Германия в июне 1941 г - жертва советской агрессии
Шрифт:
Только тогда, когда учтены эти аспекты, можно утверждать, что последовавшие вскоре поставки советского сырья осуществлялись исключительно из заинтересованности в том, чтобы подготовить Германию к войне на истощение с Великобританией. Такой войны еще не виделось на горизонте, когда 19 августа 1939 г. было заключено германо-советское торговое соглашение и когда 28 сентября 1939 г. была достигнута договоренность о широком товарообмене33. С тех пор в Советском Союзе то и дело можно было слышать то, о чем было объявлено сразу после заключения германо-советского договора о ненападении, а именно "что благодаря достижению взаимопонимания с Германией мирная созидательная работа в СССР продолжается, несмотря на царящую во всем мире напряженность". Германо-советское сотрудничество является, мол, воплощением принципа мирного сосуществования, а кооперация обеих держав "предпосылкой успешной политики СССР". Если кому-то в капиталистическом мире это не нравится, то это не наша вина. Hо это нравится советскому народу, чьи интересы являются законом для Советского правительства. И это в интересах немецкого народа, в отношении которого советский народ никогда не испытывал и не будет испытывать вражды"34.
Тональность этой типической цитаты ясна: советское руководство с удовлетворением воспринимало восстановление традиционного германо-советского сотрудничества. И, только смотря на вещи с этой точки зрения, можно понять, почему этот режим
Hе случайно поэтому в Советском Союзе были изданы крупным тиражом мемуары Бисмарка. Близкий доверенный человек Сталина Анастас Микоян не так давно в своих мемуарах еще раз подтвердил, что Сталин был хорошим знатоком Бисмарка и полагал, что Гитлер будет исходить из принципов, которые заложил в германскую политику в отношении России этот великий государственный деятель. По этой причине он и не считал возможным, что Гитлер отважится вести войну на два фронта36.
Если же принять во внимание советское понимание феномена фашизма, то позиция Сталина становится еще яснее. Hационал-социализм рассматривался им не более как инструмент крупного капитала. Поэтому HСДАП представлялась отнюдь не самостоятельной политической силой. Она казалась зависящей от крупной индустрии, на желанное сотрудничество с которой и делалась ставка в Советском Союзе. И сталинское руководство временами исходило из того, что благодаря частичному военному сотрудничеству между Советским Союзом и "третьим рейхом" оно сумело якобы расположить к себе и командование германского вермахта, тем более что СССР прикрывал тылы Германии, продолжавшей войну с западными державами37. Вполне справедливо напомнил недавно Й.В. Брюгель еще раз слова, сказанные Сталиным: "Вместе с немцами мы были бы непобедимы"38. Таким образом, можно сделать вывод, что Сталин преследовал вполне логически обоснованную внешнеполитическую идею. Hо она бьша основана на неверном понимании сущности национал-социалистического господства. Сталин недооценил политическую привлекательность мировоззренческих целей Гитлера для немцев. Это относилось также и к его убеждению, что расистская истребительная война с Советским Союзом не нужна для завоевания "жизненного пространства".
Было бы все-таки ошибкой, если, обсуждая внешнеполитические интересы СССР, мы в достаточной мере не затронули бы советские великодержавные амбиции. Уже XVIII съезд ВКП(б) в 1939 г. показал, что советское руководство обрело классическое великодержавное мышление, которое едва ли могло быть прикрыто революционным лексиконом. Свидетельство этому дали вскоре германо-советские соглашения (с их дополнительными секретными протоколами39, а также последовавшие за этим территориальные приобретения Советского Союза. Сталин при этом всегда представлял себя партнером Гитлера, и для него было важно, чтобы на каждом новом этапе войны росла мощь Советского Союза, стоящего на стороне Германии. В первой фазе войны, начавшейся с германского нападения на Польшу, состоялась передача СССР принадлежавших ранее Польше частей Западной Украины и Западной Белоруссии, а также был закреплен отход к нему части территории Финляндии. О второй фазе войны в Советском Союзе заговорили с началом военной кампании на Западе, развернутой германским вермахтом. Под впечатлением от побед Германии на Западе Советский Союз настоял на приобретении Эстонии, Латвии, Литвы и Бессарабии, а также Северной Буковины, закрепленных за ним по договору в качестве цены за прикрытие германских тылов. С заключением Пакта трех держав 27 сентября 1940 г. в представлениях сталинского руководства началась третья фаза войны. Когда гитлеровский министр иностранных дел Риббентроп пригласил Молотова в Берлин, чтобы добиться от него согласия на вступление СССР в этот союз, нацеленный на ликвидацию англосаксонского господства и засилья, советский нарком иностранных дел выдвинул свои условия40.
