Героический эпос народов СССР. Том второй

Автор неизвестен

Сказание о витязе Авазе и о золотой Зарине

Жил был когда-то шах Сугдунча, Многих земель и стран властелин, Дэвы его страшились меча, Он расправлялся с ними один. Был он богат, удачлив и смел, Шумно он жил, у всех на виду. Слугам своим Сугдун повелел Выкопать пруд в дворцовом саду. На берегах лежали ковры, Жарким огнем пылали костры, Плов поспевал в чугунных котлах, — Подданных щедро потчевал шах, — Зорки глаза их, копья остры. Если враги спускались с горы, Вмиг умолкали шутки и смех, И отражен был дерзкий набег. Дочка была у шаха одна, Звали ее не зря Зариной — Словно заря сияла она. Свататься ездили к ней одной, Но отвергала девушка всех. А на горе бесплодной, крутой, Где на вершине блещущий снег, Дэв жил в ущелье, в бездне сырой. "Быть Зарине моею женой!" — Хищно на девушку поглядев, Голосом хриплым выкрикнул дэв. Снежной лавиной ринулся с круч, — Чует, злодей, свое торжество! Ростом огромен, телом могуч, Купола больше темя его. К шаху вазир вошел второпях: "Я омрачу твой царственный взор, — Дэв опустился с каменных гор!" Шах отвечал: "Напрасен твой страх, Будет наказан дерзостный вор, К битве доспехи мне приготовь!" "В голову шаха бросилась кровь, Наш Сугдунча лишился ума, — Дэв на него обрушит грома!.. — Люди толкуют между собой, — Лапой своей когтистой одной Змей разорвет его пополам! Ох, отпускать нам шаха нельзя!" Молвил Сугдун: "Не бойтесь, друзья, — Все по своим сидите домам — С гадом коварным справлюсь я сам, Славная это будет борьба — Боя исход решает судьба!" Мудрым спокойствием наделен, Стал выбирать оружие он. Сбросив халат узорчатый с плеч, Взял исфаханский кованый меч, Латы военные он надел, Стрелы вложил в сафьянный колчан, Щит Прикрепить к седлу повелел И приказал подать барабан. Так Сугдунча, гляди, снаряжен, Слон боевой к нему приведен. Шах на высокое сел седло. Слон зашагал вперед тяжело, Пыль на дороге встала столбом, И барабан ударил, как гром. Барабан бьет, рокоча, Мчится в битву Сугдунча. Шерсть на дэве встала дыбом, На дыбы он встал, рыча: "Кто, гордыней обуян, Бьет хвастливо в барабан? Не боится смерти он!" — Заревел, он разъярен, Разевая грозно пасть. Смертных дэв ввергает в страх. Хочет первым он напасть, — Опасайся Сугдун-шах! Горы трясутся — так он ревет, Пасть извергает пламя и дым. Шах Сугдунча противника ждет, Тесно на свете жить им двоим. Шаха сжигает праведный гнев: "Эй, криводушный, мерзостный дэв, Ты на мою позарился дщерь, Чтоб осквернять ты землю не смог, Будешь наказан, пакостный зверь, — Кровью твоей окрашу песок". Дэв в ответ захохотал, Будто гром зарокотал. Повторенное стократ, Пробудилось эхо гор. Пыль окутала простор Плотной тучей, говорят. То не в горах гремит камнепад, — Друг против друга мрачно стоят Два венценосных яростных льва. За пояса схватились сперва, Каждый рывок иного бы сшиб, — Черный их пот с натуги прошиб. Вот уже крови хлещут ручьи, Дэв восемнадцать раз налетал — Не одолеет он Сугдунчи, — Шах, как скала, незыблемо встал, Будто в родимую землю врос. Дэв поднялся в гигантский свой рост: "Эй, богатырь, ты, вижу, не прост, — Так он с ухмылкою произнес, — Хочешь, тебя сейчас проглочу Или в песок ногами втопчу?" Гада мечом хватил тут сплеча Неустрашимый шах Сугдунча, Дэв почернел лицом, как чугун, Небо покрыл клубящийся мрак, Но прохрипел насмешливо враг: "Ай, молодец, ты драться мастак, — Славно меня ударил сейчас! Если хватает силы в руках, Ну-ка, еще попробуй разок!" Слушать не стал разгневанный шах, Гадину он схватил поперек, Поднял его за пояс, потряс И головою шмякнул в песок. Расколотилась дэвья башка, Будто насквозь прогнивший орех. И в назидание тут для всех, В поле найдя огромный валун, Надпись, заметную издалека, Высек властительный шах Сугдун: "Тот, кто явился в нашу страну, Чтоб посягнуть на дочь Зарину, — Встретит, как дэв, бесславный конец, Так возвещает шах и отец!" И не осталось в мире души Ни в Бухаре, ни в дальней Карши, Ни средь равнин, ни в снежных горах, Кто бы не испытывал в сердце страх. Слухи о надписи той дошли В город Чамбул, где жил Гуругли. Не про него мой будет рассказ, — Сын у него был витязь Аваз. "Скоро мы справим свадебный той, — Так он отцу однажды

