Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни

Конради Карл Отто

А на дальнем берегу подруги

И друзья стоят, терзаясь в страхе:

Ах, зачем он не остался дома!

Буен ветер! Вдаль относит счастье!

Вправду ль другу суждена погибель?

Ах, почто он в путь пустился? Боги!

Но стоит он у руля, недвижим;

Кораблем играют ветр и волны,

Ветр и волны, но не сердцем мужа.

Властно смотрит он в смятенный сумрак

И вверяет гибель и спасенье

Горним силам.

(Перевод Н. Вильмонта — 1, 93)

«Морское плаванье» еще несет в себе музыку юношеских гимнов. Но темой здесь становится уже не просто осуществленный миг, теперь предмет размышлений — это течение времени в его существенных фазах. В начале стихотворения говорит еще

«я», потом оно превращается в «он». Рефлексия и стремление охватить взглядом определяют спокойный ход стиха. Размышления о временной протяженности все чаще появляются в стихах, дневниках и письмах. При этом чаще в поисках, в вопросе, чем в уверенном ответе. «Это время, что я нахожусь в движении жизни, с октября 75–го, я еще не могу обозреть. Господи, помоги в дальнейшем». Это дневниковая запись от 7 августа 1779 года. Пять лет спустя снова стремление осмыслить: «Я пробую осмыслить те девять лет, которые прожил здесь, они составляют не одну эпоху моего мышления» […] (письмо Карлу Августу от 26 декабря 1784 г.).

В ранних гимнах основным мотивом было бурное, наполненное и прожитое существование момента. Теперь наблюдающий взгляд охватывал уже пройденный и предстоящий жизненный путь. Требованием теперь была решительность и доверие к тому, что в стихах обозначалось именем «боги» или «судьба». Крах также принимался как возможность в «Морском плаванье» и в письме к Лафатеру. Уверенности

361

еще не было, а только доверие к собственным силам и к судьбе. Так и было названо одно из стихотворений, написанное в августе 1776 года.

Не знаю, чем я здесь пленен,

Пространством малым покорен

Иль волшебством заворожен!

Мой Карл и я забыли здесь,

Что мы судьбы вовеки не узнаем,

Но чувствую, что воля свыше есть,

И новый путь мы предвкушаем.

(Перевод А. Гугнина)

«Морское плаванье» было исполнено надежды, одно из многих стихотворений о жизни, где смена «я» и «он» выходит за пределы своего биографического смысла. «Вы ведь знаете, как символична моя жизнь»,— заметил Гёте как–то в это время (письмо Шарлотте фон Штейн от 10 декабря 1777 г.). Отец Гёте, скептически смотревший на придворную службу сына, переписал это стихотворение, и оно осталось единственным, что было записано его рукой. Должно быть, настроение надежды и решимости произвело на него сильное впечатление.

Первое десятилетие веймарской жизни, ставшее решающим для всего дальнейшего пути Гёте, трудно охарактеризовать в целом. Он сам не мог этого сделать. Немногие страницы в «Анналах, или Тетрадях о днях и годах моей жизни в дополнение к остальным моим автобиографическим запискам» совершенно недостаточны и ни в коей мере не заменяют ненаписанного продолжения «Поэзии и правды». Правда, существуют фрагменты дневников и писем, относящиеся к этому трудному десятилетию; однако дневниковые записи начинаются лишь с марта 1776 года и часто ограничиваются краткими упоминаниями, период же с июня 1782 до сентября 1786 года вовсе отсутствует. Остаются письма, число их значительно, но это не переписка. Знаменитое сожжение писем, присланных Гёте с 1772 года, свело «переписку» до минимума, случайно сохранившихся остатков. Важнейшие письма этого времени, адресованные Шарлотте фон Штейн, не сохранили отклика по другой причине: когда по возвращении Гёте из Италии дело дошло до разрыва, Шарлотта фон Штейн в гневе потребовала назад свои письма и уничтожила их. Так случилось, что образ этой женщины, которая в то десятилетие была ближе к Гёте, чем

362

кто бы то ни было, прежде всего мы можем воссоздать из его записок и писем к ней — их было около полутора тысяч. Однако вряд ли этого достаточно, чтобы возник верный портрет.

