Герой должен быть один
Шрифт:
Иначе нам придется задуматься и о том, что еще при жизни братьев-Амфитриадов некий избранный народ из Палестины (где вот уже сто лет существуют ахейские колонии) окончательно уверует в Единого, не зная, что ровно шесть веков прошло после низвержения Павших на Гею-Землю; спустя еще шесть столетий родится царевич Сиддхартха Гаутама, которого позднее назовут Буддой; через шесть сотен лет после рождения Будды распнут на кресте Иисуса из Назарета — и снова минет шесть веков, пока неистовый Магомет не возгласит: «Нет Бога, кроме Аллаха!..»
Нет.
Не
Всему свое время.
Пусть Геракл доберется до Микен.
Пусть.
КНИГА ВТОРАЯ
ЖРЕЦЫ
…Но как объяснить кровавость, жестокость и трагизм мифов у такого жизнерадостного народа, как древние эллины? Как ни переделывались позднее мифы поклонниками Олимпийского пантеона — кровавые ужасы их сюжета были уже канонизированы.
ПАРОД
Раскаленный добела Гелиос медленно полз по блеклому небосводу на запад.
— Совсем сдурел старик, — высокий статный воин покосился на солнце и принялся нехотя стаскивать с головы глухой шлем с пышным султаном и узкими прорезями для глаз.
Потом воин отбросил со лба седую прядь — единственную в черной, как смоль, шевелюре — и уселся на порог полуразвалившейся хибары близ северо-восточной окраины семивратных Фив.
Пристроив шлем рядом, он огладил султан рукой, словно это было живое существо, и вновь глянул вверх.
Слепящий бич наискось хлестнул его по лицу, заставив зажмуриться.
— Вот я тебя! — воин погрозил солнцу кулаком.
Как ни странно, угроза возымела действие. Вокруг дряхлого строения стало ощутимо прохладнее.
— Так-то лучше, — с удовлетворением буркнул воин, даже не соизволив удивиться столь странному капризу погоды — кстати, никак не отразившемуся на близлежащих Фивах.
В следующее мгновение воздух в пяти шагах от дома затуманился, сплетая в дрожащее марево стеклянистые нити-паутинки; и усталый осунувшийся юноша выступил из проема открывшегося Дромоса.
— Радуйся, Гермий, — ясно и чисто прозвучал голос воина.
Юноша вздрогнул и с нескрываемым изумлением уставился на говорившего.
— Ну… радуйся, Арей, — наконец выдавил Гермий.
Арей резко встал и подошел к Лукавому. Дромос еще не захлопнулся, и бог войны плечом раздвинул вязкие волокна, вглядываясь в картину, открывавшуюся на другом конце.
…Сожженные дотла Флегрейские [44] поля, ровная, как стол, аспидно-угольная равнина; да это и был уголь, местами тлеющий или дымящийся, над которым собиралось в складки низко нависшее покрывало ночного неба с редкими, болезненно покрасневшими глазами звездных титанов.
44
[Флегрейские поля — досл.
Темные колонны на горизонте шевельнулись, заставив незрячие язвы звезд сочиться грязной сукровицей, и двинулись, вздымая прах пожарища на теле Матери-Геи…
Гермий резко свистнул, хлопая в ладоши, и Дромос закрылся.
— Вообще-то говорят, что незваный гость хуже гиксоса, — Лукавый еле удержался, чтоб не наподдать ногой Ареев шлем, забытый на пороге. Даже крылышки на задниках сандалий Гермия агрессивно встопорщили перья.
— Кто говорит? — медовым тоном осведомился Арей, как ни в чем не бывало усаживаясь на прежнее место. — Если гиксосы, тогда не верь. Врут, подлецы…
Гермию и в страшном сне не снилось, что прямодушный Эниалий способен разговаривать подобным образом.
— Ладно, — обреченно махнул рукой юноша. — С чем пожаловал, братец?
— Проведать, — усмехнулся Арей. — Справиться, благополучен ли. Давненько в гости не заглядывал.
— Ты ко мне?
— Я к тебе.
— Издеваешься, Эниалий? Ты вообще никогда не бывал у меня, — Лукавый машинально отметил, что чуть ли не дословно повторяет фразу кентавра Хирона тридцатилетней давности.
— Лучше поздно, чем никогда. Про Совет Семьи слыхал?
— А что, он уже начался? Мать-Гея…
— Он уже кончился. Опоздал ты, Килленец — видать, есть для тебя дела поважней Семейных Советов!
— Может быть. И все-таки: зачем пожаловал?
— За помощью, — просто ответил бог войны, тыльной стороной ладони вытирая мокрый лоб.
И Лукавый на мгновенье растерялся.
Тихий он сегодня был, Арей-Неистовый.
Замученный.
— Совет начался призывом к войне с Гигантами, — продолжил Арей, — а закончился скандалом.
— Из-за Гигантов?
— Из-за Геракла. Спроси лучше, кому из Семьи этот Мусорщик-Одиночка не успел насолить?! Отец им: берем Геракла и идем на Флегры бить Гигантов, а они отцу: неизвестно, мол, кого твой любимец раньше бить станет — Гигантов или нас! Отец им: герой, дескать, подвиг на подвиге, двенадцать лет беспорочной службы; а они отцу: это уж точно! И давай вспоминать наперебой: дедушку Океана веслом огрел, Танату-Убийце оба крыла из суставов вывернул, Нерею-Морскому так поясницу измял, что тот до сих пор боком плавает, Гелиоса пристрелить грозился…
— А надо было пристрелить! — вставил Гермий, с ненавистью глядя на белый диск светила.
— …Посейдон детей хоронить не успевает — на сегодняшний день шести сыновей и двух внуков лишился! Кто убил? Геракл! Короче, в поддержку отца выступили только мы с Аполлоном. Трудяга-Гефест воздержался.
— Вы с Аполлоном?! — Гермий не верил своим ушам, разом забыв про жару и усталость.
— А что прикажешь делать? Даже Артемида носом крутит — облавы на Керинейскую лань простить не может. Опять же после их встречи с Гераклом вся Семья Артемидиной девственностью интересуется…