Героические были из жизни крымских партизан
Шрифт:
сейчас ищет только официального согласия комиссара. Тут он до конца пунктуален, ему необходимо комиссарское согласие во что бы то ни стало — так уж заведено. А Чёрный ждёт, что я скажу.
— За мельника! — отвечаю ему.
— Видал? — хлопнул ладонями Македонский.
— Попробуем, — соглашается комиссар, кричит: — Иван Иванович, бегом за мельником и ко мне!
Появляется Иван Суполкин, а с ним и мельник в рабочей одежде, низенького неприметного роста, на вид лет тридцати пяти и, видать, болезненный —
— Давно бывал у брата? — допытывается Македонский.
— За два дня до нападения на мельницу.
— Где он работает?
— Известно где, будочником, на железке.
— Как он с оккупантами?
— Водится, — коротко бросил мельник.
— А ты? — вмешивается комиссар.
— А на кой ляд я пришёл сюды, в лес?
— Привёл случай.
Мельник поднимает голову, строгим голосом:
— А я давно ждал его — вот что я вам скажу! Дуся моей жене всё выложила, а та — мне. И держал я муку на мельнице, а румынам всё брехал: машина поломалась, не смолол ещё... Вот и весь мой «случай», товарищ Чёрный.
Македонский нервно потёр подбородок — первый признак признания собственной вины:
— Ты уж нас строго не суди, время такое... Надо к брату идти, под-разведать, что и как.
— Приятности мало, коли надо... Не знаю лишь — выйдет ли?
...На третьи сутки мельник вернулся в отряд. Он побывал у брата,
не выдавая себя, разузнал: немцы дорогу охраняют, но не так, чтобы шибко. Главная беда — трудно подобраться к цели. Надо шоссе переходить, по степи шагать. Охранников туча тучей. Мельник сам чуть не попался в лапы фельджандармов, выручило только случайно сохранившееся у него удостоверение, выданное румынским штабом.
Как же нам быть?
Через час явился в командирскую землянку Иван Суполкин — выбритый, с белым подворотничком на гимнастёрке, собранный такой.
— На парад, Ваня? — подначил Македонский.
— На железную дорогу.
— Так-таки прямиком?
— А что, командиры? Знаем дорогу, охрану, знаем, что фрицы через пятое на десятое патрулируют линию, наконец, там брат нашего человека — мельника. Эшелон на воздух — жив не буду.
Убедительно говорил Иван Иванович.
Македонский, сжав кулак, тряхнул им:
— Под лежач камень вода не бежит! Сколачивай диверсионную группу, Ваня! Ты — старшим, мельник да ещё двоих — все!
Они вышли из леса, день отлежались под кустами, а когда полностью стемнело, зашагали на север. Темнота была жуткая, будто в бочку с дёгтем попали. Шли без остановки, долго шли. По времени уже должны были быть близко к железной дороге. Но никаких признаков. Пришлось снова прятаться в кустах, спать на прогретой, пахнущей чабрецом земле. Рассвело, и будка стала видна и дорога — бродили-то рядом, оказывается.
Рискованно было, конечно, мельника посылать к брату, но другого выхода
Мельник вернулся с благополучием, даже буханку хлеба принёс, зелёного луку в палисаднике надёргал. В общем, стало веселее...
Уж если что втемяшилось в голову Ивана Ивановича — колом не вышибешь. А втемяшилось: взять сейчас же да с Петром ввалиться в гости к будочнику, а там чёрт не выдаст — свинья не съест!
И пошли, низко пригибаясь к земле, сразу в будку.
Увидел Иван Иванович дядю и чуть тягу не дал: здоровенный, лохматый, ручищи — во!
Этот самый дядя накинулся на мельника, брата своего:
— Чего ты шлёндаешь, шибздик? Сказал тебе — уматывайся!
Иван Иванович на него:
— Ты вот что, милый гражданин, к тебе пришла Советская власть, и не бузи... Ребята, — это к партизанам, — будем здесь базироваться. А ты, браток, никуда не смей и носа сунуть!
Будочник аж руками развёл: такого нахальства он не ждал.
— Вы кто же такие будете, а?
— Партизаны советские, и твой брательник Петро — партизан. А ты вот кто?
— Российский человек! А что Петька партизан — чудно, ядрёна корень.
— Чучело ты! — взъерепенился уже сам Пётр Иванович.
Будочник поднялся да с размаху кулаком Петра... Тот и отлетел
в самый угол.
Иван Иванович на него автомат.
— Застрелю! Не имеешь права, гад! Немецкий служака, холуй! — вскипел Суполкин. — Молись, сволочь!
Будочник замер, даже попятился, глаза налились кровью.
— Служака, говоришь?! Такой паскуде служить, да? Ты думаешь, немца я не бил? Идём, герой! И ты айда! — Он поддал под зад Петру Ивановичу и выскочил из полутёмной будки.
Забежал в сарайчик, зажёг фонарь, сунул его в руку Петру:
— Свети!
И начал расшвыривать землю. Стало вырисовываться что-то похожее на очертание человеческого тела.
— Смотри, партизан, смотри, Петя, на господина офицера.
— Это ты его, Гаврюшка? За что же?
— За длинные руки, ударил меня по лицу, сволочь... А другой — под скирдой лежит. Немец — дорожный техник... Всё выкаблучивался, душу мотал, паскудина... Но тот маленький, того с одного маха...
— Гаврила Иванович! Давай взорвём эшелончик — и к нам, в лес, в отряд? — предложил Иван Иванович.
— Нет. Тесно с людьми. Могу и побить кого, если не по душе мне. А эшелончик — дело стоящее... Я сам хотел, чего уж тут. Меня фашисты на прицел взяли — чую.
Быстро и без помех подготовили полотно к взрыву — подложили под него взрывчатку, а Гаврила Иванович стоял в стороне с зелёным фонариком: мол, всё в порядке.
На рассвете эшелон подорвался: десять вагонов со снарядами в сплошную труху. Снаряды ухали долго.