Герой Саламина
Шрифт:
«Кто же это такой? — думал Артабан, слушая Фемистокла. — Видно, кто-нибудь из их стратегов…»
— Кого же из эллинов мы назовем, — спросил Артабан, — возвещая о твоем прибытии? Ибо, судя по речам твоим, ты кажешься человеком не простым!
— Этого никто не должен узнать раньше царя, Артабан.
Артабан кивнул головой:
— Я согласен помочь тебе, эллин! Если царь пожелает, он примет тебя.
Когда Артабан, отправившись во дворец, сказал царю, что пришел какой-то эллин, и, как видно, человек знатный, Ксерксу стало очень интересно узнать, кто и зачем
Фемистокла ввели к царю. Он подошел, опустился на одно колено, поклонился до земли, как полагалось, и, поднявшись, молча встал перед ним. Ксеркс глядел на него сквозь свои черные дремучие ресницы, стараясь угадать, кто этот усталый, с блеском седины в кудрях, гордо стоящий перед ним человек. И не мог догадаться.
— Спроси, кто он, — приказал он переводчику.
— Кто ты, эллин? — спросил переводчик.
— Я — афинянин Фемистокл…
Царь привскочил в кресле.
«Так же он вскакивал со своего белого трона, когда мы били персов в саламинских проливах…» — мгновенно мелькнуло в памяти Фемистокла.
— Я — афинянин Фемистокл и пришел к тебе, царь, как преследуемый эллинами беглец, которому персы обязаны многими бедствиями…
Как зимние тучи, нахмурились черные брови царя.
— Но я сделал персам еще больше добра, — продолжал Фемистокл. — Если ты помнишь, я предупредил тебя, царь, чтобы ты поспешил пройти через пролив…
Брови царя разошлись и черные глаза засветились. Да, он вспомнил, как уходил из Эллады и как спешил перейти по мосту через Геллеспонт, пока эллины не разрушили этот мост. Ему сейчас и в голову не приходило, что Фемистокл только и добивался того, чтобы персы поскорей ушли от берегов Эллады.
— Мне, конечно, остается лишь во всем поступать сообразно с теперешними моими несчастьями, — продолжал Фемистокл, — и я явился сюда, готовый принять и милость царя, если он благосклонно со мной примирится, и умолять его, гневающегося и помнящего зло, о прощении…
Голос Фемистокла прервался, он тяжело перевел дыхание. Трудно стоять перед врагом своей родины и вымаливать у него милости. Трудно! Но Фемистокл превозмог себя:
— Положись же на врагов твоих как на свидетелей того, сколь много добра я сделал персам, и лучше используй несчастья мои для доказательства своей доброты, чем в угоду гнева. Ибо, если ты спасешь меня, ты спасешь просителя, умоляющего о защите, а если погубишь меня, то погубишь врага твоих врагов — эллинов.
Царь задумался. Он много слышал о Фемистокле, о его отваге в боях и больше всего о его необычайном уме.
«Верить ли этому хитроумному? — думал Ксеркс. — Он обманывал и своих союзников, обманывал и нас. Может, и тут есть ложь и хитрость в его речах о том, что он помог нам уйти от Саламина?»
— Однако ты смел, Фемистокл, — задумчиво сказал царь, — смел и умен!.. — И добавил с угрозой: — Но берегись, если вздумаешь обмануть меня!
Он велел проводить Фемистокла в один из дворцовых покоев и дать ему все необходимое, и не как пленнику, но как гостю.
— Вы слышали? — сказал царь, обратившись с радостной улыбкой к своим царедворцам, которые
И тут же обратился с молитвой к божеству зла Ангро-Манью, которого эллины называли Ариманом.
— О Ангро-Манью, внушай всегда моим врагам такие мысли, чтобы они изгоняли из своей страны своих наилучших людей!
В этот вечер царь Ксеркс принес богам благодарственную жертву. А потом пировал и веселился, словно одержал великую победу. И даже ночью приближенные, охранявшие его сон, слышали, как он вскакивал среди сна и радостно кричал:
— Фемистокл-афинянин у меня в руках!
МИЛОСТИ ЦАРЯ
Еще одна ночь, которая прибавила седины Фемистоклу. Царь выслушал его, но ничего не сказал. Лицо Ксеркса было непроницаемо — горбоносое, смуглое, с золотистым отсветом в черных глазах. Фемистокл видел, что Ксеркс радуется… Но чему? Тому ли, что Фемистокл пришел служить ему, или, угадав его лукавство, тому, что Фемистокл наконец в его власти и он может казнить давнего врага любой казнью?
Придворные царя молчали, Фемистокл не слышал ни одного голоса. Но он видел их замкнутые темные лица, он чувствовал их взгляды, полные ненависти и злорадства. Выйдя от царя, он слышал, как кто-то за его спиной сказал с усмешкой:
— Не нужно теперь царю платить двести талантов за его голову — Фемистокл сам пришел к нему!
Светильники гасли один за другим, лунный свет в отверстиях под потолком становился все ярче. Во дворце стояла глубокая тишина, но Фемистокл чувствовал чье-то присутствие за его дверями.
«Стерегут… — думал он. — Еще бы! Ведь двести талантов!»
Он легонько толкнул резную дверь, она открылась. Чьи-то тени метнулись в темноту. Он прошел через безмолвный зал, внутренний дворик принял его в свой ночной завороженный мир. Тонко звенел фонтан, играя лунными бликами, звезды висели так низко, что казалось, «можно достать их рукой, они мерцали и переливались белыми огнями…
«Почему я никогда до сих пор не видел звезд? — думал Фемистокл. — Или их не было в Афинах?..»
Он стоял и глядел в сверкающее небо. Казалось, что перед ним творится какое-то чудо. Понемногу в сердце проникала печаль: жизнь кончается, может быть, завтрашний день будет его последним днем, а он как будто и не жил вовсе, всегда суета, волнения: споры, заботы, битвы…
«Что будет делать Архиппа, если я умру? Как будут жить дети? Сколько беды и позора они примут из-за меня! Неужели эта жертва была напрасной?..»
И, чувствуя, как тоска все больше захватывает его, он медленно вернулся в свой покой. До утра он лежал без сна и ждал, когда начнется день и царь объявит ему свою волю. Смерть не страшнее, чем ожидание смерти. Но он вынужден умереть с сознанием своего позора — он, эллин, афинянин, кланялся царю земно, целовал подножие царя!
День у Ксеркса начинался рано. Каждое утро он встречал солнце — божество персов, чтобы принести ему свои молитвы и жертвы.