Герой «Махабхараты» Арджуна. Образцовый витязь индийского эпоса
Шрифт:
Введение
«…Всё равно, где бы ни воевать, только бы воевать, потому что неприлично благородному человеку быть без битвы»
Великий эпос Древней Индии «Махабхарата» в своей основе относится к классической героической поэзии, при этом содержит элементы и стадиально более ранних архаических песней, и позднего дидактического эпоса. В соответствии с преобладанием в памятнике «слоя» героической классики, основу сюжета составляет династическая борьба двух групп принцев-кузенов, Пандавов и Кауравов, а центральное место в эпопее занимают четыре батальные книги, обстоятельно, поединок за поединком, живописующие кровавую восемнадцатидневную битву армий Пандавов и Кауравов на Курукшетре –
И помимо центрального события – столкновения двух огромных армий – в эпопее, в соответствии с каноном героической поэзии, нет недостатка в воинских свершениях героев, от изолированных поединков до массовых сражений, и от подвигов героического детства до богатырского сватовства, похищения красавиц и борьбы со сверхъестественными существами. Подобными событиями насыщены I–IV, XIV и XVI книги.
Следует упомянуть и другую составляющую сказания. Дидактический эпос также занимает важное место в «Махабхарате», будучи представлен обильными назидательными отступлениями, рассеянными по большинству книг и особенно многочисленными в III книге («Араньякапарва» или Книга лесная), а также двумя полностью посвящёнными наставлениям и весьма объёмными XII и XIII книгами («Шантипарва» или Книга об умиротворении и «Анушасанапарва» или Книга о предписании). Всё же, несмотря на отменно важную роль дидактики (эта роль будет нами рассматриваема по мере надобности), героическая поэзия, как указано выше, доминирует в «Махабхарате», формируя её событийную канву. Как и следует ожидать от героического эпоса, и протагонистами, и антагонистами древнеиндийского сказания оказываются персонажи, смысл своего существования усматривающие в совершении ратных подвигов. Поэтому и самооценка героев, и их оценка другими персонажами и самим сказанием (вот где нам пригодятся дидактические отступления), в значительной мере основаны на их воинской доблести и чести, то есть следовании правилам сословной этики индийского воина – дхарме кшатрия. А на оценках ратных свершений во всех эпических традициях зиждется худая или добрая слава каждого героя: «…Он отрубил головы, пролил кровь, получил награду, достиг славы» («Песнь о том, как сын Казан-бека Уруз-бек был взят в плен». «Книга моего деда Коркута». М.-Л. 1962) (курсив наш – А. И.).
Все без исключения эпические герои заботятся о своей славе, как прижизненной, так и посмертной. Более того, обретение славы является главной целью их жизни. Но индийская эпическая традиция, в отличие от большинства других, помимо воинской доблести, уделяет сугубое внимание этическим проблемам (e.g., позволительно ли в сражении использовать трансгендера в качестве живого щита? греховно ли убийство почтенных наставников и близких родичей?). Освещению и толкованию этических норм, в том числе, в непосредственной связи с действиями героев, служат адресованные древней аудитории дидактические компоненты сказания. А перед современным читателем индийского эпоса встаёт вопрос: вносит ли исключительное значение, придаваемое этике, коррективы в интегральную оценку героев «Махабхараты»?
Следует признать, что в героической поэзии проблема этики персонажей традиционно мало занимает поэта и аудиторию, а при необходимости решается весьма просто и бывает представлена наглядно: лагерю благородных героев противопоставлены во всех отношениях отталкивающие враги (Иран – Туран «Шахнаме»; Русь – всевозможные «поганые» Киевских былин; защитники «милой Франции» – басурмане французских жест о Роланде или Гильоме Оранжском; киргизы – калмыки «Манаса», армянские герои – арабы «Давида Сасунского»). «Махабхарата» от этой схемы отклоняется. Разумеется, нам известны и другие героические сказания, лишённые простой и явной оппозиции «лагерь правых – лагерь дурных». Самым известным примером такого рода является «Илиада»: определить, на чьей стороне находятся симпатии Гомера, представляется затруднительным. При этом беспристрастность Гомера всеобъемлюща и распространяется не только на стороны конфликта в целом (данаи – тевкры), но и на индивидуальных героев обоих лагерей: их благородство за исключением единичных карикатурных фигур или безымянных «подлых» ратников сомнению не подвергается.
