Герои и подлецы Смутного времени

Манягин Вячеслав Геннадьевич

И это притом, что Филарет фактически дублирует церковную власть на территориях, захваченных самозванцем. В чем дело? Почему жесткий, а порой и нетерпимый к изменникам Гермоген в этом случае настроен так миролюбиво? Быть может потому, что помнит: в 1606 г. именно Филарет должен был стать патриархом?

24 июня 1610 г. князь Дмитрий Шуйский потерпел сокрушительное поражение в битве при Клушине. 17 июля в Москве начался очередной мятеж против Василия Шуйского, который закончился свержением царя и установлением власти Семибоярщины. Мало кто встал на защиту Шуйского. И только патриарх Гермоген, как и прежде, поддержал власть «ныне существующую» [142] .

19 июля Шуйский

был насильно пострижен в монахи. Гермоген не признал законность этого действа, продолжал считать царем Василия, а монахом объявил князя Тюфякина, произносившего за государя обеты. Но, понимая, что возвращение Шуйского на престол невозможно, а если и произойдет, то вызовет новые возмущения, патриарх разослал окружные грамоты, в которых писал о необходимости «на Московское государство выбрати нам государя всею землею, собрався со всеми городы, кого нам государя Бог подаст».

Считается, что Гермоген имел ввиду две кандидатуры: либо князя Василия Голицына, либо малолетнего Михаила Романова. Василий Голицын – это именно тот, который в 1605 г. приказал убить 16-летнего царя Федора Годунова, а выбор 14-летнего Михаила означал только одно – страной будут управлять «тушинский патриарх» Филарет и его брат Иван. Остается предположить, что или выбор этих кандидатур был приписан Гермогену позднее, уже при Романовых, или мы чего-то не знаем о честном и бескомпромиссном патриархе.

Но споры о кандидатах прекратились сами собой, когда в Москву вошли отряды Жолкевского, и осталась только одна кандидатура – королевича Владислава. Когда бояре «пришли к патриарху Гермогену и возвестили ему, что избрали на Московское государство королевича Владислава», патриарх выдвинул только одно требование: «Если [Владислав] крестится и будет в православной христианской вере – и я вас благословляю. Если же не крестится – то нарушение будет всему Московскому государству и православной христианской вере, да не будет на вас наше благословение!» 27 августа у Новодевичьего монастыря (ставки Жолкевского) польский гетман поклялся соблюдать договор.

По договору Владислав должен был венчаться на Московское царство от патриарха и православного духовенства по древнему чину, обещал православные церкви «во всем Российском царствии чтить и украшать во всем по прежнему обычаю и от разорения всякого оберегать», почитать святые иконы и мощи, иных вер храмов не строить, православную веру никоим образом не нарушать и православных ни в какую веру не отводить, евреев в страну не пропускать, духовенство «чтить и беречь во всем», «в духовные во всякие святительские дела не вступаться, церковные и монастырские имущества защищать», а даяния Церкви не уменьшать, но преумножать.

В договор патриарх по своей инициативе вставил статью об особом посольстве, которое будет направлено к Владиславу, чтобы ему «пожаловати, креститися в нашу православную христианскую веру» [143] .

В первоначальном варианте договора, предложенном Жолкевским, все обещания польской стороны давались сначала от имени короля, а потом – Владислава и решение спорных вопросов откладывалось до того момента, когда король Сигизмунд сам «будет на Москве». Гермоген добился того, что роль короля в договоре была сведена до минимума.

Тут же, под Новодевичьим, 10 тысяч москвичей присягнули Владиславу. 28 числа целование креста царю Владиславу продолжилось в Успенском соборе в присутствии патриарха Гермогена.

Когда к Сигизмунду и Владиславу под Смоленск отправилось московское посольство, глава посольства Василий Голицын (тот самый, погубивший Годуновых) заявил патриарху: «О крещении [Владислава] они будут бить челом, но если бы даже король

и не исполнил их просьбы, то волен Бог да государь, мы ему уже крест целовали и будем ему прямить».

Но это было личное мнение Голицына, а само посольство получило наказ от патриарха и бояр: предъявить королевичу условия, чтобы Владислав крестился еще под Смоленском, чтобы порвал отношения с Римским папой и чтобы россиян, пожелавших оставить православие, казнил смертью.

Гермоген дал наказ и митрополиту Ростовскому и Ярославскому Филарету – защищать православие, и «митрополит Филарет дал ему обет умереть за православную за христианскую веру».

В ночь на 21 сентября поляки вошли в Москву и заняли центр города. Патриарх был изначально против ввода польских войск в столицу, к тому же это было нарушением одного из пунктов договора, заключенного с Жолкевским.

Еще при первой попытке поляков войти в город Гермоген решил созвать собор по этому поводу. У патриарха собралось множество дворян, купцов, стрельцов и посадских людей. Патриарх дважды посылал за боярами, но они не явились, ссылаясь на занятость государственными делами. Тогда Гермоген велел передать боярам, что если они не хотят прийти к нему, то он сам пойдет к ним, и не один, а со всем московским народом. Бояре испугались, пошли к патриарху и два часа уговаривали его. Гермоген объяснял боярам, что гетман нарушает условия договора, не отправляет войска в Калугу против «вора», свои полки хочет ввести в Москву, а русское войско выслать против шведов. Бояре же утверждали, что ввод польского войска в Москву необходим, иначе чернь предаст ее «вору». Иван Никитич Романов сказал патриарху, что если Жолкевский отойдет от Москвы, то всем боярам, спасая свои жизни, придется идти за ним, и тогда Москва достанется «вору» и Гермоген будет в ответе за это. Однако патриарх продолжал стоять на своем. Наконец Мстиславский грубо закричал на Гермогена: «Нечего попам мешаться в государственные дела!»

Надо сказать, что впоследствии, несмотря на недовольство патриарха присутствием в Москве поляков, гетман Жолкевский наладил с Гермогеном неплохие отношения, и вообще, при всей своей жесткости и ортодоксальности предстоятель Русской церкви не испытывал патологической ненависти к иноземцам, что видно и из его грамот, в которых он большей частью обвиняет в Смуте самих россиян, не пытаясь переложить вину на поляков или католический Рим. Но хорошие отношения с гетманом не помогли Гермогену воспрепятствовать передаче Шуйских полякам.

Вместо уехавшего Жолкевского комендантом Москвы стал старый недруг русских Гонсевский. Реальная власть находилась в руках его ставленников боярина М.Г. Салтыкова и казначея Федора Андронова. Из города было выслано 18 000 стрельцов, жителям столицы запретили носить оружие, но это не вызвало поначалу особых протестов.

Владислав все не ехал, а 30 ноября к патриарху пришли Салтыков и Андронов и потребовали, чтобы Гермоген благословил всех православных целовать крест «царю Сигизмунду». На другой день об этом же попросил патриарха и номинальный глава московского правительства князь Мстиславский. «И патриарх им отказал, что он их и всех православных крестьян королю креста целовать не благословляет. И у них де о том с патриархом и брань была, и патриарха хотели за то зарезать. И посылал патриарх по сотням к гостям и торговым людям, чтобы они (шли) к нему в соборную церковь. И гости, и торговые и всякие люди, прийдя в соборную церковь, отказали, что им королю креста не целовать. А литовские люди к соборной церкви в те поры приезжали ж на конях и во всей збруе. И они литовским людям отказали ж, что им королю креста не целовать».