Гея (1988)
Шрифт:
— Э, нет. Вижу по вашему хитрому носу, что вы задумали нечто.
— Да нет же, Виктор Константинович…
— Так вот, голубчик, заранее говорю: не просите и не пытайтесь. Многие уже просились. Пуск будет поручен специалистам. Атомщикам. Понятно?
— Там специалистам и делать нечего. Включил часовой механизм и ступай себе, не торопясь, на катер…
— Все равно. Напрасно просите.
— А я не прошу… Только, по-моему, право на пуск имеют прежде всего те, кто нес на плоту последнюю вахту…
— Значит, право первооткрывателей?
— Допустим, так.
— Макферсон болен,
Рядышком Али-Овсад беседовал с Брамульей, и на сей раз разговор их крутился не вокруг чая и блюда из бараньих кишок, а касался высокой материи. Чилиец мало что понимал из объяснений старого мастера, но для порядка кивал, поддакивал, пускал изо рта и носа клубы сигарного дыма.
— Чем вы озабочены, Али-Овсад? — спросил Морозов.
— Я спрашиваю, товарищ Морозов, этот кольцевой сердечник кто крутить будет?
— Никто не будет его крутить.
— Колесо есть, а крутиться — нет? — Али-Овсад недоуменно поцокал языком. — Значит, работать не будет.
— Почему это не будет?
— Машина крутиться должна, — убежденно сказал мастер. — Работает, когда крутится, — все знают.
— Не всегда, Али-Овсад, не всегда, — усмехнулся Морозов. — Вот, например, радиоприемник — он же не крутится.
— Как не крутится? Там ручки-мручки есть. — Али-Овсад стоял на своем непоколебимо. — А электрический ток? Протон-электрон — все крутится.
Морозов хотел было объяснить старику, как будет работать кольцевой сердечник, но тут пришел катер. Ученые отплыли к плоту.
Стоя на корме катера, Морозов щурился от встречного ветра, задумчиво смотрел на приближающийся плот. «Машина крутиться должна…» А ведь, пожалуй, верно: если в момент разрезания столба плот с кольцевым сердечником вращать вокруг него, то можно будет обойтись без громоздких преобразователей, которые, кстати, будут готовы в последнюю очередь. Столб
— статор, плот с сердечником — ротор… Надо будет прикинуть, рассчитать… Массу времени сэкономили бы… Можно причалить к плоту пароход, запустить машину…
Он обернулся к Бернстайну:
— Коллега, что вы скажете по поводу одной незрелой, но любопытной мысли…
35
«…Что за нескончаемое письмо я тебе пишу! Я как будто разговариваю с тобой, моя родная, и мне это приятно, только вот отрывают все время.
У нас тут — дым коромыслом. Дело в том, что привезли атомную бомбу (мы ее называем «светлячок») и понаехало столько дипломатов и военных, что ткни пальцем и наверняка попадешь. Сама знаешь, после запрещения испытаний ядерного оружия это первый случай, когда потребовалось взорвать одну штуку, естественно, что Совет Безопасности всполошился и нагнал сюда своих представителей. На «Фукуоке» народу сейчас, как летом в воскресенье на пляже в Кунцеве. Помнишь, как мы ездили на моторке? Это было еще в те счастливые времена, когда шарик земной имел при себе нормальную магнитную шубу.
Установку со «светлячком» поставим на платформу и погоним к столбу. Она прилипнет
Ну вот, опять оторвали. Позвонил Морозов, просит зайти к нему. А ведь уже заполночь. Покойной ночи. Маринка!..»
36
Уилл сидел в кресле и лепил. Его длинные пальцы мяли желтый комок пластилина. Норма Хемптон — она сидела с шитьем у стола — потянулась, прикрутила коптящий язычок огня в лампе.
— Как же быть с Говардом, милый? — спросила она.
— Как хочешь, — ответил Уилл. — Он обращается к тебе.
— Если бы он попросил, как раньше, двадцать-тридцать фунтов, я бы и не стала спрашивать тебя. Послала бы, и все. Но тут мальчик просит…
— Мальчику двадцать четыре года, — прервал ее Уилл. — В его возрасте я не клянчил у родителей.
— Уилл, он пишет, что если у него не окажется этой суммы, он упустит решающий шанс в жизни. Он с двумя молодыми людьми из очень порядочных семей хочет основать «скрач-клуб» — это сейчас входит в моду, нечто вроде рыцарских турниров, в доспехах и с копьями, только не на лошадях, а на мотороллерах…
— А я-то думал — на лошадях. Ну, раз на мотороллерах, ты непременно пошли ему чек.
— Прошу тебя, не смейся. Если я пошлю такую сумму, у меня ничего не останется. Отнесись серьезно, Уилл. Ведь он наш сын…
— Наш сын! Он стыдится, что его отец был когда-то простым дриллером на промысле…
— Уилл, прошу тебя…
— Я упрям и скуп, как все хайлендеры [29] . Ни одного пенса — слышишь? — ни единого пенса от меня не получит этот бездельник!
— Хорошо, милый, только не волнуйся. Не волнуйся.
29
Так называют в Шотландии жителей гор.
— Пусть подождет, — тихо сказал Уилл после долгого молчания. — В моем завещании есть его имя. Пусть подождет, а потом основывает клуб, будь оно проклято.
Норма со вздохом тряхнула золотой гривой и снова взялась за шитье. Пластилин под пальцами Уилла превращался в голову с узким лицом и сильно выступающей нижней челюстью. Уилл взял перочинный нож и прорезал глаза, ноздри и рот.
В дверь каюты постучали. Вошел Кравцов. Вид у него был такой, словно он только что выиграл сто тысяч. Куртка распахнута, коричневая шевелюра, что кустарник в лесу…
— Добрый вечер! — гаркнул он с порога. И, с трудом сдерживая в голосе радостный звон: — Уилл, поздравьте меня! Миссис Хемптон, поздравьте!
— Что случилось, парень? — спросил шотландец.
— Пуск поручили мне! — Кравцов счастливо засмеялся. — Здорово? Уговорил-таки старика! Мне и Джиму Паркинсону. Советский Союз и Америка! Здорово, а, Уилл?
— Поздравляю, — проворчал Уилл, — хотя не понимаю, почему вас это радует.
— А я понимаю, — улыбнулась Норма, протягивая Кравцову руку. — Поздравляю, мистер Кравцов. Конечно же, это большая честь. Я пошлю информацию в газету. А когда будет пуск?