Героический эпос народов СССР. Том второй

Автор неизвестен

Манас. Киргизский народный эпос

Рождение богатыря

'Манас'. Худ. Г. Петров

Жил Джакып на алтайской земле. Был соседом он двух племен, По прозванью манджу и калмык. Был годами Джакып убелен, Ожидал своей смерти старик. Был печален его удел. Плакал старый Джакып, скорбел, Что ребенка нет у него, Верблюжонка нет у него. От печали Джакып изнемог: "Если не дал мне сына бог, — Пользы нет от моих трудов. Ни к чему мне мои года, Ни к чему мне мои стада, Все стада четырех родов! Сына, сына нет у меня, Чтобы сбрую надел на коня, Чтобы в шубе с воротником Был опорой, подмогой моей, Чтобы спутником-седоком Он скакал дорогой моей. Где наследник мой, где родия? Сына, сына нет у меня! Где потомство, где крылья мои? Ни к чему усилья мои! Кто в народе, как я, одинок? Знаю: смерти час недалек, — Кто от смерти спрячет меня? Вот покину я бренный свет. Если сына любимого нет, Кто придет, оплачет меня? Стала ржавой моя броня. Вижу я своего коня, Но Джакыпу скакун, как чужой. Я стою с разбитой душой. Где мой сын, где семя мое? На исходе время мое. О, как тяжко бремя мое, Как рыдает племя мое! Горе в сердце моем глубоко. Кто секиру оценит мою, Кто секиру наденет мою, Не скривив, не согнув, на древко? Мой народ с четырех сторон Лютой злобой врагов окружен. Кто придет и возглавит его? Кто от горя избавит его?" На него жена Чийырда Посмотрела, сказала тогда: "Ты особенно ныне угрюм От унылых и горьких дум. Молчалив ты, мрачен сейчас, Льются черные слезы из глаз. Объезжал ты сегодня стада, Не стряслась ли сегодня беда?" С гневом начал Джакып разговор: "Эй, жена, я молчал до сих пор. Для чего мне мои стада? Пусть исчезнут они без следа, Я хотел бы, чтоб мир погиб! Обо мне кругом говорят: "Этот старый бездетный Джакып!" Обо мне кругом говорят: "Он состарился без детей", — Вот что слышу я от людей! Поступая тебе вослед, Не рожает Богдоолет. Две жены у меня, две жены, А ребенка — ни одного! Да увидит господь с вышины: Я — один, со мной — никого". Чийырда зарыдала в ответ: "Наказал меня, старую, бог! У меня и надежды нет, Что ребенка рожу на свет, Вижу я, что прошел мой срок, Пятьдесят мне исполнилось лет. У тебя есть вторая жена, Молодая Богдоолет, — Почему не рожает она? А смотри, как она важна, Как спесива вторая жена, Будто все свершила дела, Будто сына тебе родила! Нет удачи мне с первого дня, Обделил всевышний меня, А Богдоолет — молода И желанна тебе всегда… Если дерево без плода, — На дрова его надо рубить, Если женщина без плода, То нельзя ее полюбить!" Чийырде опротивел свет, Полон был и Джакып тоски. Прибежала Богдоолет, Спотыкаясь о тростники. "Дни мои, — сказала, — темны. Нет детей у первой жены, — От нее и моя беда! Ничего не ждет Чийырда, Но я жду и жду день за днем, — Крови нет на подоле моем! Самоцветами полон мой дом, А душа — надеждой полна: О Джакып, молодая жена Сына, сына родит тебе! Средь равнин стоит Боз-Дюбе — И не сдвинется никогда. О злосчастная Чийырда, Ты уже никогда не родишь! Ну, а я еще молода, Будет сын мне послан судьбой. Чийырда, как в дом ты войдешь, — Засверкает перед тобой Ангел смерти, — и ты поймешь: На меня ангел смерти похож!" Так сказала Богдоолет И, сказав, повернула назад. Чийырда промолчала в ответ, Не нашлись у нее слова, Опустилась ее голова, Сил не стало в теле сухом, На постели сжалась комком И взмолилась: "Мой дух и плоть Молодыми сделай, господь, Чтоб, покуда жив мой старик, Я ему родила дитя! Властелин надо всеми людьми, Слух к мольбе моей обратя, Все, что есть у меня, возьми, Все четыре вида скота: Мне нужна твоя доброта!" Вся подушка от слез влажна… Стало ясно душе Чийырды: Зло таит вторая жена, К ней, к старухе, полна вражды. А Джакып во мраке ночном Крепким спал, безмятежным сном. Разбудил до зари Чийырду И сказал с волненьем жене: "Я орла увидел во сне. Необычен клекот орла. Пух лебяжьего пуха белей. Золотятся его крыла, На изгибах перья темней, Распрямляясь, горят, как жар. Смертоносен его удар. Каждый задний коготь — стальной, А передний коготь — кинжал. Он родился во тьме ночной. Я к ноге его привязал Из тончайшего шелка тесьму, Из тончайшего серебра. Много дал я корму ему, Не жалел для него добра, Не жалел для него я сил, Лунным светом его кормил. Много дней и много ночей Я ласкал его в юрте моей. Всем пернатым внушил он страх: Не могли парить в небесах. Испугал он животных земли: По земле бежать не могли. Птицы в гнездах, звери в норах Трепетали пред ним окрест. Сделал я для него насест. С полосатой шеей потом Белоснежного сокола взял, Рядом с мощным орлом привязал. Понял я: хорош этот сон, Но когда же сбудется он? Ожиданье меня гнетет!" Все надежды, всю боль Чийырда Перед мужем открыла тогда: "Да растопит всевышний лед, Что лежит на сердце твоем! О мой муж, народ соберем, Не чужим, а только родне Расскажи ты об этом сне. Нашей смерти близок черед, — На кого мы оставим скот? Так не надо его жалеть, Так зарежем голов пятьдесят, Приготовим вкусную снедь, Пусть друзья придут, поедят!" С гневом ей ответил Джакып: "Разве стал я внезапно богат? Иль мангулов я разорил? Где возьму пятьдесят кобыл? Или ты потому щедра, Что чужого не жаль добра? Или недругов я разорил? Или столько в тебе ума, Что мои пятьдесят кобыл Ты взрастить сумела сама? Ты не то что сына — ты дочь Мне покуда не родила, Не успела ни в чем помочь — А какой совет подала! Для чего забивать мне скот? Если скот у меня пропадет — Для чего мне тогда дитя? Аргамак да будет космат, А

наследник — скотом богат!" Так жене он сказал тогда. Вместе с утром взошла звезда, — К светлой юрте Богдоолет Он пошел, как блеснул рассвет, — Звонкий голос вошел в его слух: "Отчего ты грустишь, атаке? Где твой разум? Где смелый дух? Шесть долин ты заполнил скотом, Так зачем жалеешь о том, Что забьешь пятьдесят кобыл? Или мало добра накопил? Не скупись, Джакып, не беда, — Приумножишь свои стада!" Кто сказал ему "атаке"? То джигит говорил в тиши. Оглянулся Джакып, — ни души Нет ни близко, ни вдалеке. Он вернулся к жене, сказал: "Ты, старуха, была права. Справедливы твои слова. Приглашу я со всех концов Прозорливцев и мудрецов. Бедняков и нищих утешь, Девяносто овечек зарежь, Девять крупных черных кобыл, Чтобы сытым, довольным был, Кто бы в наш ни пришел аил". Чийырда поступила так: Развела земляной очаг. Стали резать кобыл и коров И зарезали двадцать голов. Собирались гости вокруг, К ним приставили сорок слуг. Пригласили киргизских людей, Их пришло двенадцать родов. Пригласили казахских людей, Известили калмыцких гостей. Кто б ни прибыл — бедняк, богач, — Сразу ссаживали с коня. Угощенье варилось два дня. Раздавали мясо два дня. Объедался пирующий люд. Нам не счесть деревянных блюд, Сколько было мяса — не счесть, И всего нельзя было съесть. Ели мясо, и ели жир, И закончили скачками пир. Возвращались гости домой, Но оставил Джакып седой Самых близких, сказав родне: "Заходите в юрту ко мне". Он собрал старейших родов, Что познали опыт годов, Разбирались в дурном и благом. Это были с ясным умом Седоволосые старики, Громкоголосые смельчаки, Этот — мудростью был наделен, А другой — в красноречье силен. Рассказал им Джакып свой сон Обстоятельно, без прикрас, Не спеша повел он рассказ. Он ответа ждал от родни, Но друзей рассказом потряс. Стали бороды гладить они, Стали друг на друга смотреть Родовитые старики, Будто скованы их языки, И убиты рассказом они, И утратили разум они. Стали мясо варить опять, Закипел навар в казане, А никто не сумел сказать, Что он мыслит о странном сне. Видя: круг старейших молчит, — Начал слово свое Байджигит, Он веселую речь повел: "Сон Джакыпа — хороший сон. Если снился тебе орел, — Будешь сыном ты награжден. Если ты к ноге привязал, — Ты об этом нам рассказал, — Из тончайшего шелка тесьму В шестьдесят кулачей длиной, Много пищи давал ты ему И ласкал его, как родной, — Это значит: твой сын проживет Шесть десятков лет на земле. Он возглавит киргизский народ, Он взлелеет его в тепле. Счастьем будет он озарен, Грозным будет он, как дракон, Сильным будет он, словно лев. Все преграды преодолев, Будет славным богатырем. Поведет за собою народ… Эй, Джакып, на плече твоем Радость выросла, точно гора. Ждал ты сына из года в год, Горевал и пылал в огне, — Наступила твоя пора: Облик сына увидел во сне!" Слезы пролил Джакып из глаз, Он о соколе вспомнил тотчас, Он сказал: "Я счастье обрел, Предвещает мне сына орел, Но и сокола снега белей, Но и сокола в юрте моей Привязал я рядом с орлом. Что же ты мне скажешь о нем?" Байджигит отвечал на вопрос: "Зиму нам предвещает мороз, Белый сокол — о девочке весть". Оказав хозяину честь, Возвратились гости домой, Рассуждали между собой: "У Джакып а тоска — прошла, Ныне в гору пойдут дела". Поднялись они на Алтай, Покидая Кучер и Аксы. Пили взятый в дорогу чай, Вешней зеленью, в каплях росы, По дороге кормили скот… Обездоленный бедный люд У Джакыпа нашел приют. От кангаев страдал народ. Сколько он перенес невзгод, Сколько вытерпел он обид, Сколько лет он рыдал навзрыд! От киргизских племен вдалеке Жил Джакып в постоянной тоске. Гнет измучил дикий его, Притесняли калмыки его. А когда он собрал свой род, Бесприютных скитальцев, сирот, А когда он дал им приют, Оказалось их семьдесят юрт. Тяжело скитаться вдали От родной отчизны-земли! В них Джакып отраду вдохнул, Поселил их в горах Акуюл. А теперь про нашего льва, Про Манаса узнайте слова. Год прошел, второй минул год, — Вот и в чреве своем понесла Чийырда трехмесячный плод. Ни на сахар она, ни на мед Не хотела тогда смотреть, Не смотрела на прочую снедь, Ничего не ела она, Сердце тигра хотела она, — А нигде, ни вблизи, ни вдали, Сердце тигра найти не могли. Будто разума лишена, Тосковала Джакыпа жена, Сердце тигра жаждала съесть. Вдруг табунщик приносит весть: Из Кангая черный стрелок Тигра крупного подстрелил, Шкуру снял, домой приволок, Сердце, мясо оставил для птиц: И пернатым нужна еда!.. За табунщиком Чийырда Устремилась тогда бегом, Подошла, задыхаясь, к нему Сразу сунула в руку ему Слиток золота с черным ушком: "Пусть Каип тебя наградит! Поскачи обратно, джигит, Сердце тигра вырви скорей, Сердце тигра мне принеси! Для меня ты сейчас милей, Чем отец и родная мать. У меня что хочешь проси, Все, что хочешь, готова я дать!" Удивившись просьбе такой, Взял он слиток — дар золотой, Поскакал табунщик назад. Одолел он много преград, Истомил он душу в пути, А сумел он тушу найти. Ночь морозна была тогда, Туша тигра была тверда. Вырвал сердце, вырвал он грудь, Поскакал он в обратный путь. Он табунщиков встретил вдруг: Их кобылу свалил недуг, Наступил ее смертный срок. Вырвал сердце кобылы седок И в дорогу пустился опять. Он хотел Чийырду испытать, Оба сердца решил ей отдать. Остановки не сделав нигде, В полдень прибыл он к Чийырде. Улыбалась Джакыпа жена, Элечек повязала она, Только брови были видны. Не сдержала радостных слез И сказала: "Эй, Бадалбай, Эй, табунщик мой, отвечай, Почему ты два сердца привез? Ты второго тигра добыл? Иль второго тигра убил Из Кангая черный стрелок? Или высмеять хочешь меня, Или сердцем тигра, сынок, Называешь сердце коня?" Бадалбай в ответ произнес: "Я два сердца тигриных привез. В них какая тебе нужда? Хочешь снадобье, что ли, принять, Как лекарство от боли принять?" Успокоилась Чийырда, И взяла свои ведра она, К речке двинулась бодро она, Набрала, принесла воды, Чтобы оба сердца сварить: Ей хотелось этой еды! Не сварились еще до конца Двух убитых тварей сердца, — Чийырда, ни с кем не делясь, За еду свою принялась. Жадно ела Джакыпа жена, Восхищалась наваром она: "Я не стану делиться ни с кем, Я две чаши навара поем!" Жадно ела навар Чийырда, Принесла ей блаженство еда, Наполняла посуду свою, Утоляла причуду свою. Вы послушайте наш рассказ. Так лежал в ее чреве Манас. Дни в обычном порядке прошли, Родовые схватки пришли. Это было в ночь под четверг. Стали резать белых кобыл. Свет в глазах Чийырды померк, Из последних выбилась сил. А Джакып лишь одно твердил: "Кто же будет — сын или дочь?" Все соседки пришли в эту ночь, А ничем не могли ей помочь. Нет конца ее маете! Шевельнется дитя в животе, — Ей становится невмоготу, Плачет, ноет в холодном поту. Вот закрыла глаза опять, Стала тужиться и стонать, Заметалась и затряслась, Юбка теплая порвалась. Истомился Джакып вконец. В жертву он принести решил Белых, желтоголовых овец, Лунок опытных своих кобыл И двугорбых верблюдов своих. Чийырда продолжала кричать: "О, как трудно старухе рожать! Не оставит меня в живых Мой ребенок, меня убьет! Или мне распорют живот, Чтобы стал мой супруг отцом, Или смерть меня унесет, Чтоб остался Джакып вдовцом!" Корчилась будущая мать, Знахарей стала призывать. Материнства вечный недуг С болью оплакивала она, К дымнику юрты, от потуг, В муках подскакивала она. Схватки шесть продолжались дней. На исходе седьмого дня Утомилась, устала родня, Раздавались крики сильней, Джакыпу сказали тогда, Что сейчас родит Чийырда. "Долго ждал я этого дня. Если весть принесет родня, Что родился сын у меня, — Разорвется сердце мое. Я в беспамятстве упаду, И посмешищем для людей Стану я, на свою беду. Лучше в горы я удалюсь, Буду ждать от аила вестей. Там я мужества наберусь, Одинокий, в горной глуши, Обрету я твердость души". Так сказав, приказал Джакып Сорок длинных арканов связать, Сорок серых трехлеток-коней Привязать, наготове держать. Говорил он родне своей: "Будет девочка у жены — Волноваться вы не должны, Оставайтесь, покой храня. Будет мальчик — скачите стремглав И в горах ищите меня, Но скачите, сперва узнав, Что не дочь родилась, а сын. Среди горных скал и теснин Вам удастся меня найти". Поскакал Джакып, и в пути Седовласый встретил смельчак Жеребца Джоргобоза косяк. У лощины кони паслись. Шею вытянув, глядя ввысь, Там стояла кобыла одна, Масть — саврасая, грива — черна Собиралась родить она, Косяку дитя принести. Всадник слез посреди пути: "Что за кони пасутся там? У кобылы будет приплод. Жеребенка мне принесет, — Жеребенка сыну отдам. Если сбудется наяву Откровение чудного сна, Если сына родит мне жена, Джоргобоза я назову "Покровителем лошадей"! Становилось вокруг темней. Падал наземь вечерний мрак. Удалился в лощину косяк, Поскакал к густым камышам, Что подобны конским ушам. А саврасая отстает, То ложится, а то встает: Жеребиться пришла пора… А Джакып на нее смотрел* Он кобыле желал добра. Вы на время забудьте о нем, Вы послушайте, мы начнем О жене Джакыпа рассказ. Длились схватки ее восемь дней. Вы скажите: хотя бы раз Были схватки такие у вас? Ей дышать становилось трудней. Сколько вынесла муки тогда! У соседок, тянувших дитя, Онемели руки тогда! Тут двенадцать женщин, кряхтя, С большей силой стали тянуть. Замолчала вдруг Чийырда, И шумя потекла вода, Наступил долгожданный миг, И ребенка раздался крик. Он барахтался на земле, Громко плакал, сильноголос. Чийырда задыхалась от слез, Ожидать ей было невмочь, Пусть ей скажут: сын или дочь? Наклонилась соседка одна, И заметила первой она: У ребенка что-то торчит. Закричала: "Мальчик! Джигит!" Услыхав ее, Чийырда Без сознанья упала вдруг. Охватил соседок испуг: Видно, с матерью снова беда, Давит адская сила ее, — Неужель задавила ее? Но открыла глаза Чийырда И спокойно сказала тогда: "Разве плакать сюда вы пришли? Поднимите ребенка с земли. Отдохните от суеты. Канымджан, жена Акбалты, Пуповину ему перережь". Дальше слушайте наш рассказ. Роженицы исполнив приказ, Захотели в чистый платок Завернуть дитя, но тотчас Мальчик выдернул руку свою. "Что за чудо! Помилуй бог! — Удивлялась вслух Канымджан. — Этот крохотный мальчуган, Гляньте, выдернул руку свою, Как мужчина могучих лет. Бабы, что вы разинули рты? Помогите ребенка держать!" Рассердилась Богдоолет: "Подобру убирайся ты, Коль не можешь ребенка держать!" Наклонилась Богдоолет И младенца с земли подняла. Удивилась Богдоолет: Этот новорождённый тяжел, Словно отрок пятнадцати лет! Сколько лет ребенка ждала, Только день ее не пришел, — До сих пор этой радости ждет! Поцелуем дитя подняла, Положила грудь ему в рот, Взял он грудь один только раз, — Чуть от боли не умерла. "Есть и мед и масло у нас, — Ей сказала Джакыпа жена, — Сундуками юрта полна. Три-четыре сосуда возьми, Свежим маслом его накорми, Положи ты мальчику в рот". Три сосуда масла тогда Положили мальчику в рот, — Видно, вкусной была еда, Масло мальчик съел целиком! Тут младенца взяла Чийырда, Чтоб его накормить молоком, И дала ему правую грудь. В первый раз пососал он грудь, — Молоко пошло из груди. И опять пососал он грудь, И вода пошла из груди. Третий раз пососал он грудь, — Быстро хлынула кровь из груди. Чийырде ни сесть, ни вздохнуть, Задохнется, того и гляди! Чийырда отняла свою грудь, Чтоб ребенок ее не убил. Порешила созвать гостей И зарезать восемь кобыл Ради светлого торжества. Мы простимся на время с ней, О Джакыпе начнем слова. Сорок серых прекрасных коней Ожидали своих седоков, И на тех одномастных коней Разом сели сорок мужчин. Поскакали вдоль берегов, Мимо скал и горных теснин. Поскакали узкой тропой Суетливой, шумной толпой. Все кричали: "Джакып! Джакып!" Каждый всадник от крика охрип. Все отправились, все, как один, Не осталось в аиле мужчин, Возле коновязи — лошадей. Канымджан прибежала вдруг, Оглянулась она вокруг, — Нет у коновязи лошадей. "Стало быть, среди наших людей И старик находится мой, Он со всеми, значит, в горах. Хорошо, что скачет в горах! Ну, а я отправлюсь домой: Что на коновязь пялить глаза!" Возвратилась в юрту жена, Испугалась, поражена: Акбалта, насупив чело, Одиноко в юрте сидел. "Муженек, да ты обалдел! Что с тобою произошло? Мир тебе опостылел теперь, Или ты обессилел теперь? Поскакал за подарком аил, Только ты о подарке забыл! Скакунов приготовил Джакып. Он припас наилучших коней, Сорок серых могучих коней, Чтоб отдать за хорошую весть. Но в седло не сумел ты сесть, Эх, и жалкий ты человек!" Так бранилась жена Акбалты, Рассердилась жена Акбалты. Злобно глянул супруг на нее, Злобно крикнул он вдруг на нее: Будь неладна ты, Канымджан, Ты, как видно, лишилась ума! Посмотри, подумай сама: Сколько есть соседей у нас, Разве эти люди дадут С места тронуться мне сейчас? Сколько есть в аиле мужчин, — Не успев узнать, не поняв Кто родился — дочь или сын? — Поскакали в горы стремглав. Только бог — источник щедрот. Ничего не случится, поверь, Если в дар у Джакыпа теперь Акбалта ничего не возьмет. Обогнали соседи меня, Слишком поздно седлать коня. У Джакыпа трудилась ты, Сколько дней суетилась ты, Ну, а много ль взяла ты, жена? Где подарок богатый, жена?" И ответила Канымджан: "Два тюрбана, один чапан, Шубу ценную за труды Получила от Чийырды". И к ногам его, гнева полна, Эти вещи швырнула она. Акбалта оказался упрям: "Для чего мне скакать по горам На своем Кокчолоке лихом? Не смогу я Джакыпа найти: Заблудилась в ущелье глухом, Заблудилась на горном пути Обезумевшая душа!" Но упрямей была Канымджан: "Речь такая нехороша! Поезжай, поезжай, муженек, Быстроног у тебя Кокчолок! Не получишь ты все равно То, чего получить не дано, Хоть на облаке мчись ты верхом, Не получишь все целиком, Что тебе получить суждено. Тот удачи не отыскал, Кто напрасно скакал, наугад, Но вернулся с добычей назад Тот, кто вовремя доскакал. Поезжай, поезжай, муженек!" Акбалта отказаться не мог, Переспорить не мог Канымджан. На приколе стоял Кокчолок, Быстрым был бегунец, как шайтан! "Здесь лежать надоело мне, Надо взяться за дело мне, Может быть, я Джакыпа найду". Так сказал Акбалта жене, Поскакал на лихом коне. Словно счастьем озарена, Вслед супругу смотрела жена. От аила невдалеке, Где трава плывет по реке, Где река бежит к камышам, Что подобны конским ушам, Где река образует изгиб, Где лощина — средь горных скал, — Там саврасой кобыле Джакып Жеребенка родить помогал. Жидкость желтую выжимал, Ножки тонкие выпрямлял, Морду сонную обтирал, Помогал ему встать на песок. Вдруг заржал, прибежал Кокчолок, Акбалта прискакал, заорал: "Я хорошую весть привез!" "Что сказал ты, — крикнул в ответ, Задыхаясь от счастья, Джакып, — Ты какие слова произнес?" "Чийырда на старости лет Родила могучего льва. Понимаешь мои слова? Эй, Джакып, дай подарок мне! Обо всем расскажу, но сперва, Эй, Джакып, дай подарок мне!" И шумел и гремел Акбалта: "Я хорошую весть привез!" У Джакыпа дрожали уста, Проливал он потоки слез: "Неужели я сыном богат? Не рождению сына я рад: Встретить радость тогда я готов, Если будет он жив и здоров. Слишком долго знавал я беду, Сколько дум передумал о том, Что из мира бездетным уйду!" Он стоял на ногах с трудом, А в глазах его свет погас. Акбалты услыхав рассказ, Потерял сознанье Джакып, Он упал, он почти не дышал. Акбалта к нему подбежал, Теребил его, в ухо кричал, Но Джакып лежал недвижим, Будто сделался миру чужим. Акбалта, в испуге, в тоске, Шапку взял и пошел к реке, Неуклюжей походкой пошел, Каждый шаг ему был тяжел. Возвратился назад Акбалта, И Джакыпа, что был как мертвец, Он обрызгал водой изо рта. Приподнявшись, счастливый отец От холодной воды задрожал, Акбалту увидал и сказал: "Ты откуда приехал, старик? Предо мной ты внезапно возник. Ты обрызгал меня водой, Я смотрю на тебя, как слепой. Ты подъехал с какой стороны? Я смотрю, а глаза темны, Ничего не вижу вокруг. Говори: так жаден мой слух, Так пылает моя душа! Говори: я жду, не дыша! Ты откуда приехал, старик? Говори, если есть язык, Говори, если есть слова!" "Я сказал не раз и не два: Сына ты приобрел, Джакып! Сына ты приобрел, Джакып! Что ты дашь мне за эти слова? Повторять их не надо мне. Ну, а будет награда мне?" Так шумел, гремел Акбалта. "Это правда или мечта? Отвечай как мужчина мне. Сам ты видел, что сына мне Принесла моя Чийырда? Мальчугана ты видел сам Иль поверил чужим глазам? Или женская это молва? Повтори мне свои слова, Повтори, повтори, старик, Я к таким словам не привык!" Так расспрашивал много раз, Обезумев от счастья, Джакып. Акбалта повторил рассказ: "Правды хочешь ты? Вот она: Родила тебе сына жена. Крепче мальчика не найти, — Можешь радоваться, старик. Расстояние суток пути Огласил его первый крик. Я из юрты крик услыхал, Он мне прямо в душу проник. Молодухи все говорят, И старухи все говорят, И джигиты, и старики: Он родился с кровью в руках, Руки сжаты его в кулаки. Как мужчина могучих лет, Твой ребенок тяжел, говорят. Только что родился на свет, А глядит, как орел, говорят. Говорят: он тигра сильней. Говорят: старухе твоей Он все чрево перевернул!" Но Джакып тяжело вздохнул: "Ты подарка просишь? Бери, Только правду мне говори. Он богатство мое отберет, И когда он войдет в года, Он рассеет мой тучный скот, Он мои разбросает стада, Расплывутся они, как вода. Неужели этот малец Чрево матери перевернул? Ох, жива ли моя Чийырда? Ох, беду мне послал творец!" Акбалта почувствовал гнев. С возмущеньем сказал, побледнев: "Ты о сыне давно тосковал, Ты в кручине страдал, горевал. Наконец родился малыш. Э, несчастный, безумный Джакып, Что же ты сейчас говоришь? Больше сына ты любишь скот. Ты, оказывается, скупец. Иль богатство тебя спасет, Если твой наступит конец? Хочешь дать мне подарок? Возьму! А не можешь дать — не дари. Хочешь слово сказать мне? Приму, А не хочешь — не говори. Если нет у тебя скота, Возвратится домой Акбалта". Рассмеялся старый Джакып И сказал: "Акбалта, если так, — Пред тобой Джоргобоза косяк. Отбери себе девять коней. Ради радости светлой моей Из верблюдов возьми четырех, Из скота четырех родов Отбери по девять голов. Друг мой, хватит этих даров? А не хватит, — у женщин моих Все, что надо, возьми, Акбалта… Нелюдимы эти места, Здесь нам нечего делать с тобой. Так давай поедем домой, Я хочу поглядеть на жену, На ее мальчугана взгляну". Услыхав, что вернулся Джакып, Вышли женщины встретить отца. "Пусть мой сын живет без конца!" — Так сказав, нагнулся Джакып, В юрту с радостным сердцем вошел. Он супругу здоровой нашел, Сына нянчила Чийырда, Не осталось от боли следа. Приказал он Богдоолет: "Принеси-ка мне сына сюда". Сына к сердцу прижал Джакып, Стал барахтаться мальчуган, И тогда задрожал Джакып, Гордой радостью обуян. Присмотрелся к сыну отец: Видом грозен, видом храбрец. Лоб высокий, узка голова, Рот широкий, глаза — как у льва, Крепки щеки, а взор глубок. Тонок станом, в груди широк, И в плечах он раздался вширь, Не младенец, а богатырь! В нем и гнев, и сила слона, Широка, могуча спина, Руки силою налились, Над глазами брови срослись, Уши волчьи, тигриная грудь, На ладонях начертан путь Предводителя удальцов, Победителя храбрецов! Говорил счастливый отец: "Если сына дал мне творец, — Сохраню его, радость познав!" Изменился Джакыпа нрав, Щедрым сделался прежний скупец. Это счастье — к сыну прильнуть, Крепко в щеки его целовать!.. Тут взяла ненаглядного мать И дала ему полную грудь. И подумал Джакып тогда: "Соберу я свои стада. На веселом, шумном пиру Всех сородичей соберу. Извещу туркестанский край Извещу Андижан и Алай, Извещу Кабак-Арт, Сары-Кол, Чтобы каждый ко мне пришел. Позову я кипчакский род. Рядом с нами есть Тыргоот, — Пусть придет он, калмыцкий род, И калмыков я позову". Все готовились к торжеству, Молодые и старики. Собирались тогда бедняки, Чтоб одежды свои залатать, Собирались девицы тогда, Стали косы свои заплетать, Восклицая: "Пойдем на пир, Говорят, удивит он мир!" Все кибитки Джакып собрал На урочище Юч-Арал. Весь аил поселился там, Весь аил веселился там. Леопард на урочище том Охранял Джакыпа дитя. Желтый лев с коротким хвостом Охранял Джакыпа дитя, Весь в сиянии золотом, Небосвод озарял дитя. Как понять, как постичь умом, Что дитя на просторе земном Необычное родилось? Для младенца имя нашлось, И назвали его Манас. Звери, слева обнюхав его, Звери, справа обнюхав его, Перед ним склонялись тотчас И, рыча, ложились у ног, Чтоб, услышав его приказ, На врага совершить прыжок. Тихо начал речь Акбалта, Но дышали весельем уста: "Ту страну, где родились мы, Где растили нас, мы найдем! Те равнины и те холмы, Что хранили нас, мы найдем! Эти речки, где мыли нас, Где трава цветет, мы найдем! Край, где грудью кормили нас, Свой родной народ мы найдем! Ибо ныне родился Манас, Богатырь, исполненный сил. Он киргизам сумеет помочь. Ты подумай только, Джакып: День веселый уже наступил, Наступила счастливая ночь!"

Письмо Каныкей

'Манас'. Худ. Г. Петров'

На поминках по Кокетею Конурбай и Нескара оскорбляют киргизов своим неуважительным и высокомерным поведением. Это вызвало негодование Манаса, и он решил предпринять большой поход (чон чабуул) против чванливых соседей.

Ценой огромного напряжения сил народа, преодолев бесчисленные препятствия в трудном походе и сломив сопротивление войск Конур-бая, Манас завладел столицей враждебного государства Бейджин.

Весть о победе не радует жену Манаса Каныкей. Она предчувствует, что вторжение в чужую страну не принесет счастья Манасу, и просит мужа скорее вернуться вместе с киргизским войском на родину.

На коне Джармангдае лихом Шууту поскакал верхом, Чтобы весть принести Каныкей О победе киргизских людей. Вот летит в Талас Шууту. Джармангдаю за быстроту Должное мы воздадим: Конь могучий неуловим! Шууту по долинам летит, Он к ногаям, к аргынам летит, — Наконец прискакал он в Талас, Он предстал пред самой Каныкей. "О источника светлого глаз! — Так повел Шууту рассказ. — Разгромили мы Хаканчин, Перед нами открыт Бейджин!" Но красавица Каныкей, Та, что всех смуглощеких смуглей, Та, что всех чернооких милей, Та, которой гордился Талас, — Разрыдалась и затряслась, Как услышала этот рассказ: "Победитель ныне Манас, И венец на его челе, — Завтра наших богатырей Он оставит в чужой земле! Ты пойми, что смертью грозит Хаканчин непотребный ему, А родные — враждебны ему! На кого же надеяться мне? Смерть его виднеется мне! Что же будет с конями его Под солнцем и под луной? Что же будет с ребенком его В искорку величиной? Что же будет с отчизной его, С прекрасной его страной? Что же будет с любимой его, С несчастной его женой?" И в эту ночь Каныкей Увидела сон дурной: Вспыхнул в Таласе пожар, Разверзлись вершины гор, И не осталось чинар, И не осталось озер, Высохли ивы у рек, Высохли реки навек. С плачем проснулась она, И содрогнулась она. Затрепетала душа, Вырваться к другу спеша. Только десять исполнилось дней Семетею, сыну ее, Как Манас помчался в поход И поверг в кручину ее. Не насладилась Каныкей Любовью к мужу своему, Ждала, томилась Каныкей, Стремилась к мужу своему, Рыдала в темноте ночей: "О, где ты, султан мой Манас! Взглянуть на тебя хоть бы раз! Ростом были мы с ноготок В день, когда обручились мы. О, зачем ты теперь одинок, О, зачем разлучились мы? О мой белый ястреб Манас, Скоро ль встретишься ты с Каныкей?" И текла у ней влага из глаз, Что смородины были черней. Печалью поражена, В страданье облачена, Дитя свое Каныкей Сажает на скакуна. Подарок ханши Сайкал, — У коновязи стоял Могучий конь Тайбурул. То конь Семетея был: Сосцы сорока кобыл Губами он теребил. Пошел ему пятый год: Время скакать в поход! В куклу, покрытую щитом, Семетея превратив, На коня Тайбурула верхом Семетея посадив, Золотом и серебром, Жемчугом и другим добром Нагрузив широкий курджун, Каныкей поводья взяла. Быстро был навьючен скакун. Благословить она повезла К деду Джакыпу дитя свое. Пил Джакып хмельное питье, — Хороша, холодна буза! Кривда вошла в его глаза, Крепок, крепок хмельной дурман, В каждом глазу сидит обман! Издали увидав Каныкей, Крикнул Джакып жене своей, Доброй, почтенной Чийырде: "Едет к нам гостья, — быть беде! Кто эту женщину разберет? В девушках мутила народ! Знаю наверно: жениха Одурманила Каныкей. Вспомни: Манаса, — дочь греха, — В руку ранила Каныкей! Чтобы на нас возвести хулу, Чтоб ругаться, — приехала к нам, Куклу она привязала к седлу, Побираться приехала к нам!" Закричала в ответ Чийырда: "В серебре твоя борода, А в речах твоих нет стыда! Пустомеля, ехидна ты, Лжешь, безмозглый, бесстыдно ты! Ах ты, беспутный старик, Ах ты, седой клеветник, Ах, твой негодный язык! Эта кукла — знамя твое, Вывешенное на копье! Это наш сокол, наш орел Мальчика на свет произвел! Это наш Манас, наш тулпар Мальчика прислал тебе в дар! Это его единственный сын, Это будущий исполин, Крепость народа — Семетей! Да подумай ты, лиходей: До тех пор, пока жив Манас, К нам беда никогда не придет, Будет крепким согласье меж нас, Благоденствовать будет народ, Благоденствовать будет земля! Муж мой, душу свою веселя, Ты бузою полощешь рот, И никто не сочтет твоих стад, И потомством ты стал богат. Кто же влил в тебя соки?.. Манас! Ты могучим чинаром растешь, Ты прохладу потомству даешь, Кто же дух твой высокий? — Манас! Но, срублен, чинар упадет, Загублен, погаснет народ, Если сын твой закроет глаза. Землю твою сожжет гроза, Племя с племенем, с родом род Междоусобный бой поведут! Думаешь: родичи твои Быстро на помощь к тебе придут? Ты запомни, закон таков: Нет железа из разных кусков, Нет народа из разных племен, — Ты запомни этот закон! Если великий Манас умрет, — Вновь рассеется наш народ. Если Манас глаза сомкнет, Будет стоить весь твой почет Не более уголька! Ты, Джакып, не найдешь уголка, Где бы жил ты по воле своей. От своих же погибнешь людей, Что словами тебя заедят. Перережут твоих жеребят, А заспоришь ты, — крикнут: "Прочь, Голову нам не морочь, Грязная ты борода!" Погляди: вот идет сюда Каныкей, как послушная дочь. Погляди: качается вьюк, — Это будет награда твоя. На седле возвышается внук, — Это будет услада твоя. Хочет умница Каныкей Тронуть старое сердце твое, А в седле — ребенок ее!" Вот приблизилась Каныкей, Словно солнечная краса, Озарившая небеса, К свекру старому своему Подошла, поклонилась ему: "Я с вестью к тебе прихожу О сыне, ушедшем в поход. О сыне я все расскажу, — Настал и для внука черед: Семетея благослови! Он — сиянье моей любви, Он — первенец, он восход мой, Сверкающий небосвод мой! Он сокол мой и султан мой, Единственный талисман мой! Он светлый долинный родник, Он шубы моей воротник, Мягкий мех одежды моей, Ясный смех надежды моей! Он тот, кого глаза мои Увидали в первый раз, Он тот, кого уста мои Целовали в первый раз. Он из растущих — чинар, Он из бегущих — тулпар, Ястреб из пернатых он, Сокол из крылатых он, — Этот мальчик, вскормленный мной, В тяжких муках рожденный мной, Радость всех киргизских сердец! Благоволения твоего, Благословения для него Я пришла попросить, отец!" Так сказав, мать Каныкей Много золота и камней Свекру грозному преподнесла, И склонилась покорно пред ним, И упала с поклоном

пред ним, А потом дитя подняла: Благословения ждала. Посмотрел угрюмый Джакып На каменья, на серебро, Изменил свои думы Джакып, А в душе пробудилось добро. На свою невестку взглянул, Руки он вперед протянул, Наконец он милость явил: Семетея благословил! Бедная женщина Каныкей, Плавно двигаясь, платьем шурша, Возвратилась к ставке своей. Пламенела ее душа, Скорбью брошенная в огонь. Шууту она позвала, Тайбурула к нему подвела. И сказала: "Вот тебе конь". А Манасу передала Письмецо размером с ладонь. Молвила: "Шесть возьми скакунов И возвратись поскорей К стану славных киргизских сынов". Так было тогда с Каныкей. А дочь Агыная Аруке Шууту сказала в тоске: "Настало время мое, Созрело бремя мое, Я скоро должна родить. Из мира пора уходить: Не вынесу я трудов, Погибну я от родов… Шууту, отважный седок, Узорчатый мой платок В подарок тебе даю, Его ты не потеряй. Ты весть повези мою Алмамбету в далекий край! Уехал мой господин В сомненьях: дочь или сын Томится в чреве моем? То, в чем сомневался он, Созрело в чреве моем!" С вестью такой и письмом Шууту коня повернул, Поводья его натянул, Тайбурула хлестнул по стегну. Должное воздадим скакуну: Обгоняя птиц, Тайбурул Вытягивался в струну, Невидимым становясь: Земля под ним затряслась, Превратилась в беглянку земля, Вывернулась наизнанку земля! Начало дороги — Талас, А войско киргизов — конец, И за шесть дней бегунец Дорогу эту покрыл, Покрыл, презрев чистоту Своих тулпаровых крыл! В это время гонца Шууту Хан Конурбай обогнал. Разом остолбенел Шууту, Разом ослабел Шууту, Взором встретив Конура взор: Были, как поверхность озер, Были, как море, его глаза, Готовые все поглотить. Как могилы, глазницы его, Как дреколья, ресницы его, Готовые жизнь прекратить. Камнем, сорвавшимся с горы, На хребте своего Алгары Бросился Конурбай на врага. С вестью спешивший слуга, — Шууту испугался вдруг, Сила его ушла из рук, Мужество из сердца ушло: Страшен был Конурбая гнев. Повернуть назад не сумев, Плетью Шууту взмахнул. Отделился Тайбурул, Как марево, от земли. Разворачиваясь, гремя Под копытами четырьмя, Вся земля бежала вдали, Превратилась в беглянку земля, Вывернулась наизнанку земля, Тайбурул исчез в пыли. С облаком тело слито его, Глухо стучат копыта его, Как крыша над пустым жильем! Шууту, Манасов слуга, По-настоящему от врага На бесподобном своем коне, Не оглядываясь, бежал. Где он сейчас? В какой стороне? Не догадываясь, бежал! Если посмотреть вперед, — Паром и пылью пенных вод, Черным туманом издалека Маревом надвигалась река. "Милостива ко мне судьба, — Крикнул Конур, сын Алоке. — Э, загнать бы в реку раба, Шууту зарезать в реке И Тайбурула захватить! На коня навьючить добро, Жемчуг, золото, серебро И отдать хаканчину в дар! Этот конь — настоящий тулпар! Как стерпеть обиду мне? На таком отличном коне Скачет какой-то нищий бурут! Э, попоною золотой Почему нельзя покрывать Дорогого такого коня? Э, подковою золотой Почему нельзя подковать Дорогого такого коня? Каждый месяц чистой водой Почему нельзя обмывать Дорогого такого коня? Э, серебряною уздой Почему нельзя укрощать Дорогого такого коня? Жемчугом на челке густой Почему нельзя украшать Дорогого такого коня? Этот конь — воистину конь!" Конурбая сжигал огонь, — Не оторвать от коня сейчас Жадностью удвоенных глаз. Конурбаем гордится Бейджин, Величиною с кувшин, На макушке блестят жемчуга, Если в нем не видеть врага, То приятно его лицо! Даже в засаду попав, — в кольцо, Окажется он храбрецом! Был он не только хитрецом, Обманывающим людей, Был он и знатоком лошадей. Увидав Шууту вдалеке, В черной болотистой реке, Крикнул Конур, сын Алоке: "Бурута послал мне бурхан!" Согнул он широкий стан, Достал он копье с плеча. Толстые, как рукоять меча, Торчали его усы. Падала тень его косы На взвихренные пески. Вылезли из глазниц зрачки. Так, держа копье в руке, Приближался Конур к реке. Этот миг для Шууту Навек незабываем стал. В этот миг для Шууту Целый мир — Конурбаем стал, Страшен показался мир! Губы свои лизнул батыр, Отпустил поводья коня. Длинной шеей крутя, как архар, Перепрыгнул славный тулпар Черную реку шириной В целый полет стрелы стальной! Но когда над пеной речной Взвился Тайбурул в высоту, Сумка раскрылась у Шууту, Выпало письмо Каныкей, Смыло письмо черной волной. Тайбурул — гордость коней, Не пугают реки его! Сморщились веки его, Ноги мелькают над травой, Но многоопытный Конурбай Скачет извилистой тропой Тайбурулу наперерез, Быстрый, как марево небес. Вот уже Тайбурула достиг… Но приблизился в этот миг Алмамбет, Манаса оплот! Зная, что враг притаился, ждет, — Алмамбет оседлал Саралу. Воздадим мы бойцу хвалу: Ум и доблесть его превзошли Каждое творенье земли! "Опасно государство врагов. Усилилось коварство врагов. Час настал тревожный теперь. Так будем осторожны теперь. Вестник из Таласа летит, Конурбай, возможно, следит За Шууту исподтишка. Нельзя, чтобы вражья рука В жертву превратила гонца. Не допущу такого конца!" С этими думами Алмамбет На разведку выезжал. Каждый шорох, и звук, и след На дорогах замечал. Крепости не находя, Чтобы ее повалить, Недруга не находя, Чтобы его победить. Мир со всех сторон осмотрев, Он потягивался, как лев, Вдруг увидал: спешит Шууту, К небу взвивается на лету, Догоняет его Калча, Доставая копье с плеча! Долго в сердце своем Алмамбет Достойное отмщенье берег. Конурбая Алмамбет Спокойно видеть не мог! Не вытерпел он и сейчас: Крикнув клич киргизов "Манас!", Саралу пустив на врага. Конурбаю жизнь дорога, Сердце замерло у Калчи: "Скачет герой Алмамбет. Сходен с горой Алмамбет! Пока я голову поверну, Он меня копьем поразит. Пока я тетиву натяну, Он меня стрелою пронзит!" Не осмелился Конурбай Алмамбету в лицо взглянуть, Поспешил коня повернуть, Как лисица, в кусты шмыгнуть! Самоуверенный Конурбай, Жалкий, растерянный Конурбай, Слыша противника львиный рев, В страхе перескочил через ров: Оказался там в тупике Именитый сын Алоке! Алмамбет, великий батыр, Львиным ревом пугая мир, Увидав Калчу наяву, Словно к трупу мужа — вдову, Заставлял кидаться коня. Очи батыра — два огня — Четырьмя загорелись вдруг! "На коне своем наскочу. Наконец душегуба Калчу Я не выпущу из рук!" — Так подумал рожденный львом. Но и Конурбая мы Истинным воином назовем! Он врагом необычным был, Копьеносцем отличным был, Знал он хитрости все врага! Только задумал твой Алмамбет Душу вытрясти из врага, Разлучить с тулпаром его, Повалить ударом его, — Как внезапно проклятый Калча, Клич: "Татай! Татай!" — крича, Алгару по стегну хлестнув, Шею коня своего согнув, Словно ружейный фитиль, Облаком поднимая пыль, Облаком взвился над крепостной, Над укрепленною стеной, — Тучи сгустились в небесах! У Алмамбета на глазах Скрылся Конур и на этот раз Снова проклятую душу спас! Гневом тигриным обуян, Ударяя в барабан, На промах досадуя свой, Но взор уже радуя свой, Вестником из таласских гор, — Алмамбет руками всплеснул, К Шууту коня повернул, С вестником вступил в разговор, И начал он словом таким: "Величественный Шууту, Салам, салам-алейкум! Там, где поют кукушки твои, Там, где щелкают соловьи, Там, где бежит бурный Кенкол, Там, где джилгын обильный расцвел, — Родина твоя Талас Благоденствует ли сейчас? Душе моей близкий народ, Могучий киргизский народ И родные ему племена, Что сроднились на все времена, — Благоденствуют ли сейчас? Под самым тополем, у ручья, Драгоценная ставка твоя Пребывает ли в счастье сейчас? Крутобедрые, с пышной красой, Здравствуют ли молодицы твои? С шеей лебяжьей, с длинной косой Здравствуют ли девицы твои? Край цветет ли милый сейчас? Здравствуют ли аилы сейчас? Я расставался с женой — Не было сына за мной. Аруке, моя жена, — Благоденствует ли она? Народа счастливая мать, Народолюбивая мать, Благоденствует ли Каныкей? Льющийся по долине ручей, Свет Манасовых очей, Души заповедник его, Желанный наследник его, — Здравствует ли Семетей? Тот, о ком народ говорит: "Наша надежда — Семетей", — Тот, кто всех врагов покорит, Тот, кто обрадует всех людей, Тот, кто знамя мое и твое, Вывешенное на копье, Тот, кем горд и счастлив Манас, — Здравствует ли Семетей сейчас?" Повод Шууту натянул, Голову коня повернул, Перед Алмамбетом предстал. Молвив "салам!", начал рассказ: "Баловень, мальчуган Семетей, Благоденствует сейчас. Все, о чем расспрашивал ты, Что в душе вынашивал ты, Благоденствует сейчас. С вестью приехал я в Талас. Процветающий край родной, Весь народ, увиденный мной, Возглавляемый Каныкей, Управляемый Каныкей, Благоденствует сейчас! Ночью — девушка, днем — кумыс, — Так привольно живет киргиз, Пляшет на луговой траве С куньей шапкой на голове! Все вкушают мир и покой, А наскучив жизнью такой, Охотятся на косуль. А не скучают — просто лежат. От людей до верблюжат — Все в благоденствии живет. Перед нашей отправкой в поход Рожденные малыши Здравствуют в блаженной тиши, От сражений вдалеке. Жена твоя, Аруке, Много тебе приветов шлет. Стало круглым бремя ее. Наступает время ее. Набухает семя твое. Созревает племя твое! "Пусть приедет мой господин, Без него соскучилась я, Без него измучилась я, Скоро я родить должна!" — Так сказала твоя жена". Золотокосый исполин, Азиз-хана единственный сын, Обрадовался Алма, Обрадовался весьма, Он выпрямился, как лев, Душою повеселев. Жаворонок в небесах летит, Вслед ему Алмамбет глядит, Улыбается Алмамбет Ребенку в чреве жены. Над равниною лунь летит, Вслед ему Алмамбет глядит, Улыбается Алмамбет Ребенку в чреве жены. Прыгает под ним Сарала, Крутится, грызет удила, — Не остановишь ты его. Радость в Алмамбета вошла, Прыгает сердце, как Сарала, — Не остановишь ты его! Вот он скачет, Манасов оплот, Вот он слезы счастливые льет. Ясно, зачем скачет он. Но почему плачет он? Девять тысяч скакунов, Самых отборных табунов, У него на лугах паслось. Но спокойно ему не спалось. Мучился: "Нет у меня детей. Кто пожалеет, вспомнив меня? Лошадьми драгоценных мастей Кто завладеет после меня?" Получив отрадную весть, Порешил он жертву принесть: "Богу я хвалу вознесу, В жертву Саралу принесу! Жертву принесу, не скупясь!" В это время батыр Манас, Вспоминая родной Талас, Думая о Кенколе своем, Сидя на престоле своем, И морщины собрав на лбу, И прищурив левый глаз, Глядел в подзорную трубу. Алмамбета увидав, Понял думу его Манас: "Как бы в самом деле ума Не лишился батыр удалой! Как бы в самом деле Алма Не пожертвовал Саралой, От радости ошалев!" Встрепенулся киргизский лев, Отдал Аджибаю приказ: "К Алмамбету скачи тотчас. Вороного ему вручи!" У Манаса в привычку вошло* Если на душе тяжело У какого-нибудь бойца, — Вороного ему дарить — Колхоманова бегунца! Аджибай быстрее стрелы К Алмамбету подъезжал. Спешился и подбежал, Для спасения Саралы Руку Алмы он задержал, Захватил узорный кинжал. "Саралу зарезать не дам!" — Настаивал Аджибай. Сладость, присущую устам, Удваивал Аджибай: "Алмамбет, повремени, Выслушай слово одно! Богом ниспосланные дни Превозмочь нам не дано, Мы не знаем его путей! Долго ты не имел детей И получил светлую весть. Почему же в жертву принесть Хочешь могучего скакуна, Самого лучшего скакуна? Сарала — краса коней. Если погибнет твой тулпар, Мы среди враждебных огней Будем, как потухший пожар, Как развеянная зола. Если погибнет Сарала, Мы среди враждебных земель Сядем в чужой реке на мель. Возликует враждебная рать: "Сломан у беглеца хребет!" Э, пойми меня, Алмамбет: Свой хребет не надо ломать Ради ребенка в чреве жены! Остерегаться здесь мы должны, Здесь не Кенкол, здесь не Талас, Где родные кругом и друзья. Здесь враги окружают нас, Жертвовать Саралой нельзя! Средь противников мы живем. Мы находимся под лезвием, Мы не дремлем даже в ночи, Подстерегают нас мечи. Если стрелы хлынут дождем, Хлынут кангайские силачи, — Без тулпаров мы пропадем, Будем обессилены мы, Будем обескрылены мы! Алмамбет, пойми: Сарала — Это сокольи твои крыла! Для чего же себя губить, Для чего же крылья рубить? Ты послушай сегодня меня: Ты пожертвуй другого коня!" Медоточивый Аджибай, Красноречивый Аджибай, С широкой челюстью Аджибай, С изустной прелестью краснобай, — Вороного подвел коня, К Алмамбету подвел коня И поставил боком его. И, окинув оком его, Не вытерпел Алмамбет, Не вытерпел, задрожал, Обнажил узорный кинжал, Ухо и челку притянул, Морду коня повернул, И, рыдая, руку занес, И, рыдая, в жертву принес Вороного, лихого коня! С радостью, кипевшей в душе, Алмамбет к своему падыше Вестника из Таласа привел. Поцеловав золотой престол, Начал Шууту рассказ: "Там, где чистый шумит Талас, Вдоль его священных вод Расположился твой народ, Жирны пастбища лошадей, Новорожденный Семетей Вырастает из люльки своей, Каныкей, твоя жена, Заставляя людей забыть Сытость оседланного скакуна, Заставляя людей забыть Об отсутствии твоем, — Взяла на себя твой дом, Развязанное — связав, Разбросанное — собрав, Женскую голову свою В голову мужа превратив, Имя свое в киргизском краю Знаменем светлым утвердив! Провожая меня, Каныкей Подарила мне шесть коней, — Ветра быстрее каждый конь! Письмецо, размером в ладонь, Передать велела тебе, О твоей рыдала судьбе: "Пусть вернется мой муж в Талас, Ждет его сын, и я заждалась! Если не приедет — умрем, Если не умрет — попадет В страшную беду все равно! Пусть он запомнит одно: Вернуться надо назад! Вернуться надо назад! Если, гордостью обуян, На чужбине будет султан Пребывать, не зная забот, — На душу грех великий возьмет: Собранные нами войска Страшная иссушит тоска По красоте родных вершин: Он лишится своих дружин!" Пораженный ее умом, Поскакал я с ее письмом, Но у склонов высокой горы, На хребте своего Алгары, Конурбай, гроза храбрецов, Широкосапогий хан жрецов, С ревом напал на меня. Сердце оробело мое, Затрепетало тело мое, Отпустил я поводья коня. Конурбай, сын Алоке, К черной загнал меня реке, Ватнокушачный почти настиг Полы мои, но в этот миг Я по стегну коня хлестнул. Взвился тогда мой Тайбурул, Шеей крутя, как олень, Через реку перелетел. Но родился я в черный день: Сумка раскрылась у меня Над разгневанной пеной речной. Выпало письмо Каныкей, Смыло письмо быстрой волной… О Манас, мой батыр, мой оплот! Весь отдаю тебе скот: Возьми взамен за проступок мой! Если скота не возьмешь, исполин, Крови моей возьми кувшин. Голову хочешь взять мою? Вот я перед тобою стою, Возьми взамен за проступок мой!" Эти жалобные слова Не доходили до сердца льва. Не думал Манас о том, Что красавица Каныкей, Что упрямица Каныкей В Таласе его заждалась, Что надо вернуться в Талас. "Так устроен суетный свет: В суетном свете вечности нет. Так посмотрим в глаза стреле, С честью ляжем в сырой земле! Ну, какая в Таласе беда? Сын мой — дитя? Жена молода? Когда я врагов укрощу, Дурные дела прекращу, Власть укреплю свою, Месть утолю свою, — Только тогда покину я край, Где и пророк не бывал! Разве наш народ воевал, Разве кровь батыров лилась Ради ребенка моего Или ради моей жены? Разве можно вернуться в Талас, Не закончив дела войны? Разве нужен манасу почет? Разве жадность меня влечет? Во мне ее вовсе нет! Все накопленное добро — Жемчуг, золото, серебро — Пропадом пусть пропадет! Наши земли, родной народ, — Вот о чем забота моя! Ради обычая отцов, Ради величия сынов — Бранная работа моя! Враг нападет — врага я сотру. Смерть нападет — как воин умру!"

Гуругли. Таджикский народный эпос

О падишахе Райхан-арабе, рождении Гуругли и основании города Чамбул

Расскажем, как царствовал хитрый Райхан, Владыка богатством прославленных стран, Как он воздавал чародеям почет, Чтоб славой чудес возвеличить свой сан; Как другом его был колдун звездочет, Как верил тому колдуну падишах И как, по созвездьям гадая в ночах, Увидел волшебник туркменский народ, Который за степью безводной живет В густых, шелестящих всегда камышах. Владыку туркменов зовут Ахмедхан, Старейшин туркменов зовут: Юсуфхан, Еще Надирхан, Зухурхан, Заххархан, Еще Камальбек, Карахан, Каххархан, Жену Ахмедхана зовут Далля, Сестру Ахмедхана зовут Гуль-Ойим, — Ее красотой зацвела бы земля, Но скрыта от всех она братом своим. Служила она его женам всем, А жен Ахмедхана было семь, Они презирали ее красоту, Они обижали ее, сироту. Жила она в бедности, в тайных слезах. О ней падишаху сказал звездочет. О девичьем горе узнал падишах И молвил: "Не страшен мне этот народ, Который за степью безводной живет В густых, шелестящих всегда камышах. Пускай Ахмедхан мне сестру отдает. Послом к Ахмедхану ступай, звездочет". Посол, проскакав по пустыне верхом, К шатру Ахмедхана подходит пешком, Прикинувшись дряхлым, седым стариком, Измученным долгой дорогой, больным, И просит напиться, хозяев хваля. И молвит жена Ахмедхана Далля: "Воды ему дайте!" И вот Гуль-Ойим Наполненный ставит кувшин перед ним. А он, чародей, на большие листы Красавицы тайно наносит черты, Рисует лицо неземной красоты, Рисует он тонкий, невиданный стан И едет, блуждая в горячих степях, В столицу, где ждет его хитрый Райхан. Глядит на черты Гуль-Ойим падишах И молвит; "Отдаст мне сестру Ахмедхан, Иль племя его я повергну во прах!" Он шлет к нему семьдесят богатырей. Они прискакали и слезли с коней. Глядят: многочислен туркменский народ. Встречает их сам Ахмедхан у ворот, Коней легконогих в конюшню ведет И в мехмонхоне угощает гостей. И так Ахмедхан обратился к своим Незваным опасным могучим гостям: "Что, семьдесят воинов, надобно вам?" И те отвечали в пристойных речах: "К тебе нас как сватов прислал падишах. Отдай ему в жены сестру Гуль-Ойим". Сказал Ахмедхан: "Хорошо, отдадим". Но тайно туркменов созвал на совет, Спросил: "Что сказать падишаху в ответ? Он хочет сестру мою сделать женой И нам за отказ угрожает войной". Сказали туркмены: "Расстанься с сестрой! Мы бедный и миролюбивый народ, Пускай он сестру твою в жены берет. Отдай падишаху свою Гуль-Ойим, Тебе падишах благородный пришлет За деву прекрасную щедрый калым". Райхану ответ Ахмедхана готов; Он просит немало богатых даров — Он просит рабынь, он просит рабов, Он просит быков, он просит коров, Он просит отару овец с чабаном. Табунщика просит себе с табуном. Торопит он семьдесят богатырей Доставить письмо падишаху скорей. На все соглашается хитрый Райхан, Калым Ахмедхану везет караван. И вот у шатра разодрали козла, И буйно пирует толпа, весела. Старейшины входят один за другим В покой, где сестра Ахмедхана жила, И к свадьбе готовят они Гуль-Ойим. Пред свадьбой вымыли чисто ее, Намазали маслом душистым ее, Вечерней молитвы свершили обряд И в брачный ее облачили наряд. "Не плачь! — говорит Ахмедхан сестре. — Ты будешь ходить в парче, в серебре, Ты будешь весь век проводить в пирах, И будет супругом твоим падишах". Но плачет сестра: "Неужели мне Жених не найдется в родной стране? Он был бы мне мужем во тьме ночной, При солнечном свете — твоим слугой".

* * *

Дрожа перед братом суровым своим, В пустыню бежала тайком Гуль-Ойим. Хитер Ахмедхан, и в безлунную ночь Свою к падишаху отправил он дочь, Закрыв ей лицо покрывалом густым. Жила его дочь в падишахских дворцах, Скиталась сестра в нелюдимых степях, Не ела она ничего, не пила И с голоду в голой степи умерла. Погонщик верблюдов нашел ее прах, Привез к Ахмедхану и бросил в дверях. Заплакали жены, склонясь до земли. Тогда Ахмедхан с Юсуфханом пошли, На кладбище тайно ее отнесли, Зарыли ее, совершили обряд И дали погонщику новый халат.

* * *

Был конь у Райхана, коням господин, Подпрыгивал к небу на сорок аршин. И вот Ахмедхану Райхан подарил Могучего мать, — украшенье кобыл. Однажды табунщики шумной толпой Коней своих выгнали на водопой, И вдруг кобылица, резвясь на ветру, Ударив по холмику мощной ногой, Пробила копытом в могиле дыру. И видит: во мраке, глазами блестя, Руками по комьям земли колотя, Глядит из могилы живое дитя. "Наверно исчахла у матери грудь, — Сказала она и легла отдохнуть. — Могила темна, холодна, глубока, Пускай он попьет моего молока". С тех пор ежедневно кобыла тайком Кормила младенца своим молоком, И стала она, словно палка, тонка, И кожа на брюхе отвисла мешком. И вот к Ахмедхану табунщики в дом Вбежали и молвят, склонясь перед ним: "Худеет кобыла с той самой поры, Как ходит к могильной плите Гуль-Ойим, Твоей благородной несчастной сестры. Худеет кобыла, что делать нам с ней?" От срама и страха стал снега бледней Судьбой уличенный хитрец Ахмедхан И молвил: "Когда кобылица опять Придет на могилу сестры полежать, Пускай подползет к ней табунщик один И ловко накинет на шею аркан. Подпрыгнет она на двенадцать аршин, И станет известно, что скрыто под ней". На кладбище все побежали скорей, Подкрался к кобыле табунщик один, Вскочил, размахнулся, и легкий аркан Взлетел и понесся, в полете свистя. И сразу кобыла взвилась к небесам, В прыжке ее было двенадцать аршин. И видят они: человечье дитя Губами к ее присосалось сосцам. Ребенок сорвался, ребенок упал, Заплакал и снова в могиле пропал. Когда о ребенке узнал Ахмедхан, Коварный приказ был табунщикам дан: Взнуздать кобылицу покрепче уздой И не отпускать ее на водопой. Он думал: "Племянник непрошеный мой, Сестры моей мертвой таинственный плод, Во мраке могилы без пищи умрет". Но был недоволен приказом народ. Два храбрых джигита поднялись с зарей, Рассыпали возле могилы сластей, И вырыли яму, и спрятались в ней, Чтоб лучше следить за могилой. И вот Огромный голодный младенец ползет Наверх из могилы. Младенческий взор Впервые увидел и солнца восход, И птиц в поднебесье веселый полет, И желтых степей необъятный простор, И снег на вершинах сияющих гор. Он сласти заметил, их в руки берет И пухлыми пальцами тащит их в рот. Вскочили джигиты, рванулись вперед, Могилы засыпали сумрачный вход, Ребенка на руки схватили они, И в город его притащили они. Раскаяньем, страхом, тревогой объят, Сказал Ахмедхан, что он счастлив и рад, Сказал, что он праздник устроить готов: Джигитов созвал и созвал стариков, И вот уж в чугунных утробах котлов Для юных и старых готовится плов. Народу дитя он с крыльца показал И так, притворяясь счастливцем, сказал: "Туркмены, мы будем родными ему, Дадим же, туркмены, мы имя ему". Народ, обратись к старику одному, Просил его имя назвать. И мудрец, На камне у ханского сидя дворца, Раздумывал долго. Потом наконец Спросил: "Кто, скажите ребенка отец?" В ответ он услышал, что нету отца, Узнал, что взрастила могила его, Узнал, что вскормила кобыла его. "Тогда мы его назовем Гуругли", — Сказал он. И благодарила его Вся площадь, ему воздавая хвалы.

* * *

С невиданной рос Гуругли быстротой, Был гибок, как тонкий тростник, его стан, И был его солнечный лик осиян Небесною, а не земной красотой. Однажды он поднялся рано с зарей, Когда еще спал в тишине Ахмедхан И верный товарищ его Юсуфхан, На сорок табунщиков ханских напал И ханский табун благородный угнал В пустыню, в безводную степь Кумыстан. На мягких коврах Ахмедхан отдыхал, Вдруг конюхи все прибежали толпой, Крича сгоряча на весь город: "Разбой! — Крича исступленно: — Вставай, Ахмедхан! Твой дерзкий племянник, воспитанник твой, На нас на рассвете сегодня напал И ханский табун благородный угнал В пустыню, в безводную степь Кумыстан". Свирепый и грозный вскочил Ахмедхан, Вскочил его преданный друг Юсуфхан, Еще Каххархан, еще Зухурхан, Еще Камальбек и еще Карахан: Схватили в могучие руки свои Широкие черные луки свои, Схватили большие кинжалы они, К коням боевым побежали они, Помчались в безводную степь Кумыстан, Увидев табун, закричал Ахмедхан, Дородством коней в табуне удивлен: "Хвала Гуругли! Бессребреник он! Табун мой в безводной пустыне он пас, И каждый мой конь стал огромен, как слон. Хвала Гуругли! Не ограбил он нас, А сделал богатыми, выручил, спас! Да будет он господом вознагражден!" Сказал Гуругли: "Заплати мне за труд". Душа Ахмедхана черна и жадна, Однако, хитрец, он почувствовал тут Что надо платить ему: "Из табуна Любого себе ты возьми скакуна". "О дядя, не прав твой расчетливый суд, И служба моя не вознаграждена. Ты подло меня обсчитал, Ахмедхан, Но хитрость и жадность тебя не спасут, За все еще ты мне заплатишь сполна Потом, а пока я возьму скакуна". Пошел к табуну он и поднял аркан, И вдруг увидала кобыла его, Которая в детстве кормила его. Любимца, как видно, узнала она, Узнала воспитанника своего. Тотчас же к нему прискакала она, Сама себя в петлю загнала она, Просунув могучую шею в аркан, Навеки послушна, навеки верна. Разгневан, вернулся домой Ахмедхан, И скоро приказ услыхала страна, Объявленный всем поголовно: "Любой, Седой ли старик иль джигит молодой, Кто ночью ли темной иль солнечным днем Впустить Гуругли согласится в свой дом, Снабдит его хлебом, водой питьевой, — Ответит за это своей головой, Ответит своею семьей и добром". Когда Гуругли возвратился домой, Соседи его повстречали дубьем, Соседи ему закричали: "Побьем!" Кричали ему: "Убирайся! Долой! Исчезни, рожденный на свет без отца!" И, слезы смахнув рукавами с лица, Он в степь удалился с кобылой своей И пас ее долго в раздолье степей. Молва о сестре Ахмедхана пошла, Что сына в могиле она родила. Кто был ее мужем? Табунщик? Чабан? Услышал об этом и хитрый Райхан. Вскричал он: "Меня обманул Ахмедхан! Он дочь мне отправил свою, не сестру! Отныне божественным Латом клянусь, Что будет наказан постыдный обман, Что я отомщу за дурную игру, Что я через степь до него доберусь!" Он сел на коня и, под топот копыт, Помчался в пустыню, угрюм и сердит. Он гонит, и скачет, и в гневе твердит: "Коварному тестю несу я беду, Жену Ахмедхана, Даллю украду". Был мстителя путь перерезан рекой, Стремительной, в сорок аршин шириной И в столько же ровно аршин глубиной. Коня своего он ударил камчой, Конь прыгнул, и вот уже он за рекой, Еще семь аршин пролетев над землей. На жесткую землю спустясь с высоты, Увидел Райхан: возле черной скалы Спит юноша ясной, как свет, красоты. То был кочевавший в степях Гуругли. Спросил Гуругли удивленный Райхан: "Чей сын, ослепительный юноша, ты?" "Мой дядя, — тот молвил в ответ, — Ахмедхан", "О юный красавец, тебя я молю, Похить для меня твою тетю Даллю, И золото будет наградой твоей". "Нет, золото — желтый песок для меня, — Сказал Гуругли. — Я его не люблю. Но ты обещай мне, что спаришь коня, Коня своего с кобылицей моей". Райхан обещал. Через несколько дней Примчались они, удилами звеня, И сразу услышали, что Ахмедхан И с ним неразлучный его Юсуфхан Охотятся где-то в раздолье степей. "Почтенная тетя, воды нам налей, Водой напои истомленных гостей", — Учтиво Даллю Гуругли попросил. Она подала им кувшин, и Райхан За смуглую руку ее ухватил И рядом с собой на седло посадил. Они ускакали с добычей своей, Далеко в степи свой раскинули стан, Чтоб дать отдохнуть утомленной Далле. Коня с кобылицею спарил Райхан, Потом попрощался и скрылся во мгле, Даллю увозя у себя на седле.

* * *

От жен и детей услыхал Ахмедхан О том, что Даллю его выкрал Райхан, И за Гуругли, за виновником бед, Помчался в погоню, от ярости пьян. Но скрылся в песках похитителей след. Песок безграничной пустыни был нем, Домой Ахмедхан возвратился ни с чем. Судьба Гуругли по пустыням гнала, В пустыне кобыла ему принесла Жеребчика крепкого, словно скала, И легкого, быстрого, словно стрела. Он женским кормил жеребца молоком, Чтоб тот с человеком сравнялся умом. Верблюжьим кормил жеребца молоком, Чтоб вырос и стал он огромен, как дом. Овечьим кормил жеребца молоком, Чтоб стал он с путями степными знаком. Он лисьим кормил жеребца молоком, Чтоб ветер степной обгонял он бегом. И заячьим даже кормил молоком. Чтоб мог он укрыться от встречи с врагом, И стал жеребенок могучим конем, Какого доселе не видовал мир, И дал Гуругли ему имя Булкир, И всюду отныне он ездил на нем.

* * *

Он к дяде однажды пришел своему, И так, поклонясь, он промолвил ему: "Дай сбрую, о дядя, коню моему, И я у Райхана Даллю отниму". Довольный, дал сбрую ему Ахмедхан. И тотчас, собравшись, отправился он, В лохмотья, как дервиш седой, наряжен, В тот город богатый, где правил Райхан. Далля в падишахском гуляла саду С толпою прекрасных невольниц и жен. Вдруг видит: ведет жеребца в поводу К ней дервиш седой и поет на ходу, И вот уж он женщинами окружен. Далля лишь взглянула, узнала его И замысел весь угадала его. Ждала, не сказав никому ничего. А он, под веселый и радостный смех, Сперва оглядел одобрительно всех И молвил, предчувствуя верный успех: "Кто может вскочить на коня моего?" В седло, улыбаясь, вскочила Далля, Как будто подружек своих веселя. А он закричал им, Булкира гоня: "Булкир мой — Райханова отпрыск коня. Пускай же Райхан догоняет меня". Помчался в погоню Райхан удалой. Был путь Гуругли перерезан рекой. Коня своего он ударил камчой, Конь реку одним перепрыгнул прыжком, Еще семь аршин пролетев над землей. Райханов же конь со своим седоком Сорвался с разбега под берег крутой, И вот оказался Райхан под водой И вылез промокший и еле живой. Он вслед Гуругли погрозил кулаком. Вздохнул и ни с чем возвратился домой. Сказал Гуругли Ахмедхану: "Жена Твоя драгоценная возвращена, Возьми ее, дядя почтеннейший, на!" Так дружба была их возобновлена.

* * *

Охотился раз Гуругли средь песков И сорок увидел гремучих ручьев. "Хорошее место, — сказал он себе, — Для башен, для пашен, садов и домов", — И начал, послушный великой судьбе, Дома возводить из больших валунов. Он строил один, он трудился один. Построив дома, он воздвиг наконец Огромный, покрытый резьбою, дворец, Дворец высотою в двенадцать аршин, Чамбулом решил он свой город назвать. Потом он сказал Ахмедхану: "Вели В Чамбул мой народу перекочевать И новый мой город людьми засели". Сперва Ахмедхан отказался, упрям, Однако народ его двинулся сам К стоящим у светлых потоков домам. Народ, веселясь, прославлял Гуругли, Повсюду ему воздавая хвалы, Народ помирил с Ахмедханом его И выбрал навеки султоном его. Услышали жители дальних стран, Что есть правосудный в Чамбуле султан, Что славен его ослепительный трон. Степными дорогами с разных сторон Пошли к нему юноши и старики. К султону пришел звонкогласный Соки, Веселый певец седовласый Соки, И стал во дворце виночерпием он. Известен султон и нездешним мирам. Две девы из райского сада Эрам, Две дивные девы Юнус и Ширмой, Дав волю своим голубиным крылам, К нему прилетели в дворец золотой, Чтоб вместе с султоном до старости жить, Чтоб вечно и верно султону служить. Султон Гуругли, не имея детей, Воспитывал нежно чужих сыновей. То были не дети вельмож, богачей, А дети простых чабанов и ткачей. И первый приемыш звался Авазхан, Второй — его названый брат — Хасанхан, А третий и самый последний — Шадмон, И словно родных полюбил их султон. Две райские девы Юнус и Ширмой Их в люльках качали порою ночной. Султона они называли отцом, Играли с Соки, седовласым певцом, И дедом они называли его, И радостным песням внимали его, Преданьям о битвах исчезнувших дней, О подвигах доблестных богатырей.