ГЕРМАНИЯ НА ЗАРЕ ФАШИЗМА

Дорпален Андреас

Фюрер прибыл в апартаменты Геббельса в западном пригороде Берлина взвинченный и раздраженный. В три часа последовал звонок из канцелярии от Планка – статс – секретаря Папена. Гитлер пожелал узнать, окончательно ли президент решил не назначать его канцлером. В таком случае он не видел смысла во встрече. Планк ответил уклончиво: президент изъявил желание сначала побеседовать. Но есть ли надежда? Как бы то ни было, фюреру не стоит уклоняться от встречи. И Гитлер в сопровождении Рема и Фрика отбыл в президентский дворец.

Сопровождающих он выбрал с особым расчетом. Он взял с собой Рема, известного своими извращенными пристрастиями, хотя точно знал, что маршал его презирает. Но то, что можно было расценить как наглую эскападу, на самом деле было необходимой

мерой. Шеф СА Рем должен был лично убедиться в том, что президент сокрушит любую попытку захватить власть силой. Тысячи штурмовиков ожидали сигнала к началу выступления. Чтобы иметь возможность контролировать и сдерживать их, Гитлеру требовалась полная поддержка со стороны их шефа. Фюрер был уверен, что на Рема обязательно произведет впечатление величественный облик старого маршала – это он знал по себе – и тот подчинится воле президента. Что же касается Фрика, то он всегда призывал к осторожности и был против экстремистских выходок коричневорубашечников.

Встреча с Гинденбургом продолжалась около двадцати минут. Тон ее был весьма любезным, и Гинденбург вовсе не оставался на ногах на протяжении всей беседы, как утверждала молва, чтобы не предлагать своим посетителям сесть. Президент начал разговор с заверения, что хотел бы видеть представителей нацистской партии в составе правительства. Хочет ли Гитлер войти в правительство Папена? Гитлер ответствовал, что это невозможно. Он не может стать членом существующего правительства. Являясь лидером самой крупной партии, он будет требовать формирования нового кабинета, который сам и возглавит. Такой вариант развития событий Гинденбург отверг сразу. Он не может «перед Богом, совестью и отечеством» взять на себя ответственность за передачу всей полноты власти одной партии. Гитлер же продолжал настаивать, что другой возможности нет. Тогда президент поинтересовался, означает ли решение Гитлера, что он переходит в оппозицию? «У меня нет другого выхода», – ответил он.

Гинденбург был готов к такому повороту и тоном «маршала», разговаривающего с «<капралом», выразил сожаление, что Гитлер не желает сотрудничать с правительством Папена, которому ранее обещал поддержку. Он сказал, что не сомневается в патриотизме фюрера, но призывает его к честной, рыцарской борьбе. Маршал сообщил, что не намерен терпеть никаких террористических актов, «<к которым склонны представители СА». Возможно, Гинденбург действительно, как утверждал Мейснер на Нюрнбергском процессе, обвинил Гитлера в преступлениях коричневорубашечников, но при изучении протокола встречи создается впечатление, что критика прозвучала скорее с сожалением, чем с резким осуждением. В заключение он сказал: «Мы оба старые солдаты и хотим оставаться таковыми, потому что наши пути могут снова пересечься. Поэтому я протягиваю вам свою руку, солдат». Это был вполне типичный для маршала примирительный жест.

В присутствии Гинденбурга Гитлер сохранял спокойствие и сдержанность. Он всегда чувствовал себя скованно в присутствии маршала. Но как только он вместе с канцлером вышел из президентского кабинета, к фюреру моментально вернулась самоуверенность и напористость. Он с бешеной яростью обрушился на несчастного Папена за то, что тот подверг его такому бесстыдному унижению. События развиваются так, что единственным приемлемым решением является предложенное им. Задержка может привести к свержению президента, и он, Гитлер, слагает с себя всякую ответственность за все, что может теперь произойти. Папен кротко возразил, что, согласись фюрер на пост вице – канцлера, он мог стать канцлером спустя очень короткое время.

