Герой Рима
Шрифт:
Теперь он смотрел в лицо Креспо с расстояния двух футов. Чувствовал ли он неуверенность? Боги, он на это надеялся. Огонь, вспыхнувший на сгибе локтя, переместился вверх, в плечо, к основанию шеи, и это не походило ни на одну боль, которую он когда-либо испытывал. Выцветшие глаза Креспо смотрели на длинное узкое лицо, которое каким-то образом оставалось бледным, пока солнце окрашивало большинство мужчин в орехово-коричневый цвет. Валерий мог различить узор из отдельных оспин, усеивающих лоб и подбородок его противника, свидетельство какой-то детской болезни, к сожалению, сохранилось. Нос у него был длинный и заостренный, как лезвие легионерского топора, а под ним свисала тонкая крысиная пасть, напоминавшая Валерию рот гадюки. О, он был красавцем Креспо. Но красивый или нет, он был на рукоять меча выше, и, хотя Валерий был шире в груди и плечах, центурион обладал выносливой силой пятнадцати лет в легионе; той силы, которую не получишь, выполняя поручения
Пот выступил у самой линии роста волос Креспо: крошечные, почти невидимые капельки влаги среди неопрятной темной щетины, оставленной ему цирюльником подразделения. Валерий завороженно наблюдал, как они медленно увеличивались в размерах, пока две или три не соединились и не образовали прозрачную каплю, которая мягко стекла по покатому лбу центуриона, пока не достигла места, где сливалась с его носом. И остановилась. Он почувствовал разочарование. Капля казалась предзнаменованием. Если бы она продолжила свой путь и скатилась бы с лезвия топора к острию, он был уверен, что это предвещало бы победу. Теперь он не был так уверен. Тем не менее, это был знак чего-то. Было ли ослабевание когтей, ощущением, что противоборствующая сила, хотя она казалась такой же безжалостной, как всегда, прошла свой пик? Или Креспо заманил его в ловушку? Позволил ему думать, что он выиграл, а затем произвел прилив энергии, который он держал в резерве на тот момент, когда он слегка выведет его из равновесия? Нет, подожди. Терпение.
— Трибун?
Валерий узнал голос, но постарался, чтобы он не мешал ему сосредоточиться.
— Трибун Верренс? — Тон был немного более официальным, чем подобает человеку с двойной оплатой, обращающемуся к римскому офицеру, но, когда человек с двойной оплатой был писарем командира Двадцатого, казалось разумным игнорировать потенциальное оскорбление.
— Достаточно, красавчик? — Губы Креспо едва шевелились, когда он прошипел слова сквозь стиснутые зубы. Сильный сицилийский акцент резал уши Валерия не меньше, чем оскорбление.
— Что такое, солдат? — Валерий обратился к человеку позади него, но не сводил глаз с Креспо, и его голос был ровным. Соединенные кулаки оставались неподвижными, как будто они были высечены в скале.
— Вы должны сопровождать легата, господин. — Объявление вызвало разочарованные стоны дюжины легионеров, столпившихся вокруг пня. Валерий мог бы стонать вместе с ними. Он чувствовал, что состязание нужно выиграть. Но не стоит заставлять легата ждать.
Что создавало проблему: как выпутаться, не давая Креспо повода для кукареканий? Он знал, что в тот момент, когда он расслабится, центурион опрокинет его руку и объявит о своей победе. Мелочь, незначительное поражение, которое человек может легко перенести и которое не будет стоить ничего, кроме небольшого уязвленного самолюбия. Но он не был готов доставить Креспо даже такое удовлетворение. Он задумался на несколько секунд, позволив Креспо предвосхитить момент своего триумфа, затем, сохраняя хватку, плавно поднялся на ноги, увлекая за собой озадаченного центуриона. Креспо подавил проклятие и уставился на Валерия, пока молодой трибун левой рукой развязывал ткань, стягивающую их запястья. — Будет еще раз. Не сомневайся.
Валерий рассмеялся. — У тебя был шанс, центурион, а у меня есть дела поважнее. Протискиваясь сквозь ухмыляющуюся толпу легионеров, не занятых дежурством, по пятам за посланником легата, он услышал, как Креспо пренебрежительно хвастался перед своими приспешниками, ветеранами, которых он сохранил верными, раздавая легкие обязанности: — Слишком мягкий. Они все одинаковые, эти богатые мальчишки, играющие в солдатиков.
