Гермоген
Шрифт:
— Данила! — позвала она. — Да скорее же, скорее!
Постояв перед иконой в почтительном молчании, Данила сказал жене:
— Я тебе не советчик, Фёдора. Не нами положена эта икона в землю, не нам её и подымать. Да свершится сие по воле духовных чинов!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Был
Образ Богоматери Казанской возьмёт с собой в поход Дмитрий Пожарский и своей победой будет обязан её святой помощи.
Однако мало кто знает, что основание этой победы было заложено именно в день обретения иконы Казанской Богоматери, когда воссияло величие простого священника. Это он, священник Гермоген, в грядущем святейший Патриарх всея Руси, благословит иконой Казанской Богоматери князя Дмитрия Пожарского.
День тот начался с кипения страстей. Никогда прежде ни стены монастыря, ни покои владыки не видели столь воинственного противоборства сил. Всё, что до этого дня давало лишь редкие вспышки в недрах благопристойного клира, обрушилось с богоборческой нетерпимостью на истинных исповедников Бога живого, на подвижников православия.
Нужен был только случай. Весть об иконе мигом облетела всё казанское духовенство. На монастырском дворе собрались люди всех чинов. Ожидали выхода владыки. Ныне у него был совет с архимандритом и всем освящённым собором. Кому повелит владыка подымать новоявленную икону Божьей Матери? Слышали, что архимандрит ходатайствовал перед владыкой за Феофила. Но владыка не спешил сказать своего слова. Это подтверждалось и тем, что владыка явно ожидал прибытия из Свияжска Феофила с архимандритами.
А тем временем обсуждались неотложные монастырские дела. Обитель пострадала при пожаре, а своих средств на восстановление почитай что не было. И хотя монахи трудились в поте лица своего, трапеза их была скудной, пшеничного хлеба и в глаза не видывали.
На церковный совет призвали воевод, чая от них помощи. Дверь в покои владыки широко отворилась, и в ней показалась массивная фигура Феофила. Окладистая рыжая борода достигала могучей груди, которую облегала замысловато расшитая ряса. Среди монастырского люда и белого священства ходил неизвестно кем пущенный слух, что Феофил схож с покойным священником Гурием. И усы у Феофила — важные, длинные, как у Гурия, и глаза тёмные. И поступь важная. Никто, однако, не заметил, что Феофилу не хватало ни мало ни много — благородного величия, простоты и смирения. С высшими Феофил был искателен, с низшими — надменен. Отвесив низкий поклон сперва владыке, затем архимандриту, Феофил поклонился в пояс и собору, церковной и монастырской братии, оглядывая благосклонным взглядом то одного, то другого.
— Поведай нам, Феофил, что знают люди в Свияжске о новоявленной иконе Владычицы Небесной? Ныне всем собором надобно рассудить, в какой обители поместить Её казанский образ, — начал владыка и как-то особенно пристально зорко посмотрел на протоиерея. Он хорошо знал его лукавство, помнил, как прихожане жаловались на разглашение Феофилом тайны исповеди, как он смеялся над грехами своих духовных детей, о коих те доверчиво рассказывали на исповеди. А иной раз он оставлял бедных прихожан и вовсе без исповеди
Феофил, однако, не замечал ни ранее, ни теперь настороженного к себе внимания владыки. Он знал, что за него хлопочет перед владыкой сам архимандрит, был важен и самонадеян. В недалёком будущем Феофил видел себя настоятелем Спасо-Преображенского монастыря (архимандрит был совсем худ), и вопрос владыки, куда поместить новоявленную икону, был как нельзя кстати. Феофилу казалось, что само явление иконы Богоматери способствовало его духовной карьере. Готовясь ответить, он даже плечи слегка расправил.
— Духовные чины Свияжской обители будут ныне здесь, святой владыка, твои помыслы ведомы мне. Образ Владычицы Небесной они чают поместить в Спасо-Преображенском монастыре.
— И каковые на то резоны? — спросил владыка, догадываясь о тайном замысле Феофила — расположить в свою пользу служителей монастыря.
— Сей монастырь, созданный святителем, доныне Богом соблюдаем. Пожар не изгубил его. Богу угодно, дабы сия обитель приносила нетленные плоды и, яко древо при водах, распространялась благолиственно и доброплодно.
Повисло молчание. Всяк думал по-своему. Да кто осмелится сказать? Многие думали, что Феофил выражает волю архимандрита, кто ж осмелится супротивничать?! И вдруг в конце покоев раздался голос, показавшийся резким:
— Новоявленная икона испокон веков почиталась на Руси особо. Так и Богоматерь Владимирская была доставлена в новопрестольный град Владимир и установлена на святом престоле. Или Феофил не думает воздать должного чествования иконе Богоматери, явившейся в нашем граде?
Феофил резко обернулся на знакомый, ненавистный голос Гермогена. Они встретились взглядами, и Гермоген почувствовал, будто в глаза ему ударила злобесная искра. Феофил и прежде злобствовал и пакостил ему: разгласил тайну его исповеди, осмеивал его вятский говор, противился поставлению его клириком. Видно, содеявший зло и не покаявшийся в нём — не уймётся. Тако будет и далее. Сей человек приложился к благочестию хитрыми помышлениями, а не сердцем. И значит, не напрасно знавшие Феофила в молодые годы говорили о нём дурно: был-де он икон поругателем.
— Сам-то как мыслишь устроить икону Богоматери, явленную в нашем граде? — спросил Гермогена миролюбивый голос в свите митрополита.
— Осмелюсь ли дерзкими моими устами глаголать о святом помысле Царицы Небесной?! Человекам, однако, дано уразуметь посылаемую Ею тайно изречённую весть. Что подвигло Владычицу к сошествию на землю близ церкви Николы Тульского? Не указание ли нам сие — установить Её святой образ в указанной церкви? А дале построить монастырь на месте его обретения? — произнёс Гермоген, глядя на владыку.
— Разумный муж, разумно и рече, — произнёс тихо голос из митрополичьей свиты.
Феофил резко, со скрипом повернулся на сиденье. Не надо было долго вглядываться в него, чтобы увидеть, сколь он гневен.
— Молю владыку не положить на меня гнева за слово супротивное! Но благие советы людям наши небожители передавали через своих угодников. А кто сей клирик, что изрекает дерзновенные словеса? Благоразумно ли слушать его поучения?
— Не всякое глаголание — суть поучение, — миролюбиво заметил иеромонах, что состоял при настоятеле монастыря. — Твой гнев, Феофил, паче меры грозен.