Вернувшись в дом Геббельса, Гитлер заперся со своими советниками, чтобы наметить следующие шаги. Но на этот раз его противники оказались оперативней. Уже через несколько часов появилась информация, что правительство опубликовало коммюнике о беседе Гитлера с президентом, в котором фюрер выглядел в очень невыгодном свете. Там было сказано, что Гинденбург отказался передать главе нацистов всю полноту власти, поскольку фюрер планировал

использовать ее односторонне; также отмечалось, что президент обвинил Гитлера в нарушении обещания поддержать правительство Папена. В заключение отмечалось, что президент предложил фюреру бороться с правительством рыцарскими методами, помня о своей ответственности перед отчизной и народом. Тут же было составлено ответное коммюнике, но слишком поздно, чтобы успеть оказать достойное соперничество правительственному документу. Последнее было передано по радио, опубликовано в экстренных выпусках новостей и расклеено в общественных местах. Оно произвело сенсацию. Люди почувствовали, что переживают исторический момент: возможно, это и есть ожидаемый радикальный поворот?

А тем временем Гитлеру предстояло решить еще одну задачу. Были собраны командиры СА, которым нужно было сообщить, что победа опять не далась в руки и остается только ждать очередного удобного момента, чтобы захватить власть. Убедить этих настроенных весьма воинственно людей в том, что им придется смириться с поражением, было совсем не просто. Согласно полученным Папеном сообщениям, 90 % присутствующих потребовали немедленных действий. Но Гитлер при поддержке Рема сумел убедить собравшихся, что вооруженные акции бесполезны. Командиры разошлись, обдумывая, как объяснить своим подчиненным позорное поражение, которое потерпела нацистская партия всего лишь через две недели после недавней убедительной победы на выборах.

Гитлер был не единственным участником кризиса, которого события дня привели в смятение. Шлейхер был потрясен не менее. Генерал все еще хотел видеть нацистов в составе правительства и избежать окончательного разрыва. Он попытался встретиться с Гитлером после аудиенции у Гинденбурга и заверить разъяренного лидера нацистов, что не все еще потеряно. К своему величайшему недоумению, генерал встретил грубый отпор, Гитлер дал понять, что больше ему не доверяет. Один из друзей, встретившийся со Шлейхером в тот вечер, нашел генерала бледным и потерянным. Казалось, он лишился способности связно излагать свои мысли. Временами он начинал бормотать что – то неразборчивое, и прошло немало времени, прежде чем его речь снова стала внятной. «Решение было правильным, – повторял он, – нельзя было отдавать всю полноту власти в руки Адольфа Гитлера». Потом генерал успокоился и снова обрел свою обычную уверенность и язвительность.

Из всех актеров, занятых в разыгравшейся драме, только Гинденбург сохранил спокойствие. Сразу же после ухода Гитлера он позвал сына и распорядился подготовить все необходимое к возвращению в Нойдек. Город был полон слухов о неминуемом нацистском восстании. Оскара фон Гинденбурга предупредили, что поездка президента на вокзал может оказаться небезопасной, да и поезд может подвергнуться нападению мятежников из СА. Но Оскар даже отказался передать эти предостережения отцу, поскольку не сомневался, что тот не обратит на них никакого внимания. Тем же вечером президент с чувством выполненного долга отбыл в Нойдек.

Почти все национальные газеты на следующий день снова объявили Гинденбурга национальным героем. В последние недели газеты если и упоминали имя президента, то исключительно в критическом, если не в откровенно презрительном контексте. Даже в День Конституции, который отмечался несколькими днями ранее, газеты только отметили тот факт, что президент посетил традиционную церемонию в рейхстаге. Но 14 августа имя маршала снова обошло страницы всех периодических изданий. В передовицах отдавали должное его высочайшему чувству долга, качествам лидера и решающей роли, которую он играл на политической сцене. «Дойче альгемайне цайтунг», которая выступала за передачу власти Гитлеру, изобразила президента «человеком, выполняющим свой долг так же неуклонно, как при Танненберге». «Берлинер тагеблатт», не устававшая критиковать президента со дня увольнения Брюнинга, назвала его «гарантом конституции». Страна вздохнула с облегчением, а те, кто голосовали за повторное избрание маршала, не могли не чувствовать удовлетворения – их надежды не были обмануты.