сказал, — В путь я отправлюсь за Зариной". "Сын мой, — в тревоге шах отвечал, — Знаю, что ты бесстрашный орел. Не поступай, сынок, сгоряча, — Всех женихов отверг Сугдунча, Дэва свирепого поборол!" Но распалил Аваза отказ, Даже халат порвал он в сердцах. Видя, что так расстроен Аваз: "Быть по сему! — сказал падишах, Слезы невольные он смахнул. — Львенок, тобой гордится Чамбул, Выбери сам коня-скакуна И снаряжение все сполна". Бросились все в конюшню бегом. Конь вороной покрыт потником. Он под туркменским пляшет седлом. Крепче подпруги — эй! — подтяни! Бляшек нагрудных блещут огни, Весел серебряный звон стремян, А на луке седельной, взгляни, — Друг боевой судьбы барабан. Жаждой похода конь обуян, Словно смеясь, задорно заржал. Славу себе он в битвах стяжал. По лебединой шее крутой Хан Гуругли кони потрепал: "Сыну теперь служи, вороной, Словно слепец единственный глаз, Оберегай родное дитя!" В сводчатый зал с оружьем войдя, Выбрал себе доспехи Аваз; Положил он пред собой Шлем и панцирь золотой, В каблуки его сапог Золоченый вбит гвоздок И кольчужная броня, Как рассвет жемчужный дня. Подпоясался ремнем, Исфаханский меч на нем. На крылатом скакуне Будто сросся он с седлом. Приосанился Аваз, Он покинет дом сейчас, От красавца молодца Не отводят люди глаз. Свистнула бойко плетка-камча, Встал на дыбы, взыграв, вороной. Скачет Аваз, коня горяча, За златописаной Зариной. Баловень счастья, юный герой, Он барабанную сыплет дробь, Он будоражит девичью кровь. Вот крепостная близко стена, Встал перед ним Хасан-дивона: "Ты, я скажу, не львенок, а лев. Скачешь, гляжу, ты лихо верхом. В дальней стране, врагов одолев, Гордость считай великим грехом. Если ж придется трудно тебе, Ты о народе вспомни своем, Кликни — на выручку мы придем, Мы из чинары палки возьмем, И не один ты будешь в борьбе". К сердцу Аваз ладони прижал, Ласково он Хасану кивнул. Конь вороной вперед поскакал, И позади остался Чамбул. Вот и новая страна, Край полуденных озер. Ходит синяя волна, Завораживая взор. Он направо повернул, — Видит черный Кара-кул, Он налево завернул — Охнул, видя Охмон-кул. Озарил вершины гор Солнца утренний пожар. Он проехал Шахчанор, Там, где правил Искандар. Ветер молодо подул, Освежая шелк травы. Проскакал он Хунду-кул, Где царили люди-львы. Так он мчался много дней И приехал в город-сад, Где медвяна сень ветвей И фонтаны шелестят. И когда закат погас, Притомясь в теченье дня, Соскочил с седла Аваз, Отпустил пастись коня. Молвя другу своему: "Здесь немного отдохнем", — Лег на толстую кошму И заснул глубоким сном. А тонкостанная Зарина, Всеми желанная Зарина Сладко забылась в утреннем сне, Странный приснился сон Зарине: На вороном, как туча, коне Юным лицом и светел и тверд, Витязь, подобный ранней весне, Мчался, спеша куда-то вперед. Кудри его спускались до плеч, Мягко блестя огнем золотым: "Как бы его я стала беречь, Если бы мужем был он моим! — В сонном она шептала бреду: — Где я тебя, любимый, найду?" Пробудилась Зарина, Позвала подруг она: "Гребень дайте мне резной, Подведу глаза сурьмой. Где румяна, мушки, хна И платочек с бахромой? Я накину тот платок, Лоб слегка прикрою им, Пусть услышит звон серег Тот, кто милым стал моим. В ноздри вдену я кольцо, Ободочек не простой, — Озарит мое лицо Он волшебной красотой!" Зубки словно жемчуга, Как гранаты, грудь кругла. Словно горные снега, Шейка стройная бела. Как фисташка, приоткрыт Рот сладчайший, как шербет, И томительно звенит На руках ее браслет. Быстрый звездный свет она, Искра жаркого костра — Золотая Зарина, Озорной весны сестра. Черных кос откинув вязь, Повела хмельным зрачком И притопнула, сердясь, Изумрудным башмачком: "Мне бы в небо полететь, Сверху землю оглядеть, Мне наскучил пышный трон, Я хочу, чтоб сбылся сон!" Аваз проснулся, свет зари алел, Он одеянье дервиша надел: Халат дырявый, нищенский колпак, Тесьмой перетянулся кое-как, Скрыв снаряженье пышное свое, На конский круп набросил он рванье. И конь похожим стал на ишака, Аваз на каландара-чудака, Который в холод и в палящий зной По свету бродит с нищенской сумой. Сказал Аваз: "Сокровище мое, Держу, как посох, острое копье. Мой верный конь, всех близких заменя В чужой стране, ты больше, чем родня, Я жертвой стану четырех копыт, — Так поступай, как ум тебе велит!" В седло Аваз, кряхтя, как старец, влез, И конь поплелся через черный лес, За ним река и крепость над рекой, Где грозно ходит стража день-деньской. Аваз спросил: "Мой конь, что делать нам?" Тот отвечал: "Подъехать к воротам. Ведь с виду ты и немощен и стар, Совсем как будто нищий каландар, Никто не станет странника бранить, И даже в крепость впустят, может быть". Впрямь, у ворот высоких крепостных Дивиться стали стражники на них: "Глядите, оборванец, нищеброд За подаяньем в крепость к нам идет! Пусть только шире держит он суму, Чтоб золотых отсыпали ему". Другой стал потешаться: "Ха-ха-ха! Не Зарины ли видим жениха? Эй, оборванец, может, ты Аваз, Но только старше в семь иль в восемь раз!" Глумится третий: "Ну, босяк, смотри, Проси поменьше, нас не разори!" "Смеетесь вы над бедным стариком, — Сказал Аваз, — раскаетесь потом. Орел бы в поднебесье не парил, Когда бы стал, на горе, однокрыл. Мы парой крыльев были — я и брат, — Аваз в несчастье нашем виноват. Меньшого брата он, связав, как тать, В пустыне мертвой бросил погибать. А я один, беспомощен и стар, Молю о состраданье у ворот". Начальник стражи буркнул: "Пусть войдет!" Коня за повод тронул "каландар". Но конь, артачась, шепчет: "Не пойду, Предчувствую я близкую беду… Молод ты, мой господин, И в чужой стране один. Знай, отточены мечи У любимцев Сугдунчи". "Ты не бойся ничего, — Стал коня он утешать, — Жертвой ржанья твоего, Ветроногий, дай мне стать! Ты, с боязнью не знаком, Помни, конь мой, об одном: Ты в конюшне Гуругли Львиным вскормлен молоком!" И вороной, отвагой обуян, Аваза быстро вынес на майдан. В базарный день толпа, шумя, толклась. И, под чинарой спешившись густой, Песнь каландара затянул Аваз, Вмиг окруженный смолкнувшей толпой. А на базаре были в этот час Прислужницы прекрасной Зарины, И, голосом певца изумлены, Они сказали: "Старец с бородой Поет чудесно, будто молодой, Как на заре весенний соловей!" И в безотчетной щедрости своей В холщовую дырявую суму Горсть золота насыпали ему. И все монеты, будто желтый град, Просыпались на землю, говорят. Одна сказала: "Слушать нету сил, Мне душу каландар разбередил". Другая: "Буду жертвой колпака, — Он вовсе не похож на старика!" "Спою я песнь, коль смысл ее поймет, Себя не за того он выдает!" — Так третья молвит, та, что побойчей, И песня зазвучала, как ручей: "Ты шатер не видел мой С разноцветною каймой. Там смолистый дух арчи, Одеяла из парчи. Сонный шелк подушек ал, На ковре их больше ста, И, как розовый коралл, Дышат нежные уста. Душен платья мне атлас, Жду я, ворот теребя, Я хочу сиянье глаз Видеть около себя". Но, нахлобучив глубже колпак, Девушке нищий ответил так: "Не из тех я, кто, как вор, Пробирается в шатер. Лучше быть без рук, без ног, Чем застать тебя врасплох. Лучше быть глухим, слепцом, Чем притворщиком, льстецом, Стать посмешищем для всех, Чем принять на душу грех".