«Ты зачем дала глубоким взглядом нам двоим в грядущее взглянуть?» Гёте и госпожа фон Штейн

Имя Шарлотты фон Штейн неразрывно связано с первым

десятилетием пребывания Гёте в Веймаре. Его внутреннее развитие от молодого «бурного гения» в человека строгой самодисциплины принято в значительной мере приписывать ее влиянию. Но точно так же, как не следует предполагать у Гёте продуманного плана целенаправленного воспитания Карла Августа, так и Шарлотту фон Штейн нельзя считать человеком, который пытался систематически воспитывать Гёте. Отношения, которые возникли между ними, — это отношения с обоюдными надеждами и желаниями, что не исключает, а, наоборот, предполагает внимание к другому и заботу о нем. Конечно, это было объединение особого рода, разрыв был в нем запрограммирован заранее. Как могла долго длиться любовная связь, в которой было исключено физическое обладание? А в этом оба поклялись друг другу. Дело было именно так, иначе лишаются смысла слова Гёте, которые он, уже будучи в связи с Кристианой Вульпиус, написал шокированной Шарлотте фон Штейн: «Ну что это за отношения! Кто от этого пострадал? Кто претендует на те чувства, которые я подарил этому бедному созданию? Или на то время, которое я с нею провел?» (1 июня 1789 г.).

Гёте впервые встретился с госпожой фон Штейн вскоре после прибытия в Веймар. Он давно интересовал ее как автор «Вертера», и она хотела познакомиться с ним. И. Г. Циммерман, которому она об этом говорила, предостерегал: «Вы хотите его увидеть, но Вы не представляете себе, до какой степени этот очаровательный, любезный человек может оказаться опасным для Вас» (письмо Шарлотте фон Штейн от 19 января 1775 г.). В то же время, как нам известно, у Циммермана в Страсбурге Гёте был показан силуэт Шарлотты. Когда они познакомились лично, Шарлотта (1742 года рождения), с 15 лет придворная дама Анны Амалии, была уже 33–летней женой герцогского шталмейстера Эрнста Иосиаса Фридриха фон Штейна. Замуж за него она вышла в 1764 году, родила семерых детей, из ко–363

торых только три сына остались в живых; брак ее давно потерял привлекательность, и теперь жизнь ее при дворе, как утверждала молва, была омрачена безнадежностью и разочарованием. Это как будто подтверждает предположение, что письмо Шарлотты в пьесе Гёте «Брат и сестра» — это цитата из подлинного письма Шарлотты фон Штейн к ее новому другу. «Мир становится мне снова дорог, а ведь я так от него отошла, дорог благодаря Вам. Сердце меня упрекает, я чувствую, что заставлю страдать и себя, и Вас. Полгода назад я была готова умереть, а теперь хочу жить».

О Шарлотте фон Штейн много писали и рассуждали. Об ее душевном состоянии в момент знакомства с Гёте, о замкнутом образе жизни, о ее характере, о впечатлении, которое она производила на других, о ее якобы весьма определенном стиле поведения придворной дамы и в то же время естественности, о степени ее духовных интересов или их отсутствии — и, конечно, о том, что так сблизило ее с Гёте, который был моложе на семь лет.

Мы не будем пытаться еще раз воссоздать картину характера госпожи фон Штейн. Нет смысла делать новые выкладки. Высказывания современников гораздо более выразительны во всех своих позитивных или негативных тенденциях. Кнебель говорил о Шарлотте фон Штейн: «Она без всяких претензий или кривляния, простая, прямая, естественная, с ней не так легко и не очень трудно. В ней нет восторженности, но есть какое–то душевное тепло. Все разумное и человеческое вызывает ее сочувствие, она образованна, тактична, художественно одарена» (письмо сестре Генриетте от 18 апреля 1788 г.).

Шиллер воспринимал ее как своеобразную, интересную личность, то, что Гёте так заинтересован ею, не вызывало у него удивления: «Красивой она, видимо, не была никогда, но в лице ее есть какая–то мягкая серьезность и своеобразная открытость. Все ее существо несет на себе печать разумного и подлинного. Этой женщине принадлежит не менее тысячи писем Гёте, уже будучи в Италии, он писал ей каждую неделю. Говорят, что их отношения были чистыми и безупречными» (письмо К. Г. Кернеру от 12 августа 1787 г.).