов (который никогда не проявлял никаких признаков ревности в отношении Геринга) замечает, что его мать и отчим делили брачное ложе почти до самого конца.
Однако того, что может и желает серьезно больная женщина, объект ее страсти не всегда может дать ей в должной
Но, как теперь открыл для себя Геринг, время и хорошенькая женщина могут творить чудеса. С этого момента его жизни начинается история «третьего значительного женского влияния».
Ее звали Эмма Зоннеман, и она была актрисой. Натуральная блондинка тридцати девяти лет (как и Геринг), она обладала теми качествами, которые, как говорят, присущи всем блондинкам, только они не всегда их проявляют: она была веселой, раскрепощенной, великодушной и сексуально привлекательной. Она уже была замужем за актером из Штутгарта, но их совместная жизнь не сложилась, и они полюбовно развелись. В 1932 году Эмма Зоннеман состояла в постоянной труппе Веймарского национального театра уже восьмой год и специализировалась на ролях романтических героинь (которые выходили у нее очень неплохо) и искушенных светских дам (получавшихся менее успешно).
Во многих отношениях она была типичной актрисой, в значительно большей степени, чем типичной немкой, и вы могли бы встретить ее двойника практически в любой труппе профессиональных актеров Запада. Она была до такой степени поглощена своим ремеслом, что, открывая утреннюю газету, читала прежде всего страницы, посвященные театрам и разным представлениям, и редко просматривала новости на других страницах. Ее абсолютно не интересовала политика, и ей было гораздо важнее знать, кто играл Маргариту в новой постановке «Фауста», чем кто там стал новым рейхсканцлером. Труппа актеров Веймарского театра включала немало евреев и наполовину евреев, но мысль, что из-за этого им следует отказать в дружбе, казалась слишком нелепой, чтобы принять ее всерьез. Она говаривала, заставляя морщиться Геринга, когда он слышал эту фразу:
— Все мы здесь цыгане!
Эмма Зоннеман впервые встретила Германа Геринга в 1931 году, когда Карин была еще жива, но это произошло мимолетно и на него никак не повлияло. Веймарскую труппу, которая значительное время проводила, играя по маленьким городам и деревням Гессена, тогда попросили поставить пьесу, написанную баронессой фон Штейн, в баронском поместье вблизи Кохберга.
«Поздно вечером, после окончания спектакля, мне был представлен Герман, — вспоминала впоследствии Эмма. — Не могу сказать, что тогда он произвел на меня глубокое впечатление. Но его жена меня просто пленила.
Сидя на лавочке в парке, куда она выходила в антрактах, она выглядела нездоровой, но от нее исходило такое очарование, которому я не могла сопротивляться. Мне хотелось поболтать с ней, но у меня не было времени, потому что мы должны были повторить спектакль, так как театр вмещал за один раз только сорок человек. Поэтому мне пришлось вернуться на сцену».
На следующий год во время предвыборной кампании в Веймар приехал Гитлер, и представление в тот вечер было отменено, чтобы он мог провести в театре свой митинг. Толпа была такой большой, что Эмме пришлось стоять за кулисами, «откуда, — делилась она позднее, — я могла слышать только обрывки фраз выступавшего и не могла составить нормального впечатления». Но вскоре ее представили Гитлеру, и он серьезно заверил ее, что, когда национал-социалисты придут к власти, он проследит за тем, чтобы в немецкий театр пришло «настоящее артистическое возрождение»: Эмма не могла понять, что он имел в виду, так как считала, что немецкий театр в то время был «очень хорошо развит».