Героический режим. Безбожие

Башунов Геннадий Алексеевич

– Живым!
– раздался откуда-то громкий крик.
– Мне нужно знать, чья это крыса!

Это радовало. По крайней мере, сразу меня не убьют, быть может...

В приказе брать меня живьём не было ни слова о том, что меня не нужно больше бить. Удары сыпались один за другим. Кто-то сорвал с меня маску, и я увидел, что это одна из бабок. Она подхватила с пола камень и ударила меня им в висок. Спасительное беспамятство не приходило. Я сжался в комок не в силах больше сопротивляться.

Наконец, меня подняли с пола и куда-то потащили. Подвал.

Место для приятных бесед.

В подвале было тесно, так что со мной осталось только четыре человека - двое тащили, двое шли сзади. Мы прошли по узкому коридору, за нашими спинами загорались факелы. Так, будто я шёл по какой-то эфемерной небесной дороге, а за мной загорались звёзды. Вот только я всегда оставался во тьме...

Меня швырнули в одну из камер. В голове гремели взрывы, перед глазами прыгали искры, но я успел разглядеть стул, на который меня бросили. На вид стул был очень неприятным.

Меня привели в пыточную.

Руки и ноги в колодки, голову в зажим. Вот и готов птенчик.

Мне в глаза ударил свет, очередной факел, уже прямо перед лицом. Потом ещё. В лицо плеснула ледяная вода, но это не слишком-то помогло мне очухаться. За водой последовали две оглушительные затрещины и ещё один ковш воды.

– Холодно же, - пробормотал я. В голове плыло, но я разглядел на столе жаровню и несколько неприятных на вид инструментов. Изо рта вырвался нервный смешок.

В ответ я получил три жёстких затрещины. Какой-то из моих мучителей схватил меня за волосы и задрал голову так, чтобы я смотрел ему в лицо. Холодные глаза, резкие черты лица, на подбородке шрам, волосы не просто чёрные, чернущие, но уже с лёгкой проседью в бороде. Жёсткий и властный человек, главарь, скорее всего.

– Холодно?
– прошипел он, брызжа мне в лицо слюной.
– Холод - это последнее, о чём ты должен беспокоиться. Пока жаровня готовится, я проведу с тобой предварительную беседу, и она будет неприятной. Но когда иглы достаточно нагреются...
– Он дёрнул меня за волосы и рявкнул: - Кто ты такой?

Отпираться смысла нет. Не уверен, что выдержу пытки. Вернее, уверен, что не выдержу.

– Я... налоговый инспектор.

– Кто, мать твою?
– И удар, последовавший за вопросом.

– Собираю для конунга налоги. Он отправил вчера...

Меня заткнул мощный удар в живот.

– То, что ты признаёшь свою работу на конунга - это хорошо, - прошипел черноволосый.
– Но налоги? Скорми эту сказочку другому.
– Ещё удар, в солнечное сплетение. Если бы не обруч, я бы, наверное, смог поцеловать себя в пупок. Дыхание просто исчезло.

– Это правда, - просипел я, когда дыхание вернулось.
– Клянусь...

Обод впился мне в лоб. В глаза потекла кровь. Я разевал рот как рыба и судорожно дёргался.

– Хочешь сказать, что конунг не в курсе, что здесь происходит?
– проговорил мой мучитель, когда я оклемался.
– То есть я не отправлял ему посланца с пожеланием того, чтобы он вылизал мне жопу?

– Я... я... я не знал. Он нас подставил...

– Нас? Вот

это уже интересней. Давай-ка дальше. Сколько вас?

– Двое... Клянусь, двое! Я пошёл на разведку...

На сей раз он меня не бил. Просто надавил на раздавленную кисть рукоятью ножа. И это было куда хуже ударов в солнечное сплетение. Рукоять ножа крутилась, вдавливая распухшую и побагровевшую кисть в дерево. Я визжал, захлёбываясь слюной и кровью из прокушенных губ и языка.

– Сколько вас?!

– Двое... двое... клянусь.
– Я рыдал.
– Он уже ушёл, ушёл... ААААААААААА!!!

Это было правдой. Игорь должен был заметить суматоху, означающую мой провал, и смыться к Дибмуаду, больше напоминающего Владимира Харконенна.

– Сколько вас?

Я слабо понял суть вопроса, но принялся бормотать всё, что приходило в голову:

– Двое... разведка... я пошёл проверить, что с родителями. Вы дали им рог, а родителей увели...

– Ну уж не надо говорить мне, что вы здесь из-за детей.

– Двое... двое...

Моё сознание гасло, но ковш ледяной воды привёл меня в чувство.

– Готово, - донесся откуда-то незнакомый мужской голос.

Мы здесь не одни? Нет, конечно, не одни. Просто я забыл, что кроме меня и боли здесь есть кто-то ещё. Но мне напомнят, да, я уверен в этом.

– Держи руку. Нет, не эту, другу.
– Хвала богам, что это другая рука, здоровая. Её прижало так плотно, что я не мог шевельнуть и пальцем. Но я не хотел шевелиться. Но уже через секунду я пожалел, что взяли целую руку.
– Ага, вот так. А теперь, дорогая моя крыса, ты мне будешь говорить правду. Что ты здесь делаешь? Сколько вас? Какие планы у конунга?

Боль зарождалась медленно, но даже начало её зарождения было худшим, что я испытывал в своей жизни. Мою голову резко свернули в бок, и я смотрел, как раскалённая игла медленно входит под ноготь среднего пальца. Я раскрыл рот, но не мог издать ни звука.

– Что ты здесь делаешь? Сколько вас? Какие планы у конунга?

Я рассказывал, рассказывал всё, что знал, а знал я чуть больше, чем ни хрена. Но для того, чтобы убедить в этом черноволосого, потребовалось полчаса. Хотя для меня прошли три или четыре жизни.

Я сипло дышал. Даже дыхание было пыткой. Веко закрывалось и открывалось, наждаком терзая глаз. Правая глазница, прижжённая несколькими иглами, пылала. Я был залит кровью, водой и мочой.

– А теперь буду говорить я, - медленно сказал черноволосый.
– Я верю, что ты всего лишь пешка, и что вас двое. Даже почти верю в то, что ты хотел помочь детям. Возможно, ты и сам в это веришь, в таких условиях людям свойственно верить в сказки. Так вот. Детям помогут их родители, которые вернутся через пару дней, когда мы закончим ров и насыпь. И пусть Дибмуад хоть пальцем их тронет. Теперь они будут платить налоги мне, а вернее, поначалу вообще не будут. Пусть этот жирный угрёбок хоть обосрётся, но здесь ему меня не взять. Я теперь новая власть здесь, понял? По глазам вижу, что понял. Вот и умница.