Герой. Бонни и Клайд: [Романы]
Шрифт:
— А что там может быть? — задумчиво осведомился Бак.
— Возьми пять порций цыплят, — сказал Клайд.
— Вот и все.
— И что-нибудь на сладкое, — добавил Бак. К.У. поглядел на Клайда, и тот кивнул.
— Спроси, нет ли у них персикового мороженого, — велел Бак, любовно поглаживая свое брюшко.
— Не беспокойся, милый, — сказал Бланш. —Я привезу тебе мороженое. Я позабочусь о моем муженьке.
Бонни с отвращением фыркнул и отвернулся. Дверь хлопнула, возвестив об уходе Бланш и К.У. Вдруг Бонни охватило такое чувство горечи, что она поняла: еще немного, и у нее брызнут слезы. Она быстро вошла
Ей снова вспомнилась комната в материнском доме. То же самое чувство запертости, безвыходности, когда трудно дышать. Птица в клетке с подрезанными крыльями. Ей так хотелось... Только она сама не могла понять, чего именно...
— Детка, что с тобой?
Она перевернулась на спину. Над ней стоял Клайд, с озабоченным лицом — меж бровей пролегла глубокая складка. Она протянула к нему руки, и он пришел в ее объятия. Он был крепок, мускулист, и тяжесть его тела приятно возбуждала.
Она прижала его к себе, ее живот прикоснулся к его животу, губы раскрылись, стали ловить его губы. Поцелуй получился долгим, глубоким, совершенно непохожим на все, что бывало раньше.
Ее объятия сделались еще крепче, потом одна рука соскользнула к его пояснице и прижалась к ней с неодолимой настойчивостью, и он отозвался на это так, как не отзывался раньше. Его пальцы были крепкими и нежными, и вдруг под ее соском родилось острое ощущение, которое двинулось дальше, ниже, в то потайное место, куда она так мечтала впустить Клайда. Он прервал поцелуй и сказал:
— Послушай...
— Т-с! Поцелуй меня еще...
— Ты же знаешь, как я к тебе...
Она обхватила ладонями его щеки и снова прильнула ртом к его губам, и после недолгих поисков пустила в ход язык, лаская им его губы, овал рта, зубы, десны, щеки изнутри. Он тихо простонал, откинулся на спину, она навалилась на него.
— Мы не должны, — сказал он. — Это нехорошо...
— Я люблю тебя, Клайд...
— А я тебя, Бонни. Но это не значит, что мы должны тут барахтаться, словно собаки во время течки...
Она улыбнулась и, обводя пальцами линию его подбородка, сказала:
— Может, эти собаки разбираются в жизни получше нас?
В нем происходила безмолвная борьба, Бонни это хорошо видела. Внезапно он выпрямился и сказал:
— Это нехорошо
— Ты не прав, Клайд. Это ничуть не хуже всего остального.
Его сильное тело вдруг исказила судорога. Он подошел к дальней стене, помолчал с минуту и сказал:
— Ты не понимаешь...
— Я люблю тебе Клайд. Разве этого недостаточно?
Он глубоко вздохнул и попытался выключить память, но в его сознании возникали картины, которые он хотел бы забыть раз и навсегда. Одна из них часто не давала ему покоя: отец и мать в постели, без одежды, в поту, в конвульсиях, отец сверху, мать снизу, он, похоже, делает ей больно, она издает жалобные стоны. Боль, насилие, непристойность происходящего, а затем упреки, сетования матери о том, что настоящее мимолетно и его не ухватить, не догнать... Эти повторяющиеся сцены, которые опустошали, напоминали о недосягаемости желаемого.
Еще толком не поняв,
Когда ему было шестнадцать лет, в его жизни появилась девушка. Она была старше его на два года и успела кое-что узнать и испытать. Как-то раз она отвела его на задворки школы и показала, как надо целоваться, как надо ласкать девушку. В нем нарастало возбуждение и, наконец, ему просто захотелось кричать криком. Она же стала издавать жалобно-призывные звуки, ее тело начало извиваться, словно в знак протеста, и он понял, понял, что причиняет ей боль. Он, взъерошенный, растерянный, даже сердитый, вскочил, не обращая внимания на ее умоляющий взгляд, ее призывы, отвернувшись, чтобы не видеть ее раздвинутые ноги, бледный живот и темный мысок, который в то же время и притягивал, и отпугивал. Она тихо, умоляюще произнесла его имя, но он повернулся и ушел. Он то шагал, то переходил на бег, пока не оказался дома, в безопасности...
— Клайд! — окликнула его Бонни.
Он что-то буркнул, но так и не смог взглянуть на Бонни. Он слишком ее любил, чтобы причинить ей боль, применить силу.
— Клайд, вернись.
— Ты сама не знаешь, что говоришь.
— Я люблю тебя, Клайд. Я хочу тебя...
— Я не могу. Мы не имеем права.
Скрипнула кровать, потом мягко послышались ее шаги. Он понял, что она стоит рядом, хотя она и не пыталась коснуться его.
— Сколько времени прошло с того первого дня, Клайд? Помнишь? Я взглянула из окна и увидела, что ты собираешься украсть мамину машину. Я прямо-таки обезумела от ярости. Помнишь?
— Помню.
— А помнишь, какое впечатление я на тебя тогда произвела?
— Помню. — Он с шумом выдохнул воздух.
— Расскажи, — попросила Бонни.
Он судорожно сглотнул и сказал:
— Ты была без одежды... Совершенно голая.
— Я тебе понравилась, Клайд?
— Ты была удивительно хороша собой.
— Ну расскажи мне, что ты тогда подумал.
— Я увидел твою грудь.
— Ну и что еще?
— Ты была очаровательна.
— Я не изменилась, Клайд, — грустно проговорила Бонни.
Он промолчал. Он держался по-прежнему напряженно.
— Хочешь снова на меня посмотреть? Сейчас? И очень близко? А, Клайд? Говори...
Она положила руку ему на плечо, потом стала гладить спину. Она прижалась к его спине щекой.
— Я люблю тебя, Клайд.
В нем разгорелось желание прижать ее к себе крепко-крепко, почувствовать ее мягкое тело, почувствовать вкус ее губ. Неловко, неуверенно он обернулся, и их губы слились в поцелуе.
Когда поцелуй, наконец, закончился, Бонни рассмеялась и, задыхаясь, проговорила:
— Пошли... Клайд... Пошли...
— А куда?
Она взяла его за руку и потянула.
— Сюда, милый, сюда. В постель.
— Бонни, мне страшно, — проговорил он, упираясь.
— Мне тоже, — рассмеялась она. — Давай вместе изгонять наши страхи.
Он облизнул пересохшие губы и послушно двинулся за нею. Она села на край кровати и стала расстегивать его рубашку. Она принялась целовать его грудь, вовсю работая языком. Губы у нее были горячие и влажные. Клайд начал расстегивать ремень.