Герой конца века
Шрифт:
Вскоре после ее отъезда его пригласили сесть в карету, куда уселись и два сержанта и повезли в полицейскую префектуру.
Там ожидала его… тюрьма.
XIX
В ТЮРЬМЕ
По прибытии в полицейскую префектуру Николая Герасимовича повели по тем мытарствам, которые должен пройти каждый арестованный до заключения его в тюрьму.
Начали с того, что его водили по разным «бюро», в которых спрашивали и записывали его имя, фамилию, звание, место
После этого ему измеряли не только рост, но объем головы, длину рук, пальцев и ног, записывая наимельчайшие приметы, затем его фотографировали в двух позах и наконец обыскали, отобрав деньги, золотые вещи, бумаги, словом, все предметы, запрещенные в тюрьме.
Когда вся эта процедура была окончена, его отвели в полицейскую тюрьму, находящуюся в здании префектуры и носящую название «депо».
В тюрьме его сдали старшему надзирателю, который снова его тщательно обыскал и затем отвел в одиночную камеру, в которой и запер.
Камера, в которой очутился Савин, низкая со сводами пятиаршинная квадратная комната, с почерневшими от грязи стенами и с небольшим овальным окном с толстой железной решеткой.
У стены стояла железная койка с грязным, набитым шерстью матрацем и такой же подушкой.
Кроме койки не было никакой мебели, так что волей-неволей Николаю Герасимовичу пришлось сесть на эту отвратительно грязную кровать.
Долго просидел он в глубоком раздумье.
В голове его носились какие-то обрывки мыслей, своеобразных и несвязных.
Были моменты, что он как будто забывался; ему казалось, что он все это видит во сне, что он находится под тяжестью ужасного кошмара.
Тогда он вскакивал и, не веря своим глазам, ощупывал предметы: кровать, стены, подходил к запертой на замок двери и к решетчатому окну.
Все убеждало его в горькой действительности, доказывало, что он не спит, а находится на самом деле в тюрьме.
Целую ночь провел он в таком состоянии и только под утро заснул.
Часов в десять его разбудил надзиратель, вошедший в камеру.
Он пришел, чтобы отвести его к судебному следователю.
В передней тюрьмы он передал Савина двум республиканским гвардейцам, которые повели его через двор по каким-то длинным коридорам в камеру следователя.
Следственный судья господин Гильо, в камеру которого наконец привели Николая Герасимовича, был человек не молодой, среднего роста, с лысой головой, очень подвижным умным лицом и проницательными серыми глазами.
Он сидел за письменным столом, заваленным разными бумагами, напротив его помещался его письмоводитель — молодой человек.
Савин наклонился.
Господин Гильо вежливо ответил на его поклон.
— Прошу садиться! — указал он ему на стул. Начался допрос.
Последний касался не только случившегося, но и таких вещей, совершенно, по-видимому, не относящихся к делу, как-то о средствах
Николай Герасимович не выдержал и наконец спросил:
— Но зачем все это надо знать, когда я обвиняюсь не в имущественном проступке, а в буйстве и драке?
— Поверьте, не из любопытства, молодой человек, — отвечал господин Гильо, — следственный судья во Франции, привлекая кого бы то ни было к какому-либо делу, должен ознакомиться с личностью подсудимого и его нравственными и имущественными качествами. Будь вы француз, я все это бы узнал через полицию, но так как вы иностранец, то обо всем этом я сделаю запрос в вашем отечестве.
— Не понимаю, к чему это…
— Бывают случаи, что полиция или судебная власть арестовывают человека за самое пустое нарушение правил или проступок, но, наведя о нем справки, обнаруживают, что задержанный опасный преступник, скрывающийся под ложным именем и разыскивается за другие, более важные преступления во Франции или в другом государстве.
Николай Герасимович побледнел.
Он вспомнил свое дело по обвинению его в поджоге, но тотчас же оправился, возложив свою надежду на отсутствие в Петербурге таких же бюро, как в Париже, куда стекаются все сведения, группируясь около каждого лица.
Савин благословил отечественные порядки, раз они коснулись его, хотя в иное время, вместе с другими, он называл их беспорядками и с восторгом указывал на Францию, где судебное дело доведено до совершенства.
Он остановился.
Николай Герасимович молчал, положительно сраженный перспективой дальнейшего пребывания в тюрьме.
— Дайте мне точные сведения о вашей личности, и я телеграфирую во французское посольство в Петербурге, а оно, конечно, не замедлит навести справки и сообщит их мне.
— Но я могу представить залог, — заикнулся было Савин, — какой вы пожелаете.
— Залога я принять не могу, но если здешнее русское посольство вас знает и за вас поручится, тогда дело другое, но без этой официальной гарантии я вас не выпущу, так как за учиненный вами проступок вы подлежите тюремному заключению до трех месяцев.
Николай Герасимович был уничтожен.
В посольстве его почти не знали, и потому на поручительство посольства он рассчитывать не мог.
Все это мгновенно промелькнуло в его уме.
В это время господин Гильо написал постановление о его содержании под стражей.
Савина снова отправили в «депо» и водворили в его камеру, но не надолго.
Через каких-нибудь полчаса в ней снова появился надзиратель.
— Следуйте за мной!
Николай Герасимович повиновался. Надзиратель привел его в большую комнату, где толпилось человек двадцать разных оборванцев.