Герои из-под пера
Шрифт:
— Ты запомни, сука, нет у тебя власти надо мной. А у меня есть. Потому что ты тоже раб.
— Чего же? — просипел Виктор.
— Своей лжи. Фантазий. Дешевого идеализма! Что твой Семен, что ты сам — чего добиваетесь-то? Равенства? Справедливости? Так не было их никогда. И не будет. Жить надо не идеалами, а желаниями, выгодой, силой своей.
— Короткая жизнь получится.
— Это как посмотреть. Зубастый зверь иной раз дольше охотника по свету бродит. Над ним, может, и Бога нет.
— Это точно.
— Заткнись!
Ствол "нагана"
Несколько секунд Виктор ждал выстрела. Фрол смотрел в его лицо пустыми, равнодушными глазами, но почему-то медлил.
— Нет, — сказал он, скривившись. — В другой раз.
Серый зыбкий кисель, заполнивший комнату, приобрел красноватый оттенок, из окна протянулся и полукругом лег на бревенчатую стену отсвет зари.
— Не пора тебе? — просипел Виктор.
— Раньше времени не уйду, — сказал Фрол. — Не нечистая сила.
Но все же поднялся, похлопав по одеялу рукой, словно отговаривая Виктора от ненужного и опасного подвига. Каблук сапога стукнул о порог.
— Я вернусь, — пообещал Фрол, на мгновение застыв у косяка.
— Буду ждать, — сказал Виктор.
— Ну-ну.
Невысокая фигура качнулась и пропала в большой комнате. Солнца стало больше. Послышался шаг, другой. Затем стало тихо.
Виктор вздрогнул и открыл глаза.
Сон? Или не сон? Он полежал, представляя, как Фрол сейчас торопливо проламывается в другую реальность, по снегу, по утру, злобно вжимая шею. В буквы, в главы, к неминуемой смерти. Уж смерть-то будет, не сомневайтесь.
Старый будильник на тумбочке подгонял стрелки к шести часам. На оконной измороси рубиново переливался стылый солнечный свет.
Виктор откинул одеяло, чувствуя, как холодом схватывает лодыжки.
— Эй, — произнес он в пустоту дома.
Где-то у печи треснула половица. Еще скажите, дом с хозяином не здоровается! Здоровается, в полный рост.
— Фрол…
Смешно, подумалось, сорок девять лет, материалист, ни в чертей, ни в призраков, а тут вдруг в персонажа своего верю. Бред, конечно. Переутомление. Не поел вчера ничего путного. Но ярко, надо признать, ярко и достоверно.
Патрончик еще вчера на подоконнике, помним-помним.
Может, того вы, Виктор Павлович? С Потапыча, с правды-матки… А Ленин-то живее всех живых. Вот где заковыка советского времени, атеизм и одновременная вера в загробный мир. И всем приходилось верить.
Ну-ка, ну-ка, собраться.
Виктор спустил ноги и замер. На пороге темнел след. Жирный, сапожный, большой. Сердце оборвалось. Значит, не показалось. Не сон. А что тогда? Не материализация же чувственных идей, как у Захарова в "Формуле любви". Что он такого чувственного навоображал? Ничего. Фрол, сука, вообще субъект самостоятельный.
А сердечко шалит. И во рту сухо.
И если сейчас Фрол выйдет из-за стены, он точно скопытится.
Виктор постоял, не решаясь шагнуть в большую комнату. Даже выглянуть отчего-то было боязно. Сон, все сон. Ну не сидит же, в самом деле, эта тварь
— А вот и я, — погнал себя голосом Виктор.
Шагнул. Разожмурился. Комната была пуста и холодна. Сбитый половик, миска на столе, кофта повисла на спинке стула. В углу, у печного бока, правда, темнело нечто жуткое, бесформенное, в наплывах серой глины, при рассмотрении оказавшееся тапками, так и не пережившими бурный вечерний вояж.
Следы от них, протянувшиеся от входных дверей, были такими же большими и оплывшими, как и след на пороге.
И отлегло. О! До ватности в коленях и потемнения в глазах. Отлегло! Ох, граждане, вот оно что. Не Фрол. Витька-дурак сам вчера оставил! Сам! Еще голова сработала — мол, нечего делать таким тапкам в спальне.
С минуту или две Виктор хохотал на диване. Утирал слезы, бегущие из глаз, кусал ладонь, но хохот рвался наружу, не совсем, уж ясно, здоровый хохот.
Вот же накрутил себя, ух-ха-ха! Просто ух… просто ха-ха… Ладно бы Елоху боялся, пьяный, не пьяный, а собирался поджечь… Но Фрола, ха-ха…
Смех вылез икотой.
Кое-как Виктор погасил ее водой, выхлебал две кружки, согнувшись в букву "г". Помогло. Одевшись потеплее, он вышел в холодный, озаренный рассветом мир с колкой от измороси, седой травой и дошагал до бани. Чиркнул макушкой по низкой притолоке, забрался в темноту, чуть пахнущую вениками, поморгал, привыкая к скудному свету из окошка. Смутно желтели полок и лавки, темнела печь с баком для горячей воды. Бак для холодной воды нашелся наощупь, из нержавеющего нутра пальцы ухватили лишь несколько ломких листьев. Значит, ведер десять и туда, и туда.
С полчаса он таскал воду двумя ведрами. Крутил ручку, звенел цепью, выбирая воду из колодца, переливал и нес в баню. Вспотел. Баки, казалось, проливались в ничто, пощупаешь ладонью — и половины еще нет.
Солнце не грело, вставало опухшее, красное, как с бодуна. Выкатилось до половины над верхушками далекого леса на горизонте да так и застыло.
У соседей уже ходила между грядками женская фигура в ночнушке. Как привидение. Что она там высматривала, Виктор так и не понял. Рыжий котяра забрался на штакетины, посмотрел желтыми глазами и, тяжело спрыгнув, скрылся в кустах за дорогой. Лешка Пахомов завел свой трактор — звук по утру разносился далеко, чисто. Тыры-рыры-ры. Где-то запоздало прокричал петух. По башке б ему.
Наносив воды в баню, Виктор плеснул полведра в таз и, морщась, с куском хозяйственного мыла отмыл угвазданные вечером ноги. Сходил в дом, сдернул простыню, тоже отнес в баню, на стирку. Добавил другой одежды. Если уж делать день "чистым", то на полную катушку. Иначе что это за день получится? Затем натаскал дров. Постоял в предбаннике, ежась.
Ну да, да, это все к вечеру. В сущности, конечно, интересно получается, повесть допишу и — в баню. За наградным березовым листом. Смою, обновлюсь, выкину из жизни чертова Фрола наконец…