* * *

Бродит Аваз, мечтою влеком, Ловко прикинувшись стариком. Долго ли коротко, наконец Мраморный кладки видит дворец. Арки узорчатый видит свод, Тяжкий замок на створах ворот. Тронув ограды кованой медь, Снова, как дервиш, начал он петь: Голос пленит, дурманит сердца Трелью свирели или скворца, Он сквозь глухие стены проник, И Зарина прислужниц зовет: "Гляньте быстрее, кто там поет?" Те отвечают: "Нищий старик, В оспенных шрамах сморщенный лик, Жалок, — сказали, — страшен с лица". Глянул на них с усмешкой Аваз: "Песню мою поймет до конца, Та, что понятливей всех других: "Соловей поет в смятенье, — Полуночный сумасброд, — В робком встал оцепененье Нищий всадник у ворот". Это услышала Зарина, И отвечала песней она: "Соловей в часы рассвета Трель рассыпал, в сад попав. Дам я золота за это Вышиною в гору Каф. Ты отвергнешь все награды — Ты пришел в мою страну, Хочешь быть со мною рядом, Гость, влюбленный в Зарину!" "Будет тебе! — подружки твердят. — Страшно на нищего бросить взгляд. Голову старому не кружи, Гнать его прочь скорей прикажи. Кинешь монетку, — хватит с него!" "Ах, вы не поняли ничего! Я ослушанья не потерплю, Всех с минарета сбросить велю, Вас в черепочки расколочу. Ну-ка, — сказала, — быстро бегом! Только, — сказала, — не босиком. — И приказала, топнув ногой, Туфли надеть с загнутым носком: — Пусть, словно в праздник, гость дорогой Вступит в нарядный брачный покой. Встречусь с возлюбленным женихом, — Хоть я не знаю, кто он такой… Не выпускайте повод из рук, Пусть он в ворота въедет верхом!" Так Зарина торопит подруг, Нетерпеливым вспыхнув огнем. Девушки вмиг сбежали с крыльца. Выслушал их Аваз, распрямясь, Шрамы-морщины вытер с лица, Кудри рассыпались у молодца. Люди сбежались, подняли крик: "Только что был здесь лысый старик, Кудри, гляди, пылают, как жар, Это не странник, не каландар — Вражеский к нам лазутчик проник!" Кто-то узнал: "Да это Аваз! Будет он стражей схвачен сейчас!" Кто-то веревки тащит, крича, И, распалясь, зовет палача. Кто-то вопит: "Эй, шкуру сдерем!" Кто-то изжарить хочет живьем. "Стойте. — Аваз спокойно сказал, Грозно нацелился он копьем. — Камень я им насквозь пробивал!" "Вот погляжу силен ты иль нет!" — Стражник один, озлясь, заорал. Ростом был этот дерзкий нахал С самый большой в стране минарет. "Я не один, за мной Зарина!" — Гордо Аваз промолвил в ответ. Заскрежетали тут стремена, Каждая жила напряжена, Стражник свирепо ринулся в бой, С силой ударил он булавой, Стукнул Аваза так, говорят, Что наступил вдруг мрак, говорят, Пламя взвилось багровым столбом, Звезды летели вниз кувырком. Шепчет кругом народ Сугдунчи: "Есть на земле еще силачи!" Грозен Аваз был в гневе своем, — Стражника он схватил поперек. Бросил его на землю, дружок, Тот покатился, жалко крича… Сам Махмудшох, оружьем бренча, Тут к Сугдунче вбежал, говорят. "О повелитель множества стран! Дай проучить врага, Сугдунча! — Он впопыхах вскричал, говорят, — Стражу побил Аваз-грубиян, Мне разреши идти на майдан!" Самонадеянный Махмудшох, Первым в любом сражении был, — Вооружась с макушки до ног, Он на слона себя взгромоздил И на майдан поехал, смеясь, Громко притом бахвалясь, друзья: "Сброшу Аваза этого в грязь, Станет он хныкать, землю грызя!" И запел хвастливо он: "Я в боях непобедим, Быстро справлюсь я с одним. Если б вышел Ахмадхон, С ним еще Юсуф, — сказал, — Встал бы рядом Якубхон, Давудхона бы позвал, Давудхон бы пахловон С Каршихоном рядом встал, Был бы с ними Карахон, И силач Огдармышхон, И Туглармышхон, — сказал, — И надменный Надирхон, И татарский грозный хан, — Я бы радоваться стал, Всех убил бы наповал. Ты, Аваз, в моих руках, Станет корчиться в слезах. Как бы ты ни умолял, Говорю я напрямик: Я убью тебя, таджик!" "Хвастать, вижу, ты горазд! — Отвечал ему Аваз. — Подтверди свои слова — Победи меня сперва. Может быть, и вправду лев Притворился ишаком?.. " Махмудшоха душит гнев, Он удар нанес клинком. Слон надвинулся стеной, Заревел страшней трубы, И Аваза вороной Свечкой взвился на дыбы. Отразил удар Аваз — С лязгом брызнули лучи: "А теперь свершай намаз, Ты, любимец Сугдунчи. На лугу трава мягка, — Сбросить вниз тебя хочу. Поиграем мы слегка, Распотешим Сугдунчу. А потом я с Зариной Ускачу в Чамбул родной!" Ох, вскипел тут Махмудшох. "Побежден мной Баглоншох. Знай, мальчишка-сосунок, Я — герой, в бою жесток!" "Кончилось, шах, терпенье мое!" Метко Аваз нацелил копье. Он хвастуна ударил, сердясь, Сбросил его в базарную грязь. Солнце блещет на мече Торжествующим огнем. Прямо к шаху Сугдунче Поспешил Аваз верхом. В тронный зал направив шаг, Произнес он смело так: "Золотую Зарину Я люблю, великий шах!" Сугдунча сказал: "Друзья, Отказать ему нельзя, — Он Махмудшоха сбросил с седла, Меч исфаханский поднял над ним, Сын Гуругли храбрее орла, Зятем пускай он будет моим". В тронный покой вошла Зарина, Счастьем светясь, сказала она: "Жертвой твоей, любимый Аваз, Стать я желаю тысячу раз!" "Дети, — Сугдун с улыбкой взглянул, — Завтра же справим свадебный той!" "Свадьбу сыграв, отправлюсь в Чамбул Я с Зариной моей золотой, — Шаху сказал с поклоном Аваз, — Будем на родине жить с отцом". Здесь я, друзья, кончаю рассказ, Песнь завершив счастливым концом.

