Герои. Новая реальность (сборник)
Шрифт:
– Кто? – переспросил О’Хара.
– Нелетающие птицы Новой Зеландии! – взвизгнул жрец, и ответом ему стал ужасающий свист из дальнего угла склепа.
О’Хара был впечатлен.
– Бред какой-то, – сказал он. – Вы бы еще пингвинов сюда притащили.
Рот Сун Ло Ли скривился в жутком подобии улыбки.
– Спасибо за совет, мой обреченный друг! Я завтра же выпишу партию этих гордых птиц, любимцев моих Хозяев, прямо от подножия Эребуса! Их сильные лапы затопчут, а мощные клювы разорвут всякого, кто осмелится встать у меня на пути – если успеет, ибо вскоре мир переменится! Теперь
Отвернувшись от жертвы, мерзкий жрец выкрикнул что-то на языке, непонятном даже Кимболу О’Харе. Отворилась незаметная прежде дверь, и глазам пленника предстала высокая, очень темнокожая девушка неимоверной красоты, облаченная в тонкое бирюзовое сари. Волосы ее, цвета воронова крыла, были уложены в высокую прическу; на лице ее, когда она склонилась перед гнусным китайцем, своим господином, читался бесконечный испуг. Жрец отдал краткий приказ, и незнакомка медленно двинулась к сокрытым в полумраке клеткам.
Прогрохотали засовы, и девушка, испуганная еще более, отскочила в сторону. Поспешно, однако не теряя некоторого достоинства, китаец последовал ее примеру и затянул на гортанном прадревнем языке литанию смерти.
Мягкое цоканье наточенных когтей по холодному камню вселило бы ужас и в самую отважную душу – но Кимбол О’Хара не позволил себе отвлечься на бессмысленное волнение. Он играл мышцами, надеясь хоть сколько-нибудь ослабить гнусные веревки, оплетавшие его тело, – увы! тщетно.
Первая из ужасных, противных естеству птиц вошла в круг света, и обреченный узник невольно содрогнулся. Грушевидное тело с редуцированными крыльями, поросшее словно бы не перьями, но свалявшейся бурой шерстью; чудная походка, которая в иных обстоятельствах могла бы показаться забавной; странный запах болот иного полушария; пронзительный, невыносимый для слуха свист – все вместе сделало птицу исчадием душераздирающего кошмара. За нею маячило трое собратий. Киви была уже в шаге от алтаря; она зловеще присвистнула и, повернув голову, ударила клювом в стену – полетела каменная крошка.
О’Хара готов был зажмуриться, не желая видеть, как первый удар безжалостного клюва пронзит его, и мысленно поклялся принять смерть безмолвно, – но тут в воздухе сверкнула золотая полоса, и страшная птица рухнула с тонким писком, обливаясь кровью.
Волосы темнокожей девушки упали ей на плечи роскошным водопадом: она распустила гордую прическу, выдернув из нее три золотые заколки, ставшие смертоносным оружием. Мелькнула вторая, третья – и еще две птицы обагрили пол, истертый тысячами ступней.
Три киви пали, но четвертая приближалась, и жрец, на несколько драгоценных мгновений замерший потрясенно, оставался столь же опасен. Издав невнятный вопль ярости, китаец ринулся к бестрепетной девушке, но столь же оглушительный, сколь неожиданный звук револьверного выстрела – о, славное достижение высокой цивилизации! – остановил его. Первая пуля опрокинула дьявольскую птицу, чьи пуговичные глазки уже высматривали точку рокового удара; вторая поразила китайца, тот взмахнул руками – полы его мантии взметнулись подобно крыльям нетопыря – и повалился ничком.
– Мистер О’Хара! Мистер О’Хара! Вы живы?!
То был голос Адама Стрикленда.
Отважный юноша
– Я нарушил ваш приказ, сэр! – воскликнул молодой Стрикленд, перерезая веревки. – Не вы один вызвали подкрепление. Я передал Чехова на руки Уиггинсу и последовал за вами, сэр!
– Вы все правильно сделали, Адам, – сказал О’Хара, приподымаясь и растирая запястья. – Спасибо. Как всегда – спасибо.
Девушка, видимо робея, на шаг подступила к нашим храбрецам. Ее прекрасно очерченные губы чуть приоткрылись, но она не успела сказать ничего. Раздался тонкий свист, из уголка ее рта потекла струйка крови, и она упала на колени: в спину ее вонзился китайский кинжал с золоченной рукоятью – последний дар умирающего Сун Ло Ли.
О’Хара осторожно взял ее на руки.
– Скажите ему, – прошептала девушка, – скажите, что я…
И это было все.
О’Хара медленно опустил ее на пол и огляделся. Узкая пещера, чадящие факелы; камень, на котором валяются обрезки веревок; пустая клетка; четыре мохнатых комка на полу. Мертвый мужчина, чья правая рука чуть вытянута вперед; мертвая женщина.
– Пойдемте, Адам, – сказал О’Хара без выражения. – Мы и так чуть не остались на хребтах чужого безумия.
XXII
– Мистер О’Хара, вы живете в большой, пестрой стране – вам, уж простите, трудно вообразить, до чего однообразен мир. Везде – бесплодные хотения, напрасный труд, везде – богатство и нищета, беспросветность обыденной жизни, большая или меньшая глупость властей.
Чехов понурясь сидел на гостиничной кровати, свесив руки между колен; О’Хара – напротив него, в плетеном кресле. За окном было тускло; в десятых числах ноября на южном Цейлоне меняются ветра, и Коломбо становится похож на осеннюю Ялту: сизое море под серым небом и устало покосившиеся деревья. Стояла тишина, какая бывает перед дождем: вот-вот и зашуршит, но пока нет ни ропота, ни ветра – одно терпеливое ожидание, а к набегающим волнам уже привык и не слышишь. В углу номера, возле письменного стола, что-то попискивало в квадратной клетке, накрытой цветастым платком. До отбытия «Петербурга» оставалось еще больше часа.
– Я приехал на Цейлон, «место, где был рай», – продолжал Чехов взволнованно, – и что нашел? Все то же, но еще игру разведок – не отрицайте и не подтверждайте, я давно уже все понял, – да нарушил покой мирных опиумных контрабандистов. Ведь этот китаец отчего-то решил, что мне всучили в Канди какое-то зелье?
– Да, вроде того, – кивнул О’Хара.
– Какая скучная история, – сказал Чехов. – Какой однообразный, неизменный, бесконечно скучный мир.
– А вы бы хотели иначе? – спросил О’Хара.
– Нет-нет, – быстро ответил Чехов. – Нет, ни за что. Ведь это и вправду лучший из миров. Вернее, единственно возможный.
– Один добросовестный журналист, – перебил О’Хара, – сообщает, что на русских Командорах даже морские котики стонут: «Scoochno! Ochen scoochno!»
– Не шутите, – попросил Чехов. – Поймите, ведь люди не ездят на Северный полюс, не залазят на айсберги – они едят, пьют, а жизнь в это время проходит за стеной; они влюбляются, женятся и бывают несчастны. Вот и все. Остальное – проблески… исключения, за которые приходится платить, и платить дорого.