Геростратова слава, или Занимательный бюрократизм
Шрифт:
За Самотёковым с хорошо скрываемым интересом наблюдал Семён Семёныч – швейцар нашего районного ресторана «Прибой».
Стоял жаркий летний полдень и Семён Семёныч отдыхал перед своей, как он говорил, «ночной сменой». Сейчас он сидел за столом у распахнутого окна и пил чай из блюдечка. Пил осторожно, стараясь не окунать в горячий напиток усы, представлявшие собой два хороших куска манильского каната.
Процедура чаепития началась давно, и потому на свекольного цвета лице Семёна Семёныча дрожали алмазные капли.
У правого плеча Семёна Семёныча, напоминавшее плечо Поддубного,
– Вот выпьете, мил человек, цельный инструмент, тогда и подумать можно будет…
Разумеется, пришельцам не хватало ни смелости, ни дыху, они уходили ни с чем. А Семён Семёныч, довольный собой, продолжал опоражнивать «инструмент».
– С покупочкой, Анатолий Матвеевич! – выдохнул в окно владелец самовара.
– Спасибо, Семён Семёныч, – ответил Самотёков, не отрывая глаз от красной сверкающей машины.
– Ежели бензинчик для началу запонадобится, то у меня две цельных канистры в сараюшке.
Надо заметить, что у Семёна Семёныча самого был старенький мотоциклишко для осенних выездов по грибы. Куплен он был некогда по дешёвке с рук. Заводские номера на нём были сбиты, и надо полагать так, что машина была краденой.
Обтерев «Яву», Самотёков стал ее заводить. Ему было интересно посмотреть, как она заводится. Завелась хорошо. Анатолий заглушил двигатель, чтобы посмотреть, как он глохнет. Заглох хорошо. Тогда Самотёков отвернул одну большую гайку, чтобы посмотреть, как там и что там. Но видно было плохо, и он отвернул ещё пару гаек.
Вскоре весь мотоцикл, разобранный на гайки, винты и части, лежал на подстилочке. Теперь Анатолий улыбался ещё больше. Всё не верилось в счастье, что маленький складик частей – его собственность, принадлежит ему одному.
Налюбовавшись, стал собирать машину.
Собрал быстро, играючи. Потому что изучал технику по книгам, заранее и дотошно.
Но тут случилось непонятное: когда машина была собрана, на подстилочке осталась одна маленькая шестерёнка. Озадаченный Самотёков перестал улыбаться. Подождал, пока с лица схлынет холодный пот, и быстро разобрал машину. Снова собрал. Но закавыка повторилась. Тогда он попробовал завести машину. Завелась. Попробовал заглушить – заглохла. Снова завёл. Сел. Включил скорость – поехал. Остановил – остановилась. Самотёкову стало жарко. Если бы машина не поехала, тогда всё было бы ясно: где-то чего-то не хватает. А тут… «Эдак поедешь со всей семьёй и где-нибудь непременно развалишься», – ужаснулся он, вдруг представив себе свою семью без отца и мотоцикла или без матери и мотоцикла. Дети в его галлюцинациях, слава богу, оставались целыми и невредимыми.
На него накатили новые
После восьмой попытки Самотёков понял, что пристроить злополучную шестерёнку в организм машины без посторонней помощи ему не удастся: голова набитая книжными знаниями, отказывалась служить, ум, как говорится, заходил за разум.
– Семён Семёныч, видели?.. – беспомощно, из последних сил улыбнулся Анатолий.
– Видел, видел. Проживи с моё, и не такое увидишь, брат…
– И что мне теперь делать, а?.. Может, вы глянете глазом специалиста? – недоумение, досада и стыд звучали теперь уже в подобострастном голосе Самотёкова.
– Э-эх, – тяжело вздохнул Семён Семёныч и надолго задумался, вспоминая трость последнего самоварного гостя. Трость была знатной: с набалдашником слоновой кости. Тут было над чем задуматься.
– Так глянете, Семён Семёныч?.. – ещё более просительно напомнил о себе Анатолий.
– Глянуть? – встрепенулся Семён Семёныч. – Можно и глянуть. Отчего ж не глянуть. Эх! Молодо-зелено… Ты вот что, Матвеич, отцовский сын, сгоняй-ка в заведение. Вермут сегодня завезли. Посидим, попьём чайку… Одна голова – хорошо, а две – всё лучше. Так?!
Самотёков вернулся быстро.
Сели за вермут и чай. Начал Семён Семёныч издалека. С вопроса: от чего у волков наших Заборских лесов не бывает язвы желудка?
Самотёков было попытался завернуть разговор на свою «Яву», но незамаскированное предложение перейти к теме, далёкой от волчьей язвы, только вызвало досаду у Семён Семёныча.
– Ишь ты, какой безудержный – гонишь невем куда. Ну что с твоей «Явой» произойдётся? Вон она стоит себе смирнёхонько и ещё поскучает. Давай лучше чокнемся за технику. Понял?
– Понял, – набираясь терпения, отвечал Самотёков.
– Эх, Матвеич. Техника… – продолжал Семён Семёныч, подставляя под фыркающий носик самовара чашку с чёрной трещиной на грязноватом фарфоровом боку. – Техника – что скотина. Будешь её беречь да холить…
– Я ли не берегу, не холю… – с обидой проканючил Самотёков.
– Не перебивай, не люблю этого, – сурово заметил Семён Семёныч. – Так о чём я?.. Да, брат. Будешь уважать да корма отборные задавать, и она тебе отплатит тем же. Уж точно отплатит. А ты как думал? Я вот вспоминаю, как раньше бывало. Без техники. Тихо было, Матвеич! Ти-ихо… – и Семён Семёныч положил свою руку Поддубного на сырое плечо Самотёкова. – Это от неё, от голубушки, от техники пошли треск и веселье на земле. Бойчее как-то люди жить стали. Теперь каждый, смотришь, шасть туда, шасть сюда и… только его и видели. Вот, брат, какие дела – техника. А ты говоришь…
– Я, Семён Семёныч, всё это прекрасно понимаю, – с волнением отвечал Самотёков. – Нам ещё в школе про то рассказывали… Только вот откуда у меня шестерёнка эта отвалилась? Вот чего, убей меня, не разумею.
– А чего тут разуметь-то? Железо – оно и есть железо, – сказал Семён Семёныч и постучал по самовару твёрдым ногтем, сделанным тоже из консервной жести. – Ну-ка, покажи-ка мне её, шестерёнку твою, голубушку.
Самотёков поспешно выскочил в окно и уже оттуда, с улицы, подал шестерёнку Семён Семёнычу.