Герой
Шрифт:
Рафер Слиток провернул немало грязных делишек по поручению короля Ярина. Молодой и многообещающий ученик начал свою карьеру более двадцати лет назад, когда Мертил Драконобор неожиданно скончался — неожиданно для всех, кроме нескольких доверенных лиц Ярина Ледяная Мантия. Теперь все прежние агенты короля тоже покинули этот мир, но Рафер остался. Именно его рука пресекла род Драконоборов.
Да, тогда он был многообещающим учеником, а теперь — главным убийцей при дворе Ярина.
Король Ярин взял бокал с виски и покатал его в руках, вдыхая аромат. Затем взглянул на сад
— В последнее время я перестал ему доверять, — небрежно произнес Ярин.
— Думаю, не без причины, — отозвался Рафер, и Ярин удивленно посмотрел на него. Одно дело, когда король пренебрежительно отзывается о собственном начальнике стражи, но совершенно другое, когда кто–то соглашается с ним.
— Что конкретно тебе известно? — осведомился Ярин.
— Ба, да просто я вижу, как он держится при дворе, — объяснил Рафер. — Он вечно какой–то кислый, а я не доверяю людям, которые постоянно хмурятся.
— Я слышал то же самое относительно тебя.
— Ну что ты, мой господин, ведь в разговорах с тобой я все время смеюсь!
— Да, например, перед тем, как я отправляюсь спать с женой, — заметил Ярин.
— Я просто радовался за тебя. Тебе необыкновенно повезло, ты заполучил в постель такую красавицу!
Король Ярин отпил глоток виски и напомнил себе, что Рафер чрезвычайно важен для него. И еще раз сказал себе, что не следует казнить этого грубияна.
Она ненавидела фрейлин, которые постоянно следовали за ней, словно три покорные собачонки. Каждый раз, выходя в сад, Консеттина чувствовала неодолимую тоску по дому и по Дельфантлу. Там она часто подолгу гуляла, обычно вдоль пристаней, наблюдала за тем, как солнце садится в Море Падающих Звезд. Она закрыла глаза, представила себе эту картину, и ей показалось, что она чувствует доносящийся с берега слабый аромат водорослей — достаточный для того, чтобы ощущался запах моря, вовсе не неприятный.
Но все же морской воздух не шел ни в какое сравнение с благоуханием этих садов. Каждая клумба была расположена и обсажена таким образом, чтобы придать «комнате», окруженной живой изгородью, свой особый, неповторимый аромат. Консеттина чаще всего выбирала тропы для прогулок по запаху, особенно сейчас, в разгар короткого дамарского лета.
Она свернула к кустам сирени, высаженным с правой стороны от здания дворца. Вокруг жужжали пчелы; они были слишком заняты сбором нектара и не обращали внимания на королеву и ее свиту.
Там находилось и еще одно существо, которое, судя по всему, не заметило их; но Консеттина, увидев знакомого, улыбнулась, сделала своим фрейлинам знак не шуметь и направилась прямо к нему.
Королева осторожно подкралась к существу, сидевшему на корточках; ей очень понравилась песенка, которую он напевал цветам, легкомысленная мелодия, сопровождавшаяся не словами, а каким–то кряхтением. Зная Пайкела, Консеттина этому вовсе не удивилась. Она подошла вплотную к дворфу, который буквально сунул нос в цветы сирени, остановилась у него за спиной и улыбнулась шире. Пайкел время от времени делал
Возможно, они и пели.
Именно благодаря садовнику с зеленой бородой и зелеными ногами эти сады являлись предметом зависти всех богачей в Землях Бладстоуна. Цветы здесь распускались первыми, цвели дольше, чем где–либо еще, и были богаче красками и ароматами, чем на аккуратных грядках в монастыре Желтой Розы или на клумбах во дворце правителя Импилтура. И все это благодаря Пайкелу.
Маленький дворф закончил свою песенку, хихикнул и обернулся. Обнаружив в непосредственной близости от себя королеву Консеттину, он едва не выскочил из сандалий от изумления.
— Добрый день, мастер Пайкел, — вежливо произнесла она. — Воздух сегодня гудит от радостного жужжания пчел.
— Королева! — приветствовал ее Пайкел и склонился так низко, что его зеленая борода коснулась земли, а это означало согнуться в три погибели, несмотря на то, что борода была длинной. В отличие от большинства дворфов, позволявших бороде, заплетенной или распущенной, болтаться в качестве символа гордости, Пайкел заплетал ее, поднимал над ушами и привязывал к взлохмаченным волосам. Вместе с бородой приподнимались и усы, обрамлявшие его пухлые губы, так что, когда он улыбался, то демонстрировал зубы, полный набор здоровых зубов, удивительно белых, несмотря на его преклонный возраст.
Выпрямившись, он продолжал трясти головой и ухмыляться; судя по всему, его переполняла радость от встречи с королевой Консеттиной этим чудесным летним утром.
И это, в свою очередь, восхитило Консеттину, хотя она несколько удивилась, когда ангельское лицо Пайкела омрачило облачко тревоги и у него вырвалось нечто вроде: «О-о».
— В чем дело, добрый господин дворф? — спросила женщина.
Пайкел лишь снова улыбнулся и покачал головой, но лицо его оставалось хмурым. Улыбка дворфа превратилась в гримасу, он переминался с ноги на ногу, как будто нервничал. Консеттина десятки раз встречала Пайкела в этих садах, но никогда не видела его таким.
— Прошу тебя, скажи мне, — прошептала она, наклонясь к нему.
Зеленобородый дворф продолжал кивать и начал что–то насвистывать. Он посмотрел за спину Консеттине, на женщин, которые сбились в кучку, хихикали и перешептывались — без сомнения, обсуждали его, Пайкела. Консеттина знаком велела им отойти подальше и махала рукой до того момента, пока они не очутились довольно далеко, у выхода из этой укромной части сада.
Когда королева наконец обернулась к Пайкелу, он отбросил напускное легкомыслие.
— О–о–о, — застонал он снова.
— Мастер Пайкел, насколько я помню, я тебя таким никогда раньше не видела, — заметила королева. — В чем дело?
— Мой друг, королева? — спросил дворф.
— Разумеется, я твой друг.
— Мой друг королева, — торжественно ответил садовник.
Консеттина не сразу сообразила, что он отвечает на ее первый вопрос: его огорчало нечто, имевшее отношение к ней самой.
— Я? — спросила она, и Пайкел кивнул. — У меня будут неприятности?
Он затряс головой сильнее.