Героические были из жизни крымских партизан
Шрифт:
— Ты уж нас строго не суди, время такое… Надо к брату идти, подразведать, что и как.
— Приятности мало, коли надо… Не знаю лишь — выйдет ли?
…На третьи сутки мельник вернулся в отряд. Он побывал у брата, не выдавая себя, разузнал: немцы дорогу охраняют, но не так, чтобы шибко. Главная беда — трудно подобраться к цели. Надо шоссе переходить, по степи шагать. Охранников туча тучей. Мельник сам чуть не попался в лапы фельджандармов, выручило только случайно сохранившееся у него удостоверение, выданное румынским штабом.
Как же нам быть?
Через
— На парад, Ваня? — подначил Македонский.
— На железную дорогу.
— Так-таки прямиком?
— А что, командиры? Знаем дорогу, охрану, знаем, что фрицы через пятое на десятое патрулируют линию, наконец, там брат нашего человека — мельника. Эшелон на воздух — жив не буду.
Убедительно говорил Иван Иванович.
Македонский, сжав кулак, тряхнул им:
— Под лежач камень вода не бежит! Сколачивай диверсионную группу, Ваня! Ты — старшим, мельник да еще двоих — все!
Они вышли из леса, день отлежались под кустами, а когда полностью стемнело, зашагали на север. Темнота была жуткая, будто в бочку с дегтем попали. Шли без остановки, долго шли. По времени уже должны были быть близко к железной дороге. Но никаких признаков. Пришлось снова прятаться в кустах, спать на прогретой, пахнущей чабрецом земле. Рассвело, и будка стала видна и дорога — бродили-то рядом, оказывается.
Рискованно было, конечно, мельника посылать к брату, но другого выхода не было. Кроме всего, уж очень животы подвело, особенно у Ивана Ивановича, любителя «подзаправиться».
Мельник вернулся с благополучием, даже буханку хлеба принес, зеленого луку в палисаднике надергал. В общем, стало веселее…
Уж если что втемяшилось в голову Ивана Ивановича — колом не вышибешь. А втемяшилось: взять сейчас же да с Петром ввалиться в гости к будочнику, а там черт не выдаст — свинья не съест!
И пошли, низко пригибаясь к земле, сразу в будку.
Увидел Иван Иванович дядю и чуть тягу не дал: здоровенный, лохматый, ручищи — во!
Этот самый дядя накинулся на мельника, брата своего:
— Чего ты шлендаешь, шибздик? Сказал тебе — уматывайся!
Иван Иванович на него:
— Ты вот что, милый гражданин, к тебе пришла Советская власть, и не бузи… Ребята, — это к партизанам, — будем здесь базироваться. А ты, браток, никуда не смей и носа сунуть!
Будочник аж руками развел: такого нахальства он не ждал.
— Вы кто же такие будете, а?
— Партизаны советские, и твой брательник Петро — партизан. А ты вот кто?
— Российский человек! А что Петька партизан — чудно, ядрена корень.
— Чучело ты! — взъерепенился уже сам Петр Иванович.
Будочник поднялся да с размаху кулаком Петра… Тот и отлетел в самый угол.
Иван Иванович на него автомат.
— Застрелю! Не имеешь права, гад! Немецкий служака, холуй! — вскипел Суполкин. — Молись, сволочь!
Будочник замер, даже попятился,
— Служака, говоришь?! Такой паскуде служить, да? Ты думаешь, немца я не бил? Идем, герой! И ты айда! — Он поддал под зад Петру Ивановичу и выскочил из полутемной будки.
Забежал в сарайчик, зажег фонарь, сунул его в руку Петру:
— Свети!
И начал расшвыривать землю. Стало вырисовываться что-то похожее на очертание человеческого тела.
— Смотри, партизан, смотри, Петя, на господина офицера.
— Это ты его, Гаврюшка? За что же?
— За длинные руки, ударил меня по лицу, сволочь… А другой — под скирдой лежит. Немец — дорожный техник… Все выкаблучивался, душу мотал, паскудина… Но тот маленький, того с одного маха…
— Гаврила Иванович! Давай взорвем эшелончик — и к нам, в лес, в отряд? — предложил Иван Иванович.
— Нет. Тесно с людьми. Могу и побить кого, если не по душе мне. А эшелончик — дело стоящее… Я сам хотел, чего уж тут. Меня фашисты на прицел взяли — чую.
Быстро и без помех подготовили полотно к взрыву — подложили под него взрывчатку, а Гаврила Иванович стоял в стороне с зеленым фонариком: мол, все в порядке.
На рассвете эшелон подорвался: десять вагонов со снарядами в сплошную труху. Снаряды ухали долго.
Гаврила Иванович мешок за плечи — и в дорогу, даже не попрощался. Партизаны благополучно вернулись в отряд.
Македонский обнял мельника:
— Вот это брат, гордись.
— Куда-то он теперь ушел? — беспокоился Петр Иванович.
— Такого скоро не возьмешь. Будет диверсант-одиночка. Счастливого тебе пути… русский человек!
Хорошая работа, Севастопольская
На западе, даже на ближних подступах к Севастополю, пока тихо. Но мы знали: часы этой тишины сочтены.
Днем и ночью гудят жаркие дороги под гусеницами немецких танков, вездеходов, чеканятся солдатские шаги: на Севастополь, на Севастополь…
В городе тишина, а в лесах и горах самая горячая партизанская «работа». Все на помощь Севастополю! И на дорогах к фронту летят под откосы гитлеровские машины, рушатся взорванные мосты…
Лагеря наши без людей, разве кто больной, да и тот, приткнувшись к дереву, несет охранную службу.
Партизанская летучая боевая группа — все поджарые, до черноты прокаленные крымским солнцем, с глазами в красных прожилках от переутомления и недосыпания — вернулись из очередного задания. Короткий рапорт командиру отряда, выкладка трофеев — особенно документов, которые уже ночью будут лежать на столах командующего Черноморским флотом адмирала Октябрьского и командующего Отдельной Приморской армией генерала Петрова, — получение патронов, гранат, пайков, умывание в студеной горной речушке, горячая похлебка из тертых сухарей и сон, глухой, как вечность.