Представленная в «Махабхарате» картина явственно сложнее. На первый взгляд, сказание не оставляет сомнений в злокозненности агрессивных интриганов-Кауравов как фратрии и в благородстве невинных жертв их козней, Пандавов, а следовательно, и в правоте всего лагеря сторонников Пандавов: «Величественный мудрец» (биологический дед Пандавов и Кауравов Вьяса, которому приписывается авторство «Махабхараты» – А. И.) «рассказал… о честности Пандавов и о злых кознях сыновей Дхритараштры», – спешит сообщить поэт в первой же главе эпопеи. [Возможно, на взгляд современной аудитории с благородством протагонистов дело обстоит не совсем благополучно. Когда пятеро Пандавов с матерью хотят тайно спастись из дома, имеющего быть подожжённым коварными Кауравами – сыновьями царя Дхритараштры, – они ничтоже сумняшеся оставляют в пламени заснувшую семью из пяти юношей и их матери, чтобы обнаруженные на пепелище обугленные останки убедили врагов в их (Пандавов)
Но, помимо основной оппозиции Пандавы – Кауравы, в составе каждого из двух враждебных станов можно обнаружить смесь героев, одни из которых на взгляд читателя (отвлечёмся пока от мнения сказания) привержены благородству, другие – низости. Более того, по ходу действия образ героя может претерпевать превращения, так что в результате удивительной чересполосицы деяний витязи, утвердившиеся было в амплуа благородных, в чрезвычайных обстоятельствах оказываются способны на предосудительные поступки, а аттестованные сказанием как злодеи порой способны на морализаторские сентенции и благородные порывы. Правда, в этом случае сказание демонстрирует известную асимметрию: если среди персонажей, которым в качестве modus operandi предписано злодейство, из своего амплуа выпадают очень немногие и только изредка, то герои, имеющие характерные задатки и приметы благородных, отличаются известной лёгкостью в соблюдении как этических норм своей варны, так и общечеловеческих.
Здесь необходимо сделать краткое отступление, чтобы напомнить: говоря о благородстве, мы не имеем в виду воинскую доблесть per se. так как проявлять доблесть в схватке могут и вполне отрицательные персонажи. Для дальнейших рассуждений чёткое различение качеств благородства и доблести эпического героя представляет первостепенную важность. Для пояснения обратимся к двум широко известным примерам.
Хаген «Песни о Нибелунгах» доблестно сражается и героически гибнет в составе делегации бургундов, которых коварно заманили в королевство гуннов и атаковали превосходящими силами. При этом тот же Хаген злодейски убил Зигфрида: спрятал меч и лук доверявшего ему героя и поразил его копьем в спину (!), когда тот наклонился над ручьем:
«Отнёс подальше Хаген меч Зигфрида и лук,Схватил копьё героя…Как только Зигфрид воду рукою зачерпнул,Бургунд, нацелясь в крестик, копьё в него метнул»Во французском эпосе граф Ганелон – доблестный воин и самоотверженный посол императора франков Карла Великого, рискующий жизнью на поле боя и на переговорах в столице сарацин Сарагосе:
«Пока тобой, мой меч, я препоясан,Наш император про меня не скажет,Что смерть один я принял в чуждом крае:Со мной погибнут лучшие из мавров»Но ради мести ненавистному пасынку графу Роланду Ганелон оказывается способен на предательский сговор с королём мавров, приведший, как и планировал предатель, к гибели Роланда со всем его отрядом:
«Во Францию пусть возвратится Карл,А позади оставит арьергард,Отдаст его Роланду под начал.…Они погибнут, в том ручаюсь вам»Итак, коварные интриги (Хаген выведывает у доверчивой Кримхильды уязвимое место Зигфрида и планирует убийство), предательство (Ганелон вступает в тайный сговор с маврами), в общем, очевидно неприглядные поступки эпических героев, способных на доблесть на поле боя, не являются чем-то исключительным. Иными словами, отрицательные персонажи не обязательно предстают карикатурными завистниками, как Унферт «Беовульфа», жалкими болтунами, подобными Терситу «Илиады», трусами и пьяницами, вроде Тибо и Эстурми «Песни о Гильоме Оранжском»; они могут быть отважными и лихими бойцами. Здесь необходима очередная оговорка: мы относим героев к разряду отрицательных, если они находятся в оппозиции протагонистам, что проявляется в коварных действиях или, по терминологии Владимира Проппа, в актах вредительства. При этом героический эпос, за исключением «Махабхараты», по преимуществу воздерживается от прямой оценки поведения героев; данная тема будет подробно рассмотрена в своё время.
Несмотря на указанную сдержанность сказаний, их аудитория не заблуждается в том, что ни Хаген, ни Ганелон, ни другие подобные им персонажи, несмотря на их воинскую доблесть, к благородным витязям сказаниями не относятся. С другой стороны, для героев, помещённых традицией в разряд благородных (Роланд, Зигфрид, Ахилл, Кухулин, Добрыня, Алпамыш), скверные поступки совершенно невообразимы; важно, что жестокость, даже чрезмерная [e.g., «зверский героизм» Ахилла (воспользуемся терминологией А. Ф. Лосева)], героической поэзией к предосудительным формам поведения не относится. Кроме того, извинительное исключение могут составлять мелкие хитрости, невинные с точки зрения сугубо воинской этики: великий испанский герой Сид жульнически подсовывает бургосцам Рахилю и Иуде два сундука с песком под видом золота и под этот «залог» берёт у доверившихся его честному слову ростовщиков ссуду для содержания своего отряда («Изгнание Сида» 9. «Песнь о Сиде» М.-Л. 1959). Важно, что в затее героя нет корысти, а аудитория знает: хитрость вынужденная, и после успешного похода ссуда заимодавцам будет выплачена.