Гибель 31-го отдела
Шрифт:
— Представьте себе, что не помню. А разве это имеет какое-нибудь значение?
— Где живут ваши родители?
— В восточной части города.
— Может быть, и письмо вы опустили неподалеку от их дома?
— Не знаю, слышите! Не все ли равно, где я его опустил?
— А может быть, в южной части?
— Да, черт возьми. То есть нет, не знаю.
— Где вы опустили письмо?
— Не знаю, черт подери, не знаю! — истерически выкрикнул гитарист и, внезапно оборвав крик, с шумом вздохнул. Потом после небольшой паузы
— Один?
— Да.
— И вы не помните, где вы опустили письмо?
— Не пом-ню. Сколько раз надо повторять, что я не помню?
Он встал и принялся расхаживать по комнате мелкими, торопливыми шажками.
— Не помните, значит?
— Нет.
— Итак, вы не знаете, в какой ящик вы опустили письмо.
— Не-ет! — закричал он, больше не владея собой.
— Одевайтесь и следуйте за мной, — приказал Иенсен.
— Это куда еще?
— В полицию, в шестнадцатый участок.
— А вас не устроит, если я просто… просто запишу все это на бумаге? Завтра утром? У меня… у меня были другие планы на сегодняшний вечер.
— Нет.
— А если я откажусь следовать за вами?
— Не имеете права. Вы арестованы.
— Арестован? Да как вы смеете, черт вас подери! Они взяли иск обратно. Ясно вам? За что я, спрашивается, арестован?
— За дачу ложных показаний.
По дороге ни тот, ни другой не проронили ни слова. Арестант сидел на заднем сиденье, и Иенсен мог наблюдать за ним в зеркало, почти не поворачивая головы. Арестант заметно нервничал. Щурился под очками, моргал, а когда думал, что за ним не наблюдают, грыз ногти.
Иенсен заехал во двор и отогнал машину к дверям подвала. Потом вылез из машины и провел арестованного мимо регистрационного стола, мимо камер, где за блестящими решетчатыми дверями сидели пьяницы — одни плакали, другие поникли в тупом оцепенении. Иенсен распахнул последнюю дверь и очутился вместе со своим подопечным в ярко освещенной комнате. Потолок здесь был белый, стены и пол тоже, а посреди комнаты стояла скамейка из белого бакелита.
Арестант оглянулся вызывающе и в то же время растерянно и опустился на скамью. А Иенсен вышел и запер за собой дверь. У себя в кабинете он снял трубку, набрал три цифры и сказал:
— Срочно направьте следователя в камеру-одиночку. Речь идет о ложных показаниях. Обвиняемый должен в этом сознаться,
Иенсен повесил трубку, достал из нагрудного кармана белую карточку, выложил ее на стол и тщательно нарисовал в левом верхнем углу маленькую пятиконечную звездочку. Потом с не меньшим тщанием заполнил такими звездочками целую строку. Ниже последовала строка шестиконечных звезд, маленьких, одинакового размера. Доведя свой труд до конца, он подвел итог. В общей сложности он нарисовал одну тысячу двести сорок две звезды, из них шестьсот тридцать три пятиконечных и шестьсот девять шестиконечных. Изжога начала донимать Иенсена, к ней присоединились
Телефон зазвонил через четыре часа двадцать пять минут.
— Все ясно, — сказал следователь, — Конечно, он тут ни при чем, но пока я это из него выудил, столько пришлось попотеть…
— А протокол допроса?
— Уже подписан.
— Мотивы?
— Скорей всего деньги… Но в этом он до сих пор не сознался.
— Отпустите его.
— Передать дело в суд?
— Нет.
— Выжать из него, кто давал ему деньги?
— Нет.
— Теперь это будет нетрудно сделать.
— Нет, — повторил Иенсен. — не надо.
Иенсен положил трубку, разорвал испещренную звездами карточку и бросил обрывки в корзину для бумаг. Потом извлек список с девятью именами, перевернул страничку блокнота и написал: “№ 2. 42 года. Репортер. Разведенный. Ушел по собственному желанию”.
Потом Иенсен поехал домой и сразу лег, даже не поужинав.
Устал он страшно, и, хоть изжога отпустила, он все равно еще долго ворочался, прежде чем заснуть.
Итак, прошел пятый день, и прошел зря, без малейшей пользы.
17
— Это был не он, — сказал комиссар Иенсен начальнику полиции.
— То есть как не он? В чем дело? Ведь он же сам говорил…
— Он все выдумал.
— И признался?
— Да, только не сразу.
— Итак, вы утверждаете, что этот человек сознался в преступлении, которого не совершил? Вы уверены, что не ошиблись?
— Да.
— Вам известно, почему он так поступил?
— Нет.
— Не кажется ли вам, что в этом случае необходимо установить причину?
— Нет надобности.
— Может, оно и к лучшему… — Казалось, начальник полиции обращается к себе самому. — Иенсен!
— Слушаю.
— Положение у вас незавидное. Ведь требование найти преступника остается в силе, насколько мне известно. А в запасе всего два дня. Успеете?
— Не знаю.
— Если вам не удастся решить эту задачу до понедельника, я не ручаюсь за последствия. Мне даже самому трудно их представить. Стоит ли напоминать вам об этом?
— Нет.
— Ваша неудача может обернуться неудачей и для меня.
— Понимаю.
— После столь непредвиденного оборота важнее, чем когда бы то ни было, вести дальнейшее следствие в условиях строжайшей секретности.
— Понимаю.
— Я полагаюсь на вас. Желаю удачи.
Начальник позвонил почти в то же время, что и вчера, но на сей раз Иенсен уже был готов выйти из дому. За всю ночь он проспал от силы два часа, но тем не менее чувствовал себя бодрым и даже отдохнувшим. Вот только вода с медом не утолила его голод, под ложечкой сосало, и чем дальше — тем сильней.