Героические были из жизни крымских партизан
Шрифт:
Молодой радист данные отстучал прямо в штаб ВВС Северо-Кавказского фронта.
Партизаны ждали решающей минуты. Дуся подошла к Ивану, вложила застывшие от напряжения пальцы в широкую ладонь товарища и застыла.
Тома съёжился, потом ревниво сказал:
— Мои руки кипяток, Дуся.
— Иди к нам, слышишь? — позвала Дуся, притянула к себе маленького румына.
— ...Самолёты в пути, через десять минут будут над нами, — доложил радист.
— Разойдись, быть подальше
С востока нарастал неумолимый гул. Рёв моторов полностью заполнил безбрежную темноту.
От горячих взрывов пакгауз задвигался и осел.
— Иван! Я боюсь! — крикнула Дуся, бросившись к нему.
— Дура! — Иван выругался и прижал к себе храбрую партизанку, впервые испытывающую бомбёжку.
На крышу с грохотом что-то падало, дрожали железные листы.
В нескольких метрах от здания вспыхнул огонь, стало видно как днём.
Горел эшелон со снарядами, угол пакгауза отвалился.
Самолёты улетели, но рвались снаряды, и всё били и били зенитки — с перепугу, наверное.
В дыму, под всё ещё рвущиеся снаряды, дождались рассвета. В четыре часа утра связались с пунктом наведения штаба ВВС; оттуда потребовали точного доклада о результате бомбоудара.
Всё хорошо стало видно — дым рассеялся. Горел какой-то склад, станция казалась полностью вымершей. Водокачка свалена набок, на путях каменные глыбы, груды горелых вагонов. Поперёк линий лежит паровозик, загораживая выезд на Симферополь.
Истошно воя сиренами, к разбитой станции подскочили санитарные машины, по всему — румынские. Поглядывая на небо, санитары извлекали из вагонов раненых.
По щербатым, с вывернутыми камнями платформам в паническом ужасе шныряли железнодорожники.
Волна за волной шли к станции грузовики. На развороченной, пропахшей дымом и гарью земле появились немецкие и румынские сапёры. Под крик офицеров начались срочные восстановительные работы. До вечера расшвыряли с путей разбитые вагоны. Прошёл первый маневровый паровоз.
Фронт приказал оставаться на месте, ждать следующего вечера.
Тома стряхнул с себя пыль, причепурился, простился с товарищами и ушёл на разведку.
Целый день стучали кирки, шипели сварочные аппараты. Откуда-то привезли огромный подъёмный кран и подняли лежащий поперёк рельсов паровозик.
Иван Иванович сплюнул:
— Гады, моторные, вишь как скоро всё налаживают!
— Умеют, — добавила Дуся.
— Мы им ещё покажем.
Долго тянулся день, что-то подзадержался Тома Апостол. Дуся нервничала.
— Пойду поищу, — сказала Дуся.
Иван задержал её руку:
— Может, сам придёт.
— Иван, ты же понимаешь — не боюсь, это же не под бомбёжкой,
тут я в собственной
— Иди, Дуся.
И она ушла. Проходило время, Иван беспокойно вслушивался в каждый шорох. Потом, уже после войны, клял себя на чём свет стоит: «Эх, напрасно я её отпустил: чувствовал же — быть беде».
Потемнело, раздались — наконец-то! — шаги.
— Дуся? — Иван бросился к лестнице.
— Тома пришёл.
— Что? Где так долго был, чёрт тебя взял! А Дусю, Дусю видел?
— Ой, Ивани... Зачем пускал, ай-ай... Сольдат один, сольдат два, много...
Тома был задержан патрулём. Его привели в комендатуру, начали допрашивать: кто да откуда, почему от роты отбился? Врал напропалую, рассказал пару анекдотов. Заставили работать, накормили, а потом приказали скорее убираться к своим.
Тома доложил, где что разрушено ночным налётом, что успели уже восстановить немецкие сапёры. Многое успели, гады.
Новая радиограмма пошла на Большую землю. Фронт приказал к двадцати трём часам оставить крышу и следовать в отряд.
А Дуси нет и нет. Молча сидел Иван Иванович.
— Пора, — торопил радист. Он сделал своё дело и теперь не чаял минуты покинуть этот опасный уголок. Его трясло от страха, он ещё настойчивее Ивану Ивановичу: — Наши вдребезги разбомбят, от пакгауза и мокрого места не останется. Почему сидишь как пень? Всех погубить хочешь...
— Да заткнись ты! — крикнул Иван Иванович.
Тома потянул его за руку.
— Надо марш, марш... Македонский ждёт.
— Эх, Дуся, Дуся...
В два часа тридцать минут снова бомбили станцию.
...Прошли многие годы. Вот что узнали о Дусиной судьбе.
Она спустилась с крыши, выбрав удачный момент, вышла на платформу — в лёгкой кофточке и в синей юбке, туфли на низких каблуках. Миновав разрушенную станцию, осторожно оглядываясь, зашагала к мастерским.
— Хальт! — крикнули сбоку.
Дуся рванулась в сторону.
— Хальт!
Засвистели пули...
Дуся, раненная в ногу, побежала поперёк пути... Ещё очередь, ещё одна пуля прожгла плечо. Дуся бежала, нырнула в высокий подсолнечник, истекая кровью, ползла... Ползла до самой ночи, а потом уткну-
лась лицом в землю... Очнулась под звёздным небом, приподняла голову и, повернув лицо в сторону Севастополя, во весь голос крикнула:
— Товарищи!
Она стонала.
— Кто это? — раздался недалеко женский испуганный голос.
Дуся повернулась на него. Потом, упираясь локтями в землю, подтянув ноги к животу, стала подниматься... Вот она на ногах, рванула на себе кофту и сделала шаг вперёд...