Герои
Шрифт:
Оцепенев, я отступил от лунного луча, желая скрыться в темноте.
Голос Лэрри эхом вылетел из зала:
— Кто-нибудь здесь есть еще?
Я притих, прижался к стене, слыша свое собственное дыхание настолько отчетливо, что побоялся, что он мог бы это услышать. С его приближением шаги становились громче. Он прошел через вспышку лунного света, словно приведение, и я закрыл глаза, не желая его видеть. И шагов больше не было. Видел ли он меня? Мои глаза поспешили открыться. Он стоял в двери, его силуэт теперь был в тени. Он
Я стоял, размышляя над тем, что увидел в глазах у Николь.
И что было поразительно, так это то, что колотящееся в груди сердце не производило никакого шума.
Волна жары накрыла Френчтаун. Зной был почти осязаемым. Все искажалось в восходящих потоках раскаленного воздуха. Все двигались словно в замедленном кино. По вечерам, после закрытия фабрик они собирались на лужайках и верандах в ожидании бриза, который бы принес им прохладу. Каждый, кто утром выходил работу, медленно брел по улице с утомленным взглядом, и также выглядел вечером, по дороге обратно домой.
В течение трех дней, я часто приходил на Шестую Стрит, и все время останавливался напротив ее дома. Я смотрел на окна второго этажа, где жила Николь, иногда делая шаг то в одну, то в другую сторону в надежде на то, что она хоть на мгновение появится у окна. Была сильная жара, и на веранду второго этажа не выходил никто. Окна были открыты, чтобы воздух хоть как-то охлаждал квартиру, но туда никто не приходил и оттуда не выходил.
Ее отец в семь утра уходил на фабрику и возвращался сразу после пяти, и я избегал его, удаляясь на это время прочь.
Мальчишка лет восьми, живший в доме напротив нее, все время катался на велосипеде по тротуару и иногда пристально глядел в мою сторону. Наконец, щурясь от солнца, он спросил:
— Почему ты все время здесь стоишь?
— Жду, — пожал я плечами.
— Ты что, бездомный? — спросил он, расчесывая подбородок.
«Да», — хотел сказать я. — «Своего рода бездомный, из тех, кто совершает ужасные поступки, позволяя кому-то причинять боль своей девушке». Даже у себя в сознании я преднамеренно обошел это ужасное слово — то, что на самом деле с ней произошло.
Какое-то время мальчик ждал моего ответа, затем тихо отъехал в сторону, пристально оглядываясь на меня через плечо. Он вошел в дом и больше оттуда не выходил.
В «Аптеке Лурье» ходили всякие нелепые слухи о внезапном отъезде Лэрри ЛаСейла из Френчтауна сразу же после его приезда. Кто-то сказал, что его отпуск был отменен, а его снаряжение было отозвано и отправлено для подготовки большого наступления в Европе. Так же был разговор о том, что среди ночи к нему примчался посыльный на мотоцикле
«Да, не было никакой телеграммы», — насмехался мистер Лурье. — «Это был чокнутый Джо Турейн. Он пытался остыть после жаркого дня…»
Ночью я не смог спать. Лежа на кровати, я смотрел в потолок, довольствуясь жарой, которая была настолько жуткой, что казалась исчадьем ада — тем, что я так заслужил.
Наконец, на четвертый день, я увидел, как она появилась на ступеньках, ведущих на веранду первого этажа.
Она остановилась, когда я вошел во двор.
— Николь, — позвал ее я.
Она увидела меня сверху, сделала шаг назад, затем замерла, словно наблюдала за мной прежде, чем подпустить ближе.
— Николь… — сломался мой голос, но не так, как в те дни, когда меня при виде ее мучила застенчивость, а потому что мое сердце было настолько разбито, что ее имя разрушилось, когда я только попытался его выговорить.
Ее глаза встретились с моими. Она долго молчала, и когда, наконец, заговорила, ее голос был острее ножа:
— Ты там был все время.
Я молчал, мне нечего было найти в свое оправдание, потому что мне и не было никакого оправдания.
— И ты ничего не делал.
Обвинение в ее голосе было еще хуже, чем острота в нем.
— Я знаю, — и не был уверен, сказал ли это я или только подумал.
— Ты знал, что он делал, не так ли?
Мое сердце, так тяжело налилось кровью, что я смог только кивнуть, соглашаясь с ее словами.
Прислонившись к перилам, она спросила:
— Почему ты ничего не предпринял, не остановил его, не позвал на помощь? Не сделал хоть что-нибудь?
— Мне жаль, — сказал я, зная, как жалко должны звучать мои слова, обращенные к ней.
Она качнула головой и отвернулась, но я не мог дать ей так просто уйти.
— Ты… — начал я спрашивать, но заколебался, поскольку она повернулась обратно и снова посмотрела мне в глаза. Какое слово я смог бы использовать? «Ты цела?» или «Разорвана ли ты на части?» — С тобой все в порядке? — спросил я, наконец.
— Нет, я не в порядке, — ответила она, и в ее глазах высветился гнев. — Я ранена. Я вся донельзя изранена изнутри.
Мог ли я там стоять и всего лишь молчать, словно все мои грехи были на лицо, и не было за них никакого прощения.
Наконец, я спросил:
— Что же мне делать?
— Бедный Френсис, — сказала она, наконец, но безо всякой жалости в голосе, возможно, с презрением. Ее глаза оглядели меня с ног до головы. Она махнула рукой, прогоняя меня прочь. — Уйди, Френсис, — сказала она. — Всего лишь уйди.
И она не спеша пошла, оттолкнулась от перил, вошла в прихожую. Край ее платья порхнул следом, словно повторив жест ее руки. Дверь закрылась.