Гермоген
Шрифт:
Что же смущало душу Гермогена после этой памятной службы? Он думал о том, что Господь не благословляет суровости в служении истине. Будучи человеком нрава твёрдого и упорного до суровости, но, имея живую и чуткую совесть, он впадал в раскаяние, если замечал в себе суровость. И ныне он склонен был корить себя за то, что разговаривал с царёвыми слугами не так, как того требовал сан священника, ибо это был сан Христов. «И коли сам Христос священствует в нас и через нас, — думал Гермоген, — то почему ты не нашёл в себе ангельского достоинства и терпения?»
— Господи, что мне с ними, окаянными,
Он поднял глаза на свой домик, утопавший в зелени, и увидел в окне супругу Ксению Никаноровну. В её лице было что-то слабое и болезненное и как бы утешающее его. Не проведала ли она про опричников? Так и не привыкла к тому, что жизнь его полна превратностей. Всякий день, отпуская его из дому, ждала и тревожилась, каждую минуту стерегла, поглядывая в окошко.
Что за добрая и чуткая душа его матушка! Едва открыл дверь, кинулась ему навстречу, словно его век не было, припала к груди, потом подняла на него глаза. От неё не спрячешься, всё прочитает на лице, но ни о чём не спросит, опасаясь нарушить его покой.
— Ой, что же это я!
Подала ему квасу с хренком — любимое питье с устатку — и принялась хлопотать, накрывая на стол. А за столом прислуживала ему мягко, спокойно, ненавязчиво, ласково поглядывая на него. Движения её были быстрые, живые и мелкие. То подаст ему мяса на серебряном блюдечке, то подвинет поднос с хлебом и медовой сытой да пирогами с рыбой. Всё это на домотканой чистой скатёрке.
Между тем за окном раздались торопливые шаги, и, прежде чем матушка успела выглянуть в окошко, в дверь постучали. Вошёл монастырский служка, поклонился:
— Челом и здорово, отец Гермоген! Здорово откушать!
— И ты будь здоров! Садись откушать со мной!
Матушка захлопотала, но монашек от угощения отказался и передал Гермогену повеление митрополита явиться к нему.
Гермоген переглянулся с супругой.
— Вот тебе, Ксения Никаноровна, и благословил меня Господь!
Накануне, не далее как утром, был меж ними разговор о митрополите, после того как владыка присылал справиться о Гермогене. Что бы это значило?
— Видно, дьявол и его слуги не знают отдыха, чтобы досадить тебе, — тотчас откликнулась матушка. — Чует моё сердце — Феофил снова противу тебя поднялся.
Феофил был протоиереем. Он часто возводил на Гермогена напраслины, шептал на ухо владыке, что Гермоген прямит иноверцам. Матушка это знала и скорбела. У неё были свои приметы, по которым она многое угадывала, но умела утешать супруга словом здравым и рассудительным.
— А что ежели на тебя нападают, то ты этому радуйся, мой отец! Если бы льстив и слаб был, то на тебя бы не нападали, а был бы в чести. Да злее зла такая честь.
Она села рядом, погладила его плечо.
— Не впервой тебе, отец мой, с бесами сражаться. Да ни разу ещё не случилось им одолеть тебя!
Гермоген пожал её руку.
— Утешительница ты моя болезная!
— Я
...Митрополичий домик стоял во дворе Спасо-Преображенского монастыря. Воздух был чист и свеж. Едва успела отцвести сирень, как всюду разлилось благоухание жасмина, и дивно сияли церковные купола, облитые недавним дождём. Из окон кабинета, именуемого Комнатой, была видна узкая балка, а за нею сверкали воды Казанки, отражавшие зарево заката.
Комната обставлена монашески строго. Древний шкаф с ещё более древними книгами, большой стол, на котором стопками лежали книги, перед ними — свитки рукописей. Обычно в эти часы к митрополиту приходит иеромонах Савелий и вслух читает рукописи, ибо сам митрополит слаб глазами. Однако ныне владыка изменил вечерний распорядок. Вести о случае в обители Николы Гостиного требовали его решения. Он с часу на час ожидал появления настоятеля прихода Гермогена.
Старец Иеремия испытан многими скорбями. Он осторожен и мудр в суждениях, но в опричниках он видит не царёвых людей, а слуг дьявола. Таких злодеев ежели и родит внове земля Русская, то долго дожидаться. И храмы Божьи разоряют, и огнём палят, и живота невинных лишают. Не уснут, ежели зла не сотворят. И владыке не то дивно, что опричники вошли в святую церковь в непотребном одеянии, и не то дивно ему, что во время службы они потребовали от священника благословить их, презрев покаяние. Владыке дивно, что протоиерею Феофилу ведомо сие ранее прочих и он спешит составить надлежащее донесение. Дивно ему и то, что искусный коварник и «шептун» Феофил с таким усердием добивается духовного сана. Дед его был католической веры, но, приехав на Русь, принял православие, и вот внук его стремится к священству.
«Да токмо он ли один таков? — думал Иеремия. — Ныне особливо явилось много примеров, когда недавние иноверцы, а ныне перекрещенцы норовят проникнуть в святая святых Русской Церкви, а проникнув, сеют смуту». В сих делах Иеремии чудились многие тайны. Да как их постичь? Ему часто приходили слова из Писания: «Если сумеешь извлечь драгоценное из ничтожного, то будешь, аки мои уста».
Дожидаясь прихода Гермогена, владыка повторял про себя эти слова, но был в недоумении: что — ничтожное, а что — драгоценное?
Оно как будто известно: ничтожна плоть человека, драгоценна его духовная высота. Да всякому ли ока доступна, духовная высота? Ох, горе, горе! Слезит душа, сознавая свою немощь. От горних помыслов её отводит суета сует. Вот и ему, владыке, ныне надлежит ответствовать за случай вздорный и давать ответ самому царю, пошто священник его епархии презрел царёвых слуг. И как тому ответствовать? Гермоген — муж многоопытный, известный благочестием и учёностью. Адамант веры.
Увидев, как монашек пропускает в дверь Гермогена, Иеремия поднялся навстречу вошедшему и, когда тот склонился перед ним в поклоне, молча благословил, подумав: «Смиренен, но и дерзок, паче меры своеобычен. Послушаем, что скажет. Как думает дале сбережение иметь».