Герой 90-х. Душевное интервью

Величко Дмитрий

Коротенькая сказочка о любви № 1

В некотором царстве, в некотором государстве с названием СССР жил-был Я. На дворе мирно и застойно тёк 1990 год. Я весь из себя молодой и прекрасный ехал в метро на службу. Ленинградское время ноль часов ноль минут. Московское, впрочем, тоже. А работал я в центре в режиме сутки трое. По-видимому, я отлучился со своей каторги на короткое свидание и теперь усталый, но довольный возвращался назад. Вагон двигался в сторону метро «Площадь революции», в нём кроме меня находилось ещё четыре человека, но в другом конце.

А

вот прямо передо мной там, где написано «не прислоняться», не только прислоняется, но и отчаянно сосётся молодая парочка. Если бы они целовались, я бы так и сказал. Но нет, они сосутся. Причем делают это из последних сил, как будто хотят своими ртами вывернуть друг друга наизнанку, как в голливудском ужастике. Парень довольно высокий, наверное, метр восемьдесят шесть-семь накачанный, но без рельефа, весьма мясной юноша лет восемнадцати, малиновый от выпитого. Лицо у него детское с характерным чубчиком, сзади и с боков стрижка короткая. Его пассия ростом значительно меньше его так, что стоит на цыпочках, как потом оказалось, весьма миловидная девушка лет семнадцати. Сейчас же она повернута ко мне спиной и кажется, что партнер держит её на весу своими мощными руками.

Очевидно, что это сука-любовь их окутала, одурманила маковым цветом, и сейчас отношения в высшей точке на графике страсти. Катарсис, как сказал бы Аристотель Зигмунду Фрейду. Или наоборот. Вдруг наш малиновый парубок могучими трицепсами оторвал свою прелесть за плечи, так что вакуум поцелуя уничтожился. Раздался звук причмокивания. Голова подружки по инерции даже слегка откинулась назад. Мхатовская пауза, Станиславский доволен и верит. Ромео глядит на неё бычьим влюблённым взглядом, глазами, соловыми от счастья и пивасика, и говорит: «Люблю тебя, нах!» А она ему, тая от блаженства, как шоколад Милка на батарее, в ответ: «Приятно, ёпт!»

Восторг и малиновый джем. Тайский массаж и лепестки роз в джакузи. Фух, дайте отдышаться! Представляете, какая чистая красота. Если это, по-твоему, мой строгий читатель, не чудо и не квинтэссенция любви, то я готов верным самураем без промедления сделать себе харакири! Или сэппуку. Или сначала одно, потом другое. Вот только кимоно в прачечной. И катана после переезда куда-то запропастилась. А вещь дорогая, мастера Хаттори Ханзо, не меньше. Вот найду это всё – и сделаю! Ничто меня не остановит. А значит, моё писание закончено.

Финал.

Что? Мне послышалось? Живи?

Вздох облегчения. Продолжение следует. И прямо здесь и сейчас.

Читатель: И часто ты собираешься употреблять матерные слова в романе?!

Я бы и рад обойтись без них совершенно, но в данном случае не знаю, как это сделать. Поэтому нижайше прошу прощения. И позволь мне рассказать здесь вторую маленькую сценку. Просто действо произошло примерно тогда же и в тех же декорациях.

Читатель: Конечно.

Коротенькая сказочка о любви № 2

Я снова в метро, и мне опять выходить на «Площади революции». Только на часах примерно 22:30, народу значительно больше и в вагонах, и на станциях. А передо мной снова «не прислоняется» парочка. Он типичный мачо, длинноволосый

уверенный в себе шатен с несколько демоническим профилем, томный и расслабленный. Его лицо, и его поза излучают совершеннейший пофигизм.

Какое нелитературное слово «пофигизм»! Родом из ближайшей подворотни. Но чем заменить: безразличие, безучастность? Нет, не то! Может, индифферентность? Но тоже словечко не из «Войны и мира», Лев Николаевич бы попенял за такую кургузую лексику. Язык спотыкается, как пьяный о ступени парадного.

Нет, лицо шатена выражает именно самодовольный пофигизм! У мачо только что все сложилось к его конячьему удовольствию: и он в моменте, переживает интимное послевкусие и возможно, ещё соточку коньячку. А хорошенькая светловолосая девушка с немного сбившейся прической и слегка опухшими краснотой щечками хлопочет лицом и наполнена бурными переживаниями: то посмотрит на него влюбленно, то в поисках участия на нас, равнодушных зрителей своей драмы, и утрет слёзы бежевым платочком.

– Ну что я теперь ему скажу, Петь, ну, что мне делать?!

А Пете-то ой как хорошо, ему и ничего делать не надо, только досмаковать свой кайф, добраться до дома, сходить в душ и блаженно лечь спать.

– Не надо Маш, не надо. Может тебе лучше проехать станцию, потом вернуться с обратной стороны. Или сойди сейчас, спрячься за колонной, отдышись и только потом выходи.

– Я не знаю, Петь, он же всё поймет, он всё чувствует… Может, признаться, что мы теперь вместе?

А Пете всё до лампочки: признаться, не признаться, Серебряный кубок победы уже на красном бархате его триумфа.

– Я бы на твоём месте повременил Маш, надо всё устаканить, где будем жить, чего там и как. Всё слишком зыбко. А хочешь, скажи. В общем: смотри, как знаешь…

Маша снова утерла набежавшие слезы, голос свыше объявил «Площадь революции», она порывисто поцеловала Петю в губы и выскочила на платформу. Я вышел вслед за ней. Посреди зала скучала довольно высокая интеллигентная фигура в очках с букетиком из трех красных роз. Маша, ускоряясь, рванула к ней. «Серёжа!» – вскрикнула она, перекрывая своим сопрано стартующий поезд метро, и оторвав каблучки от мраморного пола, повисла на шеё удивленного Серёжиного лица.

Занавес.

Читатель: И какая же здесь любовь?

Вот такая у нас любовь! Уценёночка второй сорт, в магазине уже других не было…

Читатель: Но он же её не любит!

И что?! Я бы возразил. Чувство большое и взаимное. Демон и Маша оба любят его, Демона.

Читатель: Ну, ладно.

Часть II

Детство

О, это была прекрасная пора! Деревья были большими, солнце ослепительно ярким, хлеб невероятно вкусным, трава зеленой (и в голову ещё не приходило её покурить)! Сейчас, хотя и приходит, но я этого стараюсь не делать. А когда мне стукнуло лет примерно десять, один соседский мальчик предложил покурить опавших листьев. Гадость, впрочем, отвратительная. Если решитесь курить, хотя мы с Минздравом Вам очень не советуем, то лучше какие-нибудь другие листья.