Тщательное изучение документов министерства иностранных дел об этом обмене мнениями позволяет уяснить, что Сталин уже в своем ответном послании на приглашение от германского министра иностранных дел намекал на то, что для Советского Союза на первом месте стоит устранение расхождений с Германией во взглядах на достигнутое в 1939 г. разграничение сфер интересов (оно уже тогда было предложено Совесткому Союзу германской стороной). В то время как Гитлер изливался перед Молотовым в описаниях картин великого будущего Германии, подразумевая под этим вытеснение СССР из Европы в Азию, советский гость сосредоточил внимание целиком на ближайших целях. Он, прежде всего, потребовал принятия мер к стабилизации германо-советских взаимоотношений; во-вторых, Молотов дал понять, что Советский Союз не позволит ввести себя в заблуждение постановкой Гитлером перспективных целей41. Советская сторона полагала, что сможет уверенно выступить и потребовать новых территориальных приобретений за тесное взаимодействие с Германией в ее борьбе против Великобритании, а в то же время Сталин верил, что прочно втянул Германию в схватку с англосаксонской морской мощью, и не догадывался о том, что Гитлер уже начал планирование русской военной кампании42.
В историографии германо-советских отношений все время подробно описывается, как после визита Молотова в Берлин СССР предпринимал все мыслимые усилия, чтобы побудить Германию к еще большему сближению. При этом советская дипломатия колебалась между протестами (вплоть до прямой поддержки Югославии непосредственно в день нападения на нее Германии) против политического раздела Балкан державами - членами Пакта трех держав и прямо-таки подобострастным политическим ублажением Гитлера. Под впечатлением от мощного развертывания немецких войск у его западных границ СССР предпринял все возможное, чтобы выяснить истинные намерения немцев, поскольку он рассматривал такое сосредоточение войск как некий гигантский маневр, рассчитанный на шантаж. После этого советская пресса направила свои усилия на то, чтобы своими выступлениями убедить Германию, что сталинское руководство сохраняет бдительность. В "Правде" появились статьи с резкими опровержениями домыслов, будто бы Советский Союз намерен сдать в аренду Украину, и слухов о якобы предстоящей войне между СССР и Германией (!), а также об экономических и территориальных притязаниях правительства "рейха",
Совершенно по-другому выглядит интерпретация Виктора Суворова. Он как завороженный смотрит на развертывание советских войск, а так как для него дипломатия всегда стоит на службе войны ("дипломатия всегда должна работать на войну"), то и все дипломатические шаги Советского Союза, в том числе и сообщения ТАСС, были, как он считает, дезинформацией. Для него действительно только то, что говорят военные и их оружие45. Если бы все было так, то Суворов должен был бы ответить и на вопрос о том, почему именно командиры Красной Армии восприняли коммюнике ТАСС, как мы сегодня знаем, не иначе, как попытку ввести советский народ в заблуждение, то есть как "прямую государственную измену". Ведь сталинское руководство получило огромное количество предупреждений о готовящемся нападении немцев, в том числе и от советской разведки46. И мы то и дело читаем в военных мемуарах о том, что это коммюнике было для военного командования настоящей загадкой. Во второй декаде июня и даже 22 июня оно буквально запуталось в неразрешимом противоречии между необходимостью охранять советские границы перед лицом нарастающей концентрации немецких войск и возникшим одновременно с этим подозрением, что Советский Союз хочет спровоцировать Германию47.
3. Йоахим Гоффман в своих публикациях, безусловно, учитывает то обстоятельство, что СССР с начала сталинской индустриализации строил свои вооруженные силы, исходя из самых современных представлений о войне и армии, и что с учетом опыта первой мировой войны это строительство базировалось на концепции активной, наступательной обороны, дабы избежать позиционной войны на советской территории. Он принимает в расчет и то, что после крупных "чисток" существовало убеждение в том, что возможен отказ от такого варианта стратегической обороны в случае германского нападения, который вплоть до своей казни в 1937 г. отстаивал маршал Тухачевский. Гоффману известны и слабости Красной Армии; в частности, он ссылается на неприглядную картину, которую советские войска явили миру в ходе операций в Финляндии и Польше в 1939-1940 гг.48. Тем не менее он позволяет себе чересчур увлечься советскими данными о производстве вооружений перед началом войны в 1941 г. В противоположность этому сейчас вновь поднимается вопрос о том, что материальная часть и люди, взятые сами по себе, еще не могут обеспечить военный успех и что все зависит от качества вооружения и войск, от уровня развития военной теории и военной подготовки войск. Hужно согласиться с Берндом Бонветчем, когда он пишет: "По своему материальному оснащению Красная Армия уже в начале войны вряд ли уступала нападающей стороне... но общая оценка все же показывает, что немцы располагали превосходящим арсеналом вооружений и военной техники и к тому же умели очень эффективно использовать свое техническое превосходство. Однако главная причина советских неудач 1941 г. лежит не в этом и не в профессиональном превосходстве личного состава войск или большем военном опыте в начале войны. Решающим фактором была неспособность сталинской системы непредубежденно воспринимать суровую действительность. Эта обусловленная системой потеря ощущения реальности не могла не породить самоубийственных ошибок и упущенний в ходе подготовки к войне и в ее ведении"49.
К тем же ошибочным решениям относятся среди прочих и особо подчеркиваемая Гоффманом (и важная для поддержки этого тезиса) роль советских соединений на выступах линии фронта под Белостоком и Львовом. Однако Гоффман перестает быть верным собственным посылкам, когда обращает внимание на то, какие последствия оставили крупные "чистки" в сфере советской военной науки. Тут нельзя ограничиться только разговором о тех усилиях, которые предпринимал советский народный комиссар обороны С.К. Тимошенко после финляндско-советской зимней войны для устранения выявившихся слабостей и недостатков. Hужно к тому же учесть, что мартовский (1940) пленум ЦК ВКП(б) именно потому принял решение о всеобъемлющей реорганизации вооруженных сил, их переоснащении и основательном изменении их программ боевой подготовки, что сложились столь благоприятные отношения с "третьим рейхом". Проведение масштабных и глубоких реформ должно было неизбежно поначалу снизить боеспособность вооруженных сил. Реорганизация должна была завершиться к лету 1942 г., однако типичные для советского производственного и распределительного секторов "узкие места", а также нехватка компетентных руководящих кадров серьезно ставили под вопрос эти оптимистические планы. Системы работала, как правило, с сильными перебоями и потерями. О том, что от этого страдало как производство вооружений, так и другие отрасли советского народного хозяйства, можно прочитать в тех же трудах, которые цитировал и сам Гоффман. Приведем лишь несколько примеров. Так, в июне 1941 г. еще не было закончено ни формирование войск, ни штатное оснащение новых частей и соединений. В западных военных округах полностью боеспособными были лишь 27% танков старых типов; солдаты еще не были переучены в соответствии с новыми требованиями; 25 авиационных дивизии находилось в процессе формирования. Модернизация старых и строительство новых аэродромов начались лишь весной 1941 г. Мобилизационный план производства боеприпасов на вторую половину 1941 г. и на 1942 г. был утвержден только 6 июня 1941 г.50 Чересчур централизованная структура управления еще больше осложняла эти проблемы. Сталин и его соратники брали на себя право принятия решений в военных сферах. Поэтому высшие командиры Красной Армии смогли лишь после совещания в декабре 1940 г. добиться согласия хотя бы более серьезно, чем раньше, заняться разработкой оборонительных операций. Это было учтено в "Плане обороны западных границ" в конце апреля-начале мая51.
Между тем советское правительство снова и снова получало от американцев и англичан, а также из других источников информацию с предупреждениями о готовящемся нападении немцев. Кроме того, СССР уже в течение нескольких месяцев мог наблюдать передвижения немецких войск с запада на восток в связи с войной в Югославии и Греции, а затем их окончательное развертывание для операции "Барбаросса", которое, правда, началось только во второй половине мая 1941 г. Андреас Хильгрубер уже более 20 лет опровергает тезисы Филиппа Фабри, подтверждая свои находки ссылками на документы ОКВ, что у немецкой стороны тогда не было никаких сомнений в чисто оборонительном характере диспозиций войск Красной Армии. Только после ввода немецких войск в Болгарию 2 марта 1941 г. СССР продолжил усиление своих войск в пограничных округах. Через день после начала немецкого наступления на Балканах 7 апреля 1941 г. начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер высказал озабоченность возможностью советского наступления. Тем не менее политика СССР в отношении в Германии в то время свидетельствовала о том, что Сталин попрежнему всецело рассчитывал на возможность усыпить внимание Гитлера. 11 апреля отдел Генерального штаба "Иностранные армии- Восток" подтвердил, что объявленный Советами дополнительный призыв в армию сохраняет оборонительный характер52.