О поединке Аваза с Ландахуром и о рождении Нурали

С трона поднялся шах Гуругли, Глянул в трубу подзорную он: Пыльную тучу видит вдали, Трепет зловещий черных знамен. Сетьеметателей видит он, Копьеметателей видит он, Лучников видит сомкнутый ряд, Палиценосцев шлемы блестят, Их заклинатели в бой ведут, Трубы в степи громово ревут — Всюду, куда ни глянешь, враги, — Боже, спасти страну помоги! Слезы текут из старческих глаз: "Кто заступиться сможет за нас?" С места вскочил могучий Аваз: "Встать на защиту мне повели, Добрый отец, кручину развей!" Обнял Аваза шах Гуругли: "Не даровал аллах мне детей — Ты для меня стал сыном родным И упованьем жизни моей!" Близких пожаров стелется дым, — Степь полонила злая орда, Неотвратима эта беда. И на битву, в тот же час, Снаряжаться стал Аваз. Был суров наряд бойца: Кудри он отвел с лица, Шлем тяжелый он надел Вместо пышного венца. Плащ парчовый сбросив с плеч, Исфаханский выбрал меч. Барабан он взял двойной, Грудь коня одел броней, — Семь щитов подвесив в ряд. Покачал копье в руке, Засверкал героя взгляд, Словно искры на клинке. То не багрово пышет заря, — Сыплют копыта огненный дождь. Скачет вперед, гнедого яря, Вольных таджиков пламенный вождь. Орды получат грозный отпор. Жаждет разбить он вражеский стан. Ошеломленно замер простор, — Так грохотал двойной барабан. Бьет барабан на ранней заре. "Эй, выходи!" — взывает Аваз. Хан Ландахур, в походном шатре, Будто не слыша, спит развалясь. Муху и то не сгонит с виска, В битву Аваз устал его звать. В оцепененье встали войска — Каждый боится первым начать. Взвыл вдруг пронзительно турий рог, Задние стали ближних толкать. И, как огромный злой осьминог, Ринулась разом черная рать. Многих Аваз сразил наповал, Стрелы свистят бегущим вдогон. Он словно волк, который попал К овцам безмозглым в зимний загон. Гневен его пылающий взор, Против врагов он бьется один. Слуги вбежали в ханский шатер: "Встань, Ландахур! Беда, властелин! Враг уничтожит племя твое, Выйди, настало время твое!" Сбросив с себя похмелья угар, Хан Ландахур поднялся с ковра. Вышел в развалку он из шатра, Темя его как будто гора, Уши дехканских больше чапар, Толще бревна в руках булава. Видя Аваза, гордого льва, Хан подкрутил надменно усы, И, подбоченившись для красы, Дерзкие выкрикнул он слова: "Эй, Аваз, змееныш ты, Гуругли приемыш ты. Всех я в турий рог свернул, Ты пошел наперекор. И за это твой Чамбул Запылает, как костер!" Усмехнулся тут Аваз: "Похваляться ты горазд, Это слабых жен удел, Славен тот, кто в битве смел! Будем биться мы вдвоем, Все решает этот день. Я лазоревым копьем Пробивал насквозь кремень!" Ландахур схватил свой лук, Он прищурил глаз косой. Тетива запела вдруг Разозленною осой. В сердце целил он со зла, Лиходей старался зря — Чуть царапнула стрела Крепкий щит богатыря. Ландахур метнул свое Восьмигранное копье, Встретив панцирь боевой, Древко брызнуло щепой. Булаву, что было сил, Враг в Аваза запустил. Смертоносным был удар — Шлем героя защитил. Но взметнулся пыльный гриб, Поле боя скрылось с глаз, Все решили, что погиб, Побежден врагом Аваз. Поднялся в Чахмбуле стон: "Край наш будет разорен!" И заплакал Гуругли Над судьбой своей земли. Тут ветерок степной налетел, Даль прояснела, пыль улеглась. Видят таджики, что уцелел И невредим, как прежде, Аваз. Снова скрестились с лязгом мечи, Стали в руках они горячи. Ноги покрепче вдев в стремена, Близко сошлись враги-силачи. Их боевые кони храпят, Грудью сшибить врага норовят. Друг возле друга кругом кружат — Промах противника сторожат. Долгих три ночи, целых три дня Не отдыхали оба коня. Начал Аваза конь отставать — В яму ногою он угодил, Бабку переднюю повредил. Стал богатырь коня умолять: "Друг, Зуйналкир, мой верный гнедой, Не погуби меня, молодой, — Станет победу праздновать враг!" Силы последние конь напряг, Круп от горячего пота взмок, Сдвинуться с места, бедный, не смог. Плетью Аваз любимца хватил, Больше с отчаянья, не со зла… Тут Ландахур к нему подскочил, Вышиб Аваза он из седла. Руки злодей герою сковал, Цепью вкруг пояса обвязал. Сзади коня вели в поводу, Выставлен был Аваз на виду, Чтоб потешаться люди могли. Сам Ландахур пришел на майдан, Голос ему громовый был дан. Хрипло орал он: "Эй, Гуругли, Мы два властителя, два царя, Силе моей противишься зря! Глянь, на цепи твой сын Авазхон, Я беспощадный сокол времен!" И Гуругли-султон не стерпел, Он словно снег в горах побелел. Благоразумье бросив свое, Выхватил он литое копье, С силой его в злодея метнул. Хан Ландахур с усмешкой взглянул, Голой рукой отбил он удар: "Эй, мой султон, ты вспыльчив, но стар. Рядом с Авазом место твое, Встань, потешай народ, авлиё!" Так наглумясь над пленными всласть, Кровью упившись, в дымном огне, Хан Ландахур, победой гордясь, Въехал в Чамбул на белом коне.

* * *

Мужа в слезах ждала Каракуз. "Где мой Аваз? — звала Каракуз. — Враг осквернил наш древний очаг, Слезы вселенной стынут в очах, Сыплю на голову серый прах. Две мои дочки, крылья мои, Разве сражаться в силе они? Участь моя и ваша горька… " Изорвала одежды шелка И, талисман повесив на грудь, Голубем взмыла под облака, Чтоб от насильника ускользнуть. Ей ветерок попутный помог, Хан дочерей ее взял в залог, Их на голодную смерть обрек. Сжалься над ними, праведный бог! И Каракуз исчезла, друзья, В небе незримая та стезя, Тает в небесной сини она. Вдруг средь седой пустыни она, В мареве зноя, в мертвых песках, Видит в зеленой дымке сады, Слышит воркующий плеск воды. Правил страной Шохбоз-падишах. К трону владыки приведена, Встала она смертельно бледна. "Кто ты, сестра? — промолвил Шохбоз. — Чьих ты сияющих стран луна?" "Перед тобой, слепая от слез, Богатыря Аваза жена". "Слышал о нем, — ответил Шохбоз, — Что же случилось с мужем твоим?" "Семьдесят черных вражьих знамен Тучей закрыли наш небосклон, Горьких пожарищ стелется дым, В плен мой Аваз попался живым, Правит победу хан Ландахур". Слушал Шохбоз и скорбен и хмур: "Сердце мое сжигаешь, сестра. Вижу, печаль твоя впрямь остра. Слезы туманят звездный твой взор. Хочешь — прими в подарок шатер, Хочешь — я братом стану твоим? Время придет, врагу отомстим! Ты отдохни, опомнись сперва, Здесь наберись здоровья и сил… " Сладки, как мед, Шохбоза слова, Но обещание он забыл. … Месяц сверкающий Каракуз, Твой освящен с Авазом союз! Сына под сердцем носит она, Но от рассвета и до темна Хлеб добывала, тяжко трудясь, Пообносилась, изорвалась. Свора собак за нею гналась, Вслед ей бросали ругань и грязь, — Нищенкой жалкой пери звалась. Горькое горе мыкать пришлось, — Так восемь месяцев пронеслось. Утром одним, в положенный срок, У Каракуз родился сынок. Только забота вновь велика: Нету в груди ее молока. Чем ей сынка свивать-пеленать, Коль лоскутка в шатре не сыскать? Снова вымаливать надо хлеб. Случай помог ей; волей судеб Возле чужих закрытых дверей Старец согбенный встретился ей. Чем-то напомнил он ей отца: Даже похож немного с лица, Посох держал такой же в руках. И Каракуз взмолилась в слезах: "Добрый отец, — сказала она, — В этой стране живу я одна. В ханском шатре, без малого год, Мальчик без имени мой растет, Сына никто не хочет назвать!" Старец промолвил: "Бедная мать! Вынеси мальчика из шатра, Сына мне, милая, покажи, Возле меня его положи. Тельце его обдуют ветра, В честь властелина мирной земли Я нареку его Нурали. Меч его будет из серебра, Скоро его наступит пора — Вырастит он — врагов победит!" … Мальчик голодный плачет навзрыд. И Каракуз с младенцем в руках, Гордость смирив, пришла во дворец: "Сын мной рожден, взгляни, падишах, Храбрый Аваз ребенка отец. Если умрет