Валерию потребовалось двадцать минут, чтобы смыть пот со своего тела и надеть доспех поверх туники и наручей, длинных штанов, которые легионы приняли после первой зимы в Британии. Сначала темно-красная верхняя туника, затем пояс вокруг талии с птеригами – декоративными кожаными ремешками с заклепками, которые должны были защищать его пах, но на самом деле не остановили бы и гусиное перо, не говоря уже о копье. Поверх туники его ординарец помог ему надеть лорику сегментату, пластинчатый доспех, который покрывал его плечи, грудь и спину и мог остановить копье, но при этом был достаточно легкий, чтобы он мог двигаться быстро и свободно сражаться. Гладий с коротким лезвием висел в ножнах на его левом бедре, удобно упираясь в него, готовый быть вынутым с этим музыкальным шипением, которое всегда заставляло волосы вставать дыбом на его затылке. Наконец, тяжелый полированный шлем с защитой шеи и нащечниками, увенчанный жестким гребнем из алого конского волоса. Он знал, что испытывает терпение легата, но Марк Ливий Друз был полководцем по образцу великого Гая Мария, и все неуместное будет замечено и запомнено.
Когда он был удовлетворен, он прошел небольшое расстояние от палатки, который он делил с другим из шести военных трибунов легиона, до шатра, который
Он узнал в двух легионерах, стоящих на страже снаружи принципов, постоянных членов охраны легата. Мужчина справа поднял брови, предупреждая о возможном приеме. Валерий усмехнулся в знак благодарности, а затем переключился на свою бесстрастную солдатскую маску. Внутри легат низко склонился над песчаным столом в задней части палатки в сопровождении пары своих помощников. Валерий снял шлем и постоял несколько секунд, прежде чем с громким грохотом ударить кулаком по нагруднику.
— Трибун Верренс, к вашим услугам, господин.
Ливий медленно повернулся к нему лицом. Из-за послеполуденной жары внутри принципии было душно и липко, но даже при этом он носил тяжелый алый плащ, обозначавший его ранг, поверх парадного доспеха, и теперь его одутловатое патрицианское лицо и лысеющая голова соответствовали ему почти в совершенстве.
— Надеюсь, я не помешал вашим играм, Верренс? — Голос был чересчур культурным, а тон почти заботливым. — Может быть, нам следует каждое утро заставлять наших трибунов сражаться в грязи с простыми солдатами? Если бы они нанесли своим офицерам несколько шишек и ударов, это значительно подняло бы их боевой дух. Мы можем даже потерять некоторых, но тогда трибуны ни на что не годятся. Да, хорошо для морального духа. Но… не… годится… для… дисциплины! — Последняя фраза прогремела со всей ядовитостью, которую Ливий смог влить в нее. Валерий заметил потертое место на стене палатки за правым плечом легата, готовясь переждать неизбежный шторм.
Командир легиона выплюнул слова, словно залп баллистных болтов. — Дисциплина, Верренс, – это то, что позволило Риму завоевать каждую достойную часть этого мира и доминировать над тем, что еще осталось. Дисциплина. Не мужество. Не организация. Даже не несметные богатства Империи. Дисциплина. Дисциплина, которая удержит легионера в строю, в то время как его товарищи будут падать один за другим рядом с ним. Дисциплина, которая будет удерживать его в бою до тех пор, пока у него не останется ни одной капли крови. Та дисциплина, которую вы, Гай Валерий Верренс, своим ребяческим желанием произвести впечатление, рискуете фатально ослабить. Как вы думаете, вы стали более популярными, бросив вызов Креспо? Вы хотите нравиться? Покажите мне легион, офицеров которого любят солдаты, и я покажу вам легион, созревший для поражения. Это Двадцатый легион. Это мой легион. И у меня будет дисциплина. Единственное, чего вы добились, трибун, – это уменьшили авторитет центуриона.
Без предупреждения тон смягчился. — Ты неплохой солдат, Валерий; однажды ты можешь стать очень хорошим. Твой отец попросил меня взять тебя в свой штаб, чтобы ты получил военный опыт, необходимый для карьеры в политике, и я выполнил свое обязательство, потому что наши семьи голосуют плечом к плечу на Марсовом поле уже десять поколений. Но единственное, чему я научился за время, проведенное вместе, это то, что ты не политик. Лесть и лицемерие не в твоей природе, равно как и естественное желание выслужиться. Тебе не хватает истинного честолюбия, что очень важно, и ты честен. Если ты пойдешь по пути политики, ты потерпишь неудачу. Я уже пытался сказать об этом твоему отцу, но, возможно, я был слишком тонким, потому что он все еще желает когда-нибудь увидеть тебя в сенате. Сколько тебе лет? Двадцать два? Двадцать три? Должность квестора через три года на какой-то куче навоза в пустыне. Двенадцать месяцев, потраченных на то, чтобы помешать жадному губернатору или проконсулу разрушить его провинцию и ее жителей. — Валерий был настолько удивлен, что позволил своим глазам опуститься и встретиться со взглядом легата. — О да, трибун, я был там. Считая каждый сестерций и задыхаясь от жадности человека, затем пересчитывая их снова, просто чтобы убедиться, что он не украл еще несколько. А после этого? Год в Риме, возможно, с назначением, возможно, нет. Вот тогда и решится твое будущее, и к тому времени оно будет в твоих руках.