Германия. Свой среди своих
Шрифт:
— Козы. Да, спасибо! Вы поправляйте, пожалуйста. Я очень хочу чистый русский язык. Вижу, вам неудобно. Вы поправляйте. Я так благодарен, когда по-русски… Очень много русских сейчас в Лондоне. Очень. Но как-то никогда не хотелось рассказывать об этом. Что я сын немецкого солдата. Всегда боялся без ума… безумно… реакции. Ненависти. Да… Козы молока мама купила. Принесла с собой банку, когда меня забирать пришла. А я у нее на глазах всю ее выпил. Три раза литр. Три литра, говорят?
— Да. И что же дальше? Куда вы с мамой подались потом? У нее же, наверное, был запрет на передвижение? На въезд в Москву?
— На передвижение? Sorry, i don't understand [21] передвижение.
21
Извините, я не понимаю (англ.).
22
Обручиться, связать себя словом (англ.).
— Как вам это удалось?
Он как-то замялся, смутился. По лицу проскользнула тень, и я поняла, что это та тема, о которой он вряд ли сможет рассказать. Точнее, вряд ли захочет. Что-то там было такое, о чем ему не хотелось говорить. Так оно и оказалось.
— О… это сложная история. Там… нам помогали. Мама нашла один путь. Но пришлось нарушать закон. Документы всякие. Не чистые? Не такие, как у всех. В общем, мы оказались в Польше, — слегка скомкал он эту часть истории, но, увидев, что я совершенно не настаиваю на подробностях, продолжил даже с некоторым воодушевлением. — В Польше мама очень боялась, что нас посадят. Что ее снова посадят. Мы хотели уехать дальше, в Германию.
— А мама уже нашла вашего отца? Она знала, где он?
— Нет. Она ничего не знала. Но была уверена, что отец ее не забыл, что он ее помнит и любит. Дальше нам снова помогли. Одна гуманитарная организация. Я не помню названия, простите. Мы попали в Западную Германию. Под Штутгарт. Мама нашла отца! Отец уже был давно женат. У меня есть сводный брат. Он младше меня на восемь лет. Врачом работает. Ушистом? Ушином? Уши лечит, да, да. Так вот. Отец ушел от той женщины, и мы стали жить вместе. Поженились они уже много позже. Когда мама… мамины документы сделали правильно. А я потом учился в Германии.
Выучил язык быстро очень, школу закончил. Потом университет. А потом уехал в Англию.
А родители остались в Германии. Любили они друг друга без умов. Без ума. Всю жизнь. Мама умерла давно уже, десять лет назад почти. Все время мечтала съездить в Литву, на родину. Но так и не съездила. Боялась, наверное. Но меня воспитала так, что я — русский. Советский даже. Мы никогда не говорили о том, что отец воевал против СССР и почему. Эта тема была закупорена. Закрыта, как на замок.
И отец никогда не говорил об этом. Мы дома не говорили по-русски больше. Мама не хотела, чтобы люди знали. Только между собой иногда мы с ней шептались. Она не хотела, чтобы я язык забыл.
А отец… Отец умер всего два года назад. Последние годы жил со мной в Англии. Старый стал совсем, больной. И все время говорил: «Сынок, какое счастье, что твоя мама меня нашла. Что я узнал о тебе. Поздно, но узнал. Твоя мать — великая женщина. Я по сравнению с ней — ничто. Это благодаря ей мы были вместе».
— Вот так вот, — неожиданно оборвал он тогда свой рассказ, — наверное, я вас утомил? Заболтал совсем. А вон уже и огни показались… Мы приземляемся. Знаете, всю жизнь хотелось рассказать кому-то. Но как-то не доводилось. Сначала нельзя было, потом… Потом некому. А вам почему-то
Мы приземлились. Он вытащил мой проклятый рюкзак, поцеловал мне руку и пошел, не оглядываясь, по проходу…
А я весь вечер была под впечатлением этой истории. Истории, опровергающей все стереотипы. Истории любви, которая началась в лагерном бараке и была обречена с самого начала. Обречена, потому что ее участники по всем официальным законам не имели никакого права на счастье. Но оно тем не менее было. Поздно и вопреки всему, но эти люди какое-то количество лет были счастливы.
Наконец, еще одно очень распространенное заблуждение, передаваемое из уст в уста, — что немцы якобы совсем не любят детей. Не любят и не рожают. Именно в силу того, что женщины очень долгое время мечтали о том, чтобы работать наравне с мужчинами и иметь равные с ними права, сама идея традиционной семьи в Германии будто бы совершенно утеряна. И пресловутая «протестантская этика», о которой в свое время писал великий немецкий историк и социолог Макс Вебер, давным-давно устарела. Нет никаких семейных ценностей, а есть только гедонизм и желание получать удовольствие любой ценой.
Вот лишь немногие из самых распространенных утверждений, которые приходится то и дело слышать не только от случайных «знатоков», но порой и из уст весьма компетентных специалистов по немецкой культуре.
— Да немки вообще не хотят рожать… А если и рожают, то одного и в сорок лет.
— Немцы никогда в жизни не возьмут в семью чужого ребенка — они для этого слишком брезгливы.
— Немцы предпочитают детям собачек и кошечек…
Конечно же, нет дыма без огня. И что-то в этом есть. Немецкие пары действительно предпочитают поздно обзаводиться детьми — сначала они путешествуют по миру, потом делают карьеру, обустраивают дом, подготавливают материальную базу. Детей обычно заводят после тридцати. Впрочем, это совершенно типично не только для Германии, но и для всей Западной Европы.
Но вот утверждение о том, что немцы никогда в жизни не возьмут в семью чужого ребенка, в корне неверно. К сожалению, несмотря на все успехи медицины количество бездетных пар в стране по-прежнему велико, и очередь на усыновление может растянуться на годы.
Немецкие пары берут любых детей. Кривых, косых, с тяжелыми увечьями. Никого также не смущают происхождение ребенка, разрез глаз, цвет кожи. С одной стороны, отчасти это связано с тем, что вероятность получить белокурого, голубоглазого и абсолютно здорового ребенка действительно минимальна. С другой стороны, здесь не принято скрывать усыновление. То есть никто не будет стыдливо отводить глаза на вопрос ребенка «Почему я не похож на вас с мамой?». Скорее всего, ему скажут в лоб, что его усыновили, а при желании расскажут и о предыдущей семейной истории. В немецком обществе принято считать, что ребенок имеет полное право знать о том, откуда он родом и кто его родители. И если биологические родители были чернокожими алкоголиками, а сейчас малыш живет в добропорядочной белой бездетной семье, то никому не придет в голову придумывать небылицы о том, что «у тебя гены прабабушки, поэтому ты такой черненький».
Много лет назад я гуляла на детской площадке со своим сыном, которому на тот момент было лет пять. Неожиданно меня окликнули:
— Привет! Можно мне ваш самокат на минутку?
Обернувшись, я увидела темненького мальчика лет восьми. Не мулата, а совершенно чернокожего ребенка. На черной мордочке сияли белоснежные зубы. Улыбка — до ушей.
— Так можно?
— Бери, конечно! Мой сын пока там, в песке играется. Покатайся здесь по кругу.
— Спасибо! — мальчишка схватил самокат и с восторгом унесся прочь. Прошло минут десять. Я уже начала было подумывать о том, что не видать мне самоката… В этот момент ребенок появился с противоположной стороны аллеи. Как ни в чем не бывало.