наш маленький сын, Будешь виновен ты, властелин". Шах застонал на троне своем, Взял он мальчонку в собственный дом, И возгласил глашатай указ: "Люди, забудьте имя Аваз. Мальчик Шохбозом усыновлен, Он унаследует шахский трон. Тот, кто болтнет иное хоть раз, Будет в тюрьме немедля казнен!" Незаметно годы шли, Быстро вырос Нурали. Он сильнее всех детей, Зачинатель их затей. В восемь лет широк в плечах, Не по-детски мудр в речах. Первый он в любой игре. … Раз на праздничной заре Он с вазировым сынком В бабки резался тайком. Сын вазира дерзким был: Нурали он оскорбил. Бабку кинул наш герой И обидчика подбил. Сил малец не рассчитал, В ветхий домик он попал. И, саманный, треснул дом, Стал зиять в стене пролом. … В домике том колдунья жила, Пряжу из козьей шерсти пряла. Бабка ей спину больно ожгла, И завертелась ведьма волчком. Шел Нурали за бабкой своей, И не успел он стать у дверей, Встречен был ведьминым язычком: "Чертополох! — кричала она. — Чтоб ты подох! — кричала она. — Силой с родным сравнился отцом, Стал он в тюрьме живым мертвецом!" Кинулся прочь бежать Нурали, Ведьму не выслушав до конца, Матери крикнул он издали: "Имя скажи родного отца!" И Каракуз, краснея до слез, — Трудно любимому сыну лгать! — Пряча глаза, шепнула: "Шохбоз!" "Нет, ты должна мне правду сказать! — Он осердясь прикрикнул на мать. — Понял давно я всею душой, Что в стороне живем мы чужой". Гневный порыв ее испугал, Больше она не прятала глаз: "Правду, сынок, узнать пожелал — Славный отец твой витязь Аваз. Тот, кто кремень пронзает копьем, Кто повергает недругов в страх. Гибнет герой в зиндане глухом, Мы же из милости здесь живем, На даровых, но горьких хлебах". … Степью безлюдной мчится Куранг, Всадник тобой гордится, Куранг. Тайно уехал он из дворца, Чтоб разыскать родного отца. В мертвой степи сушняк да полынь, Пыльного зноя здесь торжество. Только джейраны, дети пустынь, Были добычей редкой его. В зыби песчаной вдруг Нурали Конский табун заметил вдали. Тут же шалаш стоял небольшой, Наспех покрытый драной кошмой. "Кто в той кибитке, друг или враг? Эх, не попасться бы мне впросак!" И, рассудив по-здравому так, Войлочный он напялил колпак, Перепоясал свой стан тесьмой, С тыквой священною и сумой, С виду как старый дервиш-чудак, Тихо подъехал он к шалашу: "Я подаянье, — молвил, — прошу!.. " И, словно долгий жалобный стон, Песнь зазвучала древних времен: "Я на солнечном рассвете в изголовье милой стал, Чтоб увидеть брови эти, уст нетронутый коралл. Зубы белые светились, словно месяц молодой, И от родинок на шее я рассудок потерял. Видно, царственным каламом рисовал ее аллах, Он такого совершенства никогда не создавал. Я один брожу по миру, позабыв твой аромат, Пыль вселенной лик твой скрыла, чтоб я милой не видал". Словно рассвет в степи занялся: Полог кибитки приподнялся. Девушек он увидал двоих Изнеможенных, в платьях худых. "Ты извини нас, добрый старик, — Робко одна сказала из них. — Мы пред тобой стоим босиком, Не приглашаем в нищенский дом. Нет ни кусочка хлеба у нас, Знай, наш родитель светлый Аваз. Славного имени лишены, Ханские мы пасем табуны. То Ландахура злого приказ. Род наш в темнице ханской угас, Мы молоком здесь сыты одним!.. " В степь повернул коня Нурали, Он не открылся сестрам родным, Чтоб удержать его не смогли. Долго он ехал, и вдруг перед ним, Город неведомый стал вдали. В окнах заката плавился свет, Как изумруд, сверкал минарет. Вновь, словно дервиш, сгорбился он, Песню завел, как жалостный стон: "Ты надменной красотою уподобилась луне. Над землею золотою путь свершая в вышине. Нам завещано всевышним обездоленных жалеть, — Ты навстречу к тем не вышла, у кого душа в огне. Не могу налюбоваться, ты как деревце в раю, — Пылким юношам и старцам пери грезится во сне. Зубы — йеменские перлы, рот — шиповника бутон. О, зачем с вороньей стаей кружит сокол в вышине? Упованье я имею воспевать тебя всегда, Но, от робости немея, встал я молча в стороне. Одари страдальца взглядом, луч надежды зарони. Я сгораю с милой рядом, ты неласкова ко мне!" Вдруг голубок спустился с высот: "Ах, как прекрасно нищий поет! Что ты здесь ищешь, страх позабыв, Песней, как пищей, нас одарив?" "Голубь, — в ответ он, — светоч души, Где здесь темница, мне укажи!" "Друг мой, — ему голубка речет, — Слышишь, река бурливо течет? Рыщет в ущелье, в пенистой мгле! За городской высокой стеной. Там ты отыщешь скрытый в скале Еле приметный ход потайной, Он под речное дно приведет… " Шумно река стремилась вперед И валуны ворочала зло, И Нурали раздумье взяло: "Здесь и коня волною собьет, Где отыскать мосток-переход?" "Мост есть вверху у главных ворот, Снова голубка молвит ему, — Тот, кто на шаг к нему подойдет, Будет навеки брошен в тюрьму".

* * *

Бьют копыта: зранг, зранг, зранг, — Скачет берегом Куранг. Мост бревенчатый вдали Заприметил Нурали. Ходит стражников дозор У моста и под мостом, И грозит ему костер Дымным призрачным перстом. Стража видит, что к реке Едет дервиш в колпаке. Не приметили меча, Что держал "старик" в руке. Он ударил, будто гром, Он топтал врагов конем. Всех наемников сразил Он в неистовстве своем. Только ветер да вода Мертвым счет вели тогда. Через мост он проскакал, Миновал проем ворот И услышал — возле скал, Словно барс, река ревет. Смрад идет из-под земли. "Где-то здесь подземный ход! Пусть, — подумал Нурали, — Конь Куранг его найдет!" Остро конское чутье: Конь колена преклонил, Наш герой схватил копье И завал разворотил. В темноту, в промозглый смрад Бросил он витой канат. … Еле живым был хан Гуругли, Он бородой седою оброс. Видеть глаза почти не могли, Он до каната еле дополз, Им обвязался крепко вокруг, Знать он не знал, что спас его внук, Полуживой он лег на кошму… Снова канат был кинут во тьму, Так опускался он много раз, — Родичей храбрый юноша спас. Мертвых внизу оставив одних, Начал выпытывать у живых: "Нет ли, друзья, Аваза средь вас?" Тяжко вздохнув, сказал Гуругли: "Сразу враги его увели, Больше его не видел никто! Только надеюсь я — жив Аваз! Ниже еще ступенек на сто Есть под землей другая тюрьма, Тесная, как железный сундук, Там ты Аваза сыщешь, мой друг!" Словно живая движется тьма, И утомителен капель стук, Мгла, надвигаясь, глушит шаги. Лестница в тайный склеп привела, Там возле дверцы стража спала, Смерти своей не чуют враги. Шестеро пленника стерегли, Окриком поднял их Нурали. В смрадной тюрьме, под сводом сырым Головы снес он всем шестерым. Вышиб он дверь ударом ноги И пред родителем встал своим. Руки сложив почтительно, он Отдал Авазу низкий поклон. "Старец достойный, — молвил Аваз, — Здесь, под землею, жизнь пронеслась. Прахом одним питаясь, как раб, Отяжелел я, телом ослаб. Дух безо времени мой угас. Нету со мной любимца коня, Он из тюрьмы бы вынес меня! Дервиш, ты сам в преклонных годах, В страдной тюрьме мне быть до конца!.. " Не отвечая, сын на руках, Бережно вынес наверх отца, Прямо в сиянье яркого дня. Встретила там Аваза родня. Тут же в саду, где розы цвели, Обнял его старик Гуругли. Радость с печалью схожа порой: Освобожденный плакал герой, "Я без семьи остался, один, Без Каракуз мне радости нет". К сердцу прижать хотел его сын, Но не сказал ни слова в ответ, — Скрыть свое имя дал он обет — Он с Ландахуром счеты не свел! Вновь на Куранге юный орел В поле встречает дымный рассвет. … Хан Ландахур вазиров созвал, Гневно захватчик топнул ногой: "Враг на зиндан подземный напал, Знать я желаю, кто он такой!" "Звезды открыли, мой властелин, — Робко сказал один звездочет, — Это Аваза-воина сын, Голову с плеч тебе он снесет… " Сбил звездочета хан кулаком, Толком не выслушав до конца. Краска с его сбежала лица: "Вот кто прикинулся стариком! Я проучу зазнайку-юнца, Всех распотешит эта игра", — И Ландахур шагнул из шатра. Это не гром рокочет вдали, То в барабан бьет днем Нурали. Львенку не терпится в бой вступить, Хочет злодею он отомстить. Воздух в степи звенит, как струна, Ждет в напряженье вражья страна. Пыль поднялась завесой в степи, Конь Зуйналкир призыв услыхал, Он с золотой сорвался цепи, Стойло свое разбил, разметал. Прыгнул он в сад единым скачком, Перед хозяином пал ничком. Рад был любимца видеть Аваз. Вымолвил конь: "Не дервиш нас спас, То не старик, не странник седой, А Нурали, твой сын молодой!" "Нам торопиться надо сейчас!" — В страшном волненье крикнул Аваз, И на коне в небесную ширь Прянул стремительно богатырь. Что для коня овраг-буерак, — Грива его, как взвихренный флаг. Грозно земля и время гудит: "Правый в бою врага победит!" В поле с Нуралом он рядом встал, Будто к скале прижалась скала. Сын с головы колпак свой сорвал, И, красотой сраженный чела, Не отрывал от первенца глаз Чуть не лишившийся чувств Аваз. Проговорил он; "Милый сынок, Ты еще молод — враг твой жесток, Хан Ландахур коварный дракон, Я был когда-то им побежден, Он, словно вепрь осенний, свиреп". "Добрый отец мой, ты не окреп, С ханом сражусь один на один, Будут враги разбиты твои!" Так отвечал почтительно сын. Солнце над степью встало в крови, Углем багровым тлел небосклон, — Ринулся в битву Нуралихон. Латы сверкают, будто пожар, У Ландахура крепок удар, Но Нурали нацелил копье, Щит раскололся, как скорлупа, Ох, ненадежна славы тропа — Хан Ландахур скатился с нее. Наземь слетел с коня кувырком, Насмерть сражен возмездья клинком. Видя, что корчится хан в пыли, Оцепенели вражьи войска, Но, спохватясь, на приступ пошли, — Так от дождей ярится река, В мутной воде вертя пузыри. В бой с Нурали вступили, смотри, Ханской охраны богатыри. Ордам не видно края-конца, Меч от ударов быстрых горяч. И не стерпело сердце отца, Он на подмогу ринулся вскачь. Рядом с сыном встал Аваз, Бьются два богатыря. Кровь потоком там лилась, Пламенея, как заря. Копьеносцев бьют они, Знаменосцев бьют они, Ханских лучников громят, — Длится бой сто дней подряд. Стал роптать кругом народ: "От войны сплошной разор! Ландахура алчный сброд На страну навлек позор. Он наказан поделом, Нужен мир земле сейчас!" Бьют старейшины челом: "Людям дай покой, Аваз". "Ай, аман! — кричит народ. — Хватит нам плодить сирот. Ты бесценный наш алмаз, Управляй страной, Аваз!" Завершив победный бой, Барабаны бьют отбой И, оружье побросав, Мирный люд пошел домой. Воин Аваз, правителем став, Ввел справедливый новый устав, А через год поехал домой, В руки народа власть передав. Скачет с ним о бок сын Нурали, Близки пределы милой земли, Пыльной кошмой дорога легла, И, в стороне завидя шатер, Всадники слезли оба с седла. Видя заплаканных двух сестер, — "Дочки мои!" — промолвил Аваз. Обе от радости расцвели, Взял на коня сестру Нурали, Старшая вмиг к отцу забралась. На ветроногих статных конях Едут все вместе в знойных степях. Месяц они, устав от жары, Мчались, везя Шохбозу дары. И наконец с вершины горы Каменных башен видят шатры. К ним суетливо скачут гонцы, Спешась, коней ведут под уздцы. Сладостен сердцу радости груз — Встретил Аваз жену Каракуз. Он луноликой отдал поклон, Радостным криком встречен был он. Мужа и сына мать обняла, Дочек лаская, слезы лила: "Горе меня спалило дотла, Долгие годы слепла от слез, — Жизнь моя снова стала светла!" Встретить героев вышел Шохбоз. … Праздник неделю длился подряд, Весело было там, говорят. Звонко, чтоб все услышать могли, Песню такую спел Нурали: "Я бродил, палимый жаром, подпоясанный тесьмой, Слыл я нищим каландаром, очарованным луной. О, зачем ты мне не веришь иль в обиде на меня? В колпаке брожу, как дервиш, потерявший разум свой. Я не ведаю, несчастный, чем тебя я прогневил, Попугай мой сладкогласный, верен я тебе одной. Я в грехах несовершенных слезно каяться готов И слагаю в честь влюбленных песнь на флейте золотой. Засияют роз хирманы, как в последний Судный день, Удивительно и странно слышать звуки песни той. Светоч огненный Хейдара запылал в моей груди. Сердце схвачено пожаром, пощади, побудь со мной". Солнечный луч над степью сверкнул, Скачут герои в славный Чамбул. Нуралихон и витязь Аваз, Встретит вас родина в добрый час, Ждет Гуругли вас, мудрый отец, Их увенчает славы венец. Здесь моему сказанью конец, Но нескончаема жизнь сама, — Повесть прервать на этом нельзя. И потому сказитель Хикма Новую песню сложит, друзья.

Давид Сасунский. Армянский народный эпос

Бой Давида с Мсра-Меликом

1

'Давид Сасунский'. Худ. А. Гончаров

Над тремя частями земли была у Мелика власть, Но не был подвластен ему Сасун — четвертая часть. Созвал меджлис Мелик. Сошлись за князем князь. Принес корыто царь, поставил пред собой. Ударил бритвой в лоб себя. И кровь в корыто полилась. И кровью той Мсра-Мелик Написал боевой приказ: "Полночным странам — мой бранный клич! Восточным странам — мой бранный клич! Южным землям — мой бранный клич! Запад, внемли мой бранный клич! Полкам, и войскам, и войска вождям: Все, кто носит оружье, ко мне! Война! Идите, идите, Большеголовые пароны, Идите лавиной С отвагою львиной И силой великой! Эй, широколобые богатыри, С неверными в бой зову я вас: Война! Война! Мне многие множества смелых юнцов нужны для войны, Мне многие множества вдовьих сынов нужны для войны, Мне множества чернобородых бойцов нужны для войны, Мне множества рыжих, как львы, удальцов нужны для войны! И множества белых, как снег, стариков нужны для войны! Нужны мне тьмы верховых на белых конях! Ах! На белых конях! Нужны мне тьмы верховых на рыжих конях! Ах! На рыжих конях! Нужны мне тьмы верховых на черных конях! Ах! Черных конях! Мне тысячи тысяч нужны, чтобы громко в трубы трубить! Ах! Громко в трубы трубить! Мне тысячи тысяч нужны, — в мои барабаны бить! Ах! Бить в барабаны! Бить! Идите ко мне! Без числа я воинов пеших зову! Ах! Пеших зову! Летите, игиты! Идите за мной С неверными в бой! Война! Война!" Вот срок прошел, не столь велик: Увидел Мсра-Мелик: К нему войска идут со всех сторон, И вышел к войску он И громко песню спел: "На добрых конях летят храбрецы. Сто тысяч числом, — пришли они! Черноусые спешат удальцы. Сто тысяч числом, — пришли они! Рыжеусые несутся бойцы. Сто тысяч числом, — пришли они! Седоусые подходят отцы. Сто тысяч числом, — пришли они! Трубят трубачи, трубят молодцы. Сто тысяч числом, пришли они! Гремят барабаны, гремят, как гром! Пришли семь царей из семи сторон, Помощники мне в свирепой войне, Пришли мои слуги! Война! Война!" Затмили даль войска пешком и на конях. Стал передний отряд на речных берегах. Коней напоил, реку обмелил. А средний отряд до самого дна реку осушил. Последний отряд, даже камни на дне облизал, Остался последний отряд без воды. Вот войска стали станом на мсырских полях И спросили Мелика: "Кто же наш враг, На кого наших копий и сабель замах?" Тот ответил: "Давид в Сасунских горах! Он мой враг: людей моих он убил! Должен я пойти, покарать его!"

2

В ту ночь Исмил-хатун увидела три сна. Проснулась, поднялась она, Пришла к Мелику, говорит ему: "Сын, не ходи в Сасун, Не грози Давиду войной! Этой ночью приснился мне сон: Угасала Мсыра звезда, Засверкала Сасуна звезда. И второй приснился мне сон: В поле мсырский конь убегал, Конь сасунский его настигал. И третий мне приснился сон: Сасунская земля была светла, тепла, А здесь, над Мсыром, тучи шли, Был мрак, был дождь и мгла: Раздулся бурный поток, Но кровь, не вода в нем текла, И трупы несла без числа… Я молю, согласись со мной, Не ходи на Давида войной!" Мелик сказал: "Ты, мать, молчи! Спишь для себя, сны видишь для меня? Я должен истребить Сасун!" "Коль ты пойдешь, — сказала мать, — То и я пойду, не пущу тебя одного!" Сын молвил: "Ты женщина, ты не ходи". Мать ответила; "Нет, я иду с тобой!" Отобрала Исмил-хатун сорок женщин и сорок дев, И две пары, чтоб на шаваре играть, И две пары, чтоб на зурне играть. Чтоб играли они, плясали они, Утешали ее в пути. И вот Мелик войска в Сасун повел, Сам впереди пошел. В предел Сасуна ввел войска. Там, где шумит Лерва-река. Он станом в поле стал. И не было шатрам числа, Так стан Мелика был велик. Хвост войска влачился еще вдалеке, Голова же собрала все камни в реке. Тогда Мелик письмо Давиду написал: "Иду на вас войной! Иди, воюй со мной! Иль опрокину я свои войска на город твой, Истреблю всех мужчин, И город ваш сожгу, и крепость повалю, До кровель кровью затоплю, Детей и жен в полон возьму". Принесли письмо Дзенов-Овану, Прочел Ован, сказал: "Неужто он на нас идет войной? Куда ж он столько войск привел? Что делать нам? Нет войск у нас! Как воевать?" Горько плачет Дзенов-Ован, Слезы катятся по бороде: Говорит: "Если бог не поможет нам, Все погибнем! Все пропадем!" Прочли в Сасуне письмо, и ужас на всех напал. А Давида не было дома в тот день, Не видал он письма, ничего не знал.

3

Взял Дзенов-Ован Мелика письмо И брату Верго показал. Узнав, что войско Мелик привел И стал над Лервой-рекой, Сказал Овану Верго: "Мы слабы, Ован! Где нам воевать? Давид сумасброд: Чтобы в драку он сам не полез" Давай обманем его, Пир веселый затеем с ним, — Допьяна его напоим, Жен, стариков и малых детей Соберем, к Мелику пойдем, Все наше добро ему отдадим, Склоним головы под его мечом, — Может быть, над нами сжалится он… " Так молвил трус Верго. Дзенов-Ован устроил пир. Из погреба притащили с трудом Огромный чан со старым вином, Поставили перед Давидом его. Пришел на пир кери Торос, Сказал: "У Давида горячая кровь… Боюсь — в неравном бою Погубит он силу свою. Напоите его, пусть дома сидит… " Подзадоривать начал Давида он, Молвил: "Послушай, Лао, Коль выпьешь ты весь котел вина, Тогда ты и вправду Мгеров сын, А коль не выпьешь — не сын ты ему". Давид сказал: "Ну что ж, кери, Наполни котел до краев!" Кери котел наполнил до краев: Давид к губам котел поднес, Пил, пил, до дна осушил, Котел из рук уронил, А сам он так опьянел, Что на пол упал, уснул, захрапел. А Торос начал в бубны бить, Храбрецов Сасуна скликать: "Эй, ко мне — скорей, Котот-Мотот Ануш-Котот, Вышик-Мыхо, Чиндшга-Порик, И Хор-Манук, И Хор-Гусан, И Чор-Виран, Встаньте живей! Этот день лучше всех дней! Мы поглядим: Малое — малым, большое — большим — Или Мелик одолеет нас, Или мы одолеем его, Если поможет бог!" Так, Кери-Торос Бросил клич боевой, Собрал всех Тридцать восемь своих сыновей, Оседлали коней, поскакали они, Поднялись на вершину Лервы, Поставили там тридцать девять шатров, Стали рассвета ждать, Чтобы утром напасть На Меликову рать.

4

Душа у жены Тороса болит. Она говорит: "Тороса убьют, Сынов и племянников наших убьют, Под корень подрубят враги Наше племя и весь наш род истребят!" В изголовье Давидовом села она, Обожгли ее слезы Давиду лицо. Давид проснулся, сел, спросил: "Нанэ! Бог тебя храни! Как ты можешь плакать, пока я жив?" А она: "Ах! Лао, сатана тебя задави! Ты Мелика людей побил, И Мелик сюда войска свои привел: Теперь с ним на бой Кери пошел. Мелик Тороса убьет, Придет и нас всех убьет, Под корень нас подсечет, В плен возьмет, во Мсыр уведет! Тут Давид рассердился так, Что пропали и сон и хмель. Он встал, свой лук и стрелы взял. Сказал: "Не бойся, нанэ! Мелик сейчас ответ получит от меня". И вышел прочь.

5

Пришел Давид к Овану, сказал: "Дядя! Дай мне коня и меч, чтоб идти на бой!" Ован говорит: "Иди, выведи Из конюшни любого коня, А мечи в отане висят — Выбирай любой… " На Давида с усмешкой Верго поглядел И сказал: "Давид! Как Мелика убьешь, — Уши отрежь у него И мне привези!" Обидчику не ответил Давид, Схватил тупой, заржавленный меч И выбежал прочь… Тут старуха предстала пред ним И кричит: "Эй, Давид, сынок, ты куда?" Говорит ей Давид: "На Мелика иду — воевать". Старуха смеяться над ним начала: "Ты будешь хорош, Коль с этим старьем на битву пойдешь! Ты все ж на отца никак не похож". Рассердился Давид, спросил у нее: "Так с чем же мне выйти на бой? Ну, дай мне вертел или кочергу, Я ведь и с кочергой пойду!" А та говорит: "Ах ты, свет моих глаз, сыночек Давид, Сказала бы я два слова тебе!" "Что ты, старая, скажешь, — скорей говори". И молвила старуха ему: "Иль не было у твоего отца Молнии-Меча? Иль не было у твоего отца Джалали-коня? Иль не было у коня на копытах подков стальных? Иль не было у коня перламутрового седла? Иль не висела на седле пара стремян золотых? Иль не было у коня шелковой узды? Иль не было у твоего отца аксамитовой капы? Иль не было у твоего отца боевого шишака? Иль не было у твоего отца золотого пояска? Иль не было у твоего отца шаровар парчовых? Иль не было у твоего отца двух сапожек цветных? Иль не было у твоего отца на деснице Креста побед боевых?" "Где ж все это лежит?" — спросил Давид. Старуха ответила: "Дядя твой Все спрятал и проклял того, Кто укажет тебе, где отцово добро. Коль скажу я — проклятье падет на меня. Но если теперь так трудно тебе И пришел Мелик, чтоб сразиться с тобой, — Ты доспехи отца у Ована спроси. Но если добро отца не даст Ован добром, Бери за шиворот его, тряси, Пока неволей не отдаст".

6

Тотчас к Овану вернулся Давид, За шиворот схватил его, потряс, Приподнял с земли, встряхнул еще раз И молвил ему: "Отдай мне Молнию-Меч отца! Отдай мне отцовского жеребца, — Сталью подкованного Джалали! Отдай перламутровое седло! Отдай мне пару стремян золотых! Отдай мне шелковую узду! На коня Джалали я надену ее! Отдай мне шлем моего отца! Отдай золотой поясок отца! Отдай мне капу моего отца! Отдай парчовые шаровары отца! Отдай сапожки цветные отца! Отдай Ратный Крест с десницы отца! Но знай — если все не отдашь добром, Я кверху дном весь дом подыму, Найду и возьму!" Вздохнул Ован, сказал: "Отсохни язык у того, Кто тебе эту тайну открыл! В тот год, как умер брат мой Мгер, Я одежды его под порогом зарыл. Что ж, пойдем. Я отдам!" Отдал платье Ован. Домой принесли, оделся Давид: Одежда была ему велика. И молвил Ован: "Давид, мой родной, Доспехи я скрыл глубоко под домом в большом погребу. Ты сорок крутых ступенек пройдешь И там под землей Доспехи отца в укрытье найдешь. Коль подымешь их — ты для боя гож, Не подымешь — не суйся в бой!" Но то был Давид! Он в погреб сошел. Глядит он: висят доспехи отца: Схватил их в охапку, взвалил на плечо. Понес и принес к Овану на свет. Обрадовался и подумал Ован: "Быть может, Мгера заменит он! Я Мгеру брат, и то не мог доспехи его подымать, А мальчик